Вера на марше - Александр Макмиллан

Когда я вошёл в кабинет директора, он сказал: «Что ж, ты знаешь, зачем я послал за тобой. В твоей камере нашли украденное».

«Да, у меня там была коробка».

«Где ты её взял?»

«У Мерфи».

«Что ты ему дал за неё?»

«Бритву».

«Ты знал, где он взял её?»

«Нет, у меня не было никакого представления».

«Что ж, он украл её в офицерской столовой»

«Ну, я этого не знал».

«Знаешь, мы забудем об этом. Я знаю, ты этого не делал. Но я хочу поговорить с тобой. Что ты думаешь о месте, в котором ты находишься».

Я сказал: «Господин директор, это довольно смущающий вопрос. Если я скажу вам, что думаю, я думаю, что вам не понравится моя речь. Мне здесь нисколько не нравится».

Мы поговорили о различных видах работы, которую мы исполняли, я немного рассказал ему о моём религиозном обвинении и, наконец, я сказал: «Господин директор, если мы ошибаемся в том, чему учим, мы величайшие враги этого старого мира, и каждый из нас должен быть обязательно наказан. Но если мы говорим правду о Божьем Слове и его намерениях, а я уверен, что так оно и есть, тогда Бог желает помочь Правительству и людям, которые преследуют нас».

Он служил руки и опустил на них голову. Он не произнёс ни единого слова, я поднялся и вышел. Он не отпускал меня, но я подумал: «Если он собирается молиться, я должен выйти отсюда».

По дороге я встретил одного из офицеров, идущего в кабинет директора. На следующее утро я увидел того же офицера на площадке, и он сказал: «Подойди сюда, Макмиллан». Я не думаю, что он назвал меня Макмиллан, он сказал: «8639,подойди сюда». Это был мой номер.

«Что вам нужно, офицер?»

«Что ты сказал директору, когда уходил из его кабинета?»

«Но почему вы меня спрашиваете?» Я остолбенел.

«Дело в том, что когда я вошёл туда и простоял полминуты, а может и больше, он сложил свои руки и опрокинул на них голову, и не слова не говорил. Наконец он сказал: «Макмиллан прав. Макмиллан прав», повторял он. Что ты сказал ему?»

Тогда я рассказал ему.

Похоже, директора очень взволновал этот вопрос, и после этого он стал относиться к нам с большим уважением. Это было большее изменение в отношении со времени, когда мы тут оказались. Наш случай с воскресной школой тому пример. Посещение церкви было принудительным, ты не мог пропустить этого, за исключением болезни и если у тебя было освобождение от врача или справка. Католики шли с восьми и до девяти. Мы шли в 9:25 или 9:30 и было до 10:30.

Директор сказал нам, когда мы только прибыли туда: «Вы в тюрьме надолго. Вы будите выполнять работу. Что вы можете делать?»

Я ответил: «Господин директор, я ничего не делал в своей жизни, только проповедовал. У вас есть что-нибудь подходящее здесь?»

«Нет, сэр! Сейчас вы здесь именно поэтому, и я говорю вам, что у вас не будет никакой проповеди здесь».

Это было в июле. С наступлением осени, в сентябре, они распределили нас в различные группы в воскресную школу. Мне дали класс, в котором было около пятнадцати евреев. У Рутерфорда был класс, и у Джованни Де Чекка был итальянский класс. В конце концов, каждый из нас имел класс.

Мы следовали курсу Квартальной воскресной школы, и как ни странно, наши уроки начинались с Авраама, обещания данного ему и Исаака и Иакова, и далее по родословной. Не было ничего лучше для меня, чем учить класс еврейских мужчин.

Однажды я встретил директора на площадке, и он сказал: «Макмиллан, те уроки, которые вы здесь проводите, просто прекрасные. Я посетил их все, и я думаю, со временем вы приведёте всех этих евреев в Обетованную землю. Я надеюсь на это».

«Знаете, господин директор, когда я пришёл сюда, вы сказали мне, что я не буду здесь вообще проповедовать».

«О, я забыл об этом», сказал он.

Вспыхнул грипп, и в течение некоторого времени наши воскресные школы не проводились. Но перед тем как мы вышли, все классы собрались вместе, чтобы отметить наше освобождение. Мы уходили в понедельник, а в воскресенье Рутерфорд выступил с обращением к группе, которое заняло сорок пять минут. Там было большое количество офицеров, у немногих мужчин по щекам текли слёзы. Они были глубоко тронуты. Мы оставили там небольшую организованную группу, которая продолжала своё изучение.

За несколько недель до того, как нас освободили, произошло нечто, что глубоко повлияло на меня. Во время Нового года Общество провело свои ежегодные выборы работников в Питтсбурге. Конечно, Рутерфорд знал, что те, кто выступал против Общества внутри организации, теперь выйдут на первый план и постараются удалить его и всех нас из управления, и выбрать тех, кто их устраивает. В субботу после обеда, 1 января того года, было время выборов. Я играл в теннис на корте. У нас проходил турнир между заключёнными. Это было единственное развлечение, которое было нам доступно, и я был им поглощён. Рутерфорд сказал: «Мак, я хочу с тобой поговорить».

«О чём ты хочешь поговорить?»

«Я хочу поговорить о том, что происходит в Питтсбурге».

«Я бы хотел сыграть этот турнир».

«Разве тебе не интересно, что происходит? Разве ты не знаешь, что сегодня выборы работников? Тебя могут проигнорировать, бросить, и мы останемся здесь навеки».

«Брат Рутерфорд, — сказал я, — позволь мне сказать тебе что-то, о чём ты, возможно, не думал. Впервые после основания Общества может стать очевидным, кого Иегова Бог хотел бы видеть президентом».

«Что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду, что брат Расселл имел контрольные голоса, и он назначал различных работников. Теперь, когда очевидно, что у нас нет полномочий, всё иначе. Но если бы мы вышли и пошли на встречу, мы бы вошли и заняли бы место брата Расселла, с тем же положением, которое было у него. Это выглядело бы как дело человеческое, не Божье».

Рутерфорд задумчиво посмотрел и ушёл.

На следующее утро он ударил по стене камеры и сказал: «Вытяни руку». Он протянул мне телеграмму, говоря, что он был избран президентом, а С.А. Вайз вице-президентом. Он был рад видеть это проявление заверения в том, что Иегова руководил Обществом.

В тот день мы были на площадке, теннисный турнир закончился, и я был снова спокоен. Мы отошли в угол, и он сказал: «Я хочу что-то тебе сказать. Ты сделал вчера замечание, которое крутится в моей голове, о нас, занимающих место брата Расселла. Это могло повлиять на выборы, и тогда у Господа не было шанса показать, кого он хотел. И знаешь, брат, если я только когда-нибудь выйду по Божьей милости отсюда, я разрушу всё это дело поклонения созданию, даже если мне придётся делать это пинками».

Он был действительно так настроен. Мне нравилась это, но я не верил, что он мог сделать это. Я не учитывал того, что произошло в ближайшем будущем.

Глава 8

Зарождение нового народа

Нас отпустили 25 марта 1919 года. Мы находились в тюрьме Атланты девять месяцев.

Судья Гоу, который осудил нас на девять лет, аннулировал наш залог, пока наши адвокаты подготавливали апелляцию по нашему делу. Залог также аннулировал судья Мартин Томас Мантон. Однако наши адвокаты подали прошение юристу Верховного Суда Соединённых Штатов Луису Д. Брендису, и по его приказу другое прошение было подано в Окружной апелляционный суд Нью-Йорка.

Очевидно, департамент юстиции и судья Гоу по своим собственным причинам были крайне заинтересованы в отклонении апелляции…

Однако попытки заменить наши приговоры провалились, потому что 22 марта 1919 года Окружной суд приказал, чтобы каждый из нас внёс залог в 10 000 долларов за каждого. Потом 14 мая суд вернул решение нижестоящего суда, и дело оправили на повторное слушание. Описывая своё мнение, судья Ворд сказал: «Защита в этом деле не имела умеренного и беспристрастного суда, на который они имели право, и поэтому приговор был пересмотрен».

Апелляционный суд в своём решении изложил, что присяжные должны были решать, виновны подзащитные или нет. Но правительство не хотело рисковать проиграть дело на другом суде присяжных. Обвинитель боялся, что дело будет проиграно, поскольку истерия времён войны, которая помогла правительству осудить нас в 1918 году, спадёт в 1919 году, когда дело будет пересматриваться. Война окончилась, и предубеждения не были такими сильными. Правительство боялось, что если беспристрастный суд присяжных будет слушать дело снова, то они проиграют. Страх проиграть дело заставил правительство прекратить дело, мотивируя это nolle prosequi [отказ истца от иска (лат.)].

С тех пор иногда некоторые враги судьи Рутерфорда называли его «бывший преступник». От правды ничего не отнимешь, и, исходя из хорошо известных фактов, доказывающих это, то были очевидные выпады предвзятых людей, которые, возможно, не знали фактов.

Если бы обвинение против него не было снято, судью Рутерфорда лишили бы звания адвоката. Бывший преступник не может быть адвокатом. Адвокат, являющийся бывшим преступником, должен быть лишен звания. Однако Рутерфорд никогда не лишался своей лицензии.