Эксперимент N 1 - Владимир Фильчаков

Ученики молча смотрели на Иуду. Симеон стоял с открытым ртом и искаженным лицом. До него вдруг начало доходить, что Иуда не предавал Учителя, что Учителя предал именно он, Симеон, предал тогда, когда стоял на ватных ногах и смотрел, как его уводят, но он не хотел верить этому, все его существо сопротивлялось этому. Вот был Иуда, Иуда предатель, и все было просто: раздавить грязного мерзавца и утешить свою совесть, а не стало Иуды - предателя, стало гнусно и мерзко на душе, пусто, черно и грязно.

Симеон покопался, все-таки, с надеждой, в Иудином мешке, но там были только черепки от кувшина, несколько лепешек, тощий бурдюк с вином и большой кусок овечьего сыра, скользкий от пролитого молока. Симеон выпустил мешок, посидел немного, пусто глядя перед собой. Может быть, Учителя отпустят? Ну да, конечно, его отпустят, ведь он никому не сделал зла - Симеон ухватился за эту мысль, стал лелеять ее, но в глубине сидела другая мысль, черная и зловещая: "Никто никогда не отпустит Учителя. Он совершил преступление против веры и кесаря и он должен быть казнен." И эта черная мысль выводила его из себя, пугала, нагоняла нестерпимую тоску. "Отягощенная совесть твоя - вот твой ад." Покаяться и очистить совесть свою... Бог отпустит грех твой. Да разве можно отпустить такой грех? Пусть даже Господь в беспредельной любви своей и отпустит такой грех, но уж он-то, Симеон, никогда не простит себе своего предательства, и будет жить в этом аду до самой смерти... и после смерти... Как же получилось, что он, готовый к драке, когда дошло до дела, остался на месте? Стражников было много и сражаться с ними, будучи вооруженным только кинжалом... Но ведь он был готов умереть... Почему же он не умер? Почему он до сих пор жив? И Симеон тоже зарылся в ладони и заплакал. Громко, навзрыд.

* * *

Когда Учителя везли на казнь, Симеон пытался прорваться к повозке сквозь строй римских легионеров, кричал, чтобы его пропустили, что он хочет умереть вместе с Учителем. Его отталкивали, его били, но он не сдавался. Наконец к нему приблизился кентурион, весь в серебре и коже, ласково взял его за шиворот и прогундел, страшно коверкая слова:

- Хочешь умереть вместе с ним? Я могу доставить тебе удовольствие умереть, но не вместе с ним. Я прикажу тебя арестовать, брошу тебя в яму на съедение крысам и они полакомятся твоим гнусным болтливым языком. Лучше отойди, не испытывай мое терпение.

Симеон растерялся. В его планы не входило умереть таким образом. Он всячески пытался привлечь внимание Учителя, который сидел в повозке, прислонившись к ограждению и ни на кого не смотрел. Учитель был страшен. Нос у него распух, посинел и смотрел в сторону. Лоб его был исцарапан терновым венцом - убогой шуткой легионеров. Волосы его растрепались и свисали клочьями. Одет он был в какую-то мешковину, на которой проступали бурые пятна крови. На груди у него болталась дощечка с надписью "Государственный преступник". Он был избит, измучен и совсем не обращал внимание на Симеона, возможно, он был без сознания. Симеон несколько раз окликал его и безрезультатно. Остальные ученики понуро плелись в хвосте процессии. Иуда плакал не переставая. Фома смотрел в пустоту. Лука морщился, словно от боли. У всех на душе было тяжко, муторно и пусто. На холм их не пустили. Они уселись на землю и смотрели, как казнимых кладут на кресты, как палач в красном приближается с молотком и гвоздями, как казнимым привязывают руки к перекладинам. Двое злодеев, которых казнили вместе с Учителем, кричали, извивались, молили о пощаде, плакали, и когда им в плоть начали забивать гвозди, огласили окрестности нечеловеческими воплями. Учитель же, вышедший из оцепенения, лежал молча и только сильно вздрагивал при каждом ударе, выгибаясь всем телом. Наконец палач отошел и дал знак устанавливать столбы. Когда столб с Учителем поднялся, ученики, как один, вскочили на ноги. Симеона трясло, он стучал зубами и был близок к обмороку. Через некоторое время Симеон опустился на землю и стал методически рвать свою бороду, бормоча то ли проклятья, то ли молитву. Слезы лились из его глаз...

* * *

Исполнитель.

Да, пришлось же мне побегать. Самым трудным оказалось добыть котенка. Когда не надо - кругом котята, мяукающие, жалкие, шагу нельзя ступить, а когда срочно понадобился котенок - днем с огнем не сыщешь. Два дня я ходил по городу и прислушивался. Никаких котят не было, а если они и были, то не мяукали и мне не показывались. Потом я догадался, что котята мяукают в основном по ночам. Я вышел на охоту ночью и после получаса поисков мне улыбнулась удача. Котенок был маленький, жалкий, голодный. Я положил его в карман, где он сразу же пригрелся и затих, и принес в гостиницу. Я попросил у горничной блюдце для котенка, горничная посмотрела на меня неодобрительно, проворчала что-то, но блюдце дала. Я налил котенку заранее приготовленного молока и он начал лакать. Бедняга, до чего голоден. Кто-то просто выбросил его на улицу, есть такие псевдосердобольные люди - жалко им котят топить, они выкидывают их из дому в надежде, что кто-то подберет, а не подберут, так кошка - животное живучее, не пропадет, благо мышей кругом полно. Котенок был дымчато-серый, полосатый и очень красивый. Дудки, Гена, вдруг подумал я, - этого котенка я тебе не отдам, этот котенок послужит только приманкой, а жить будет у меня, превратится в огромного вальяжного пушистого кота и станет моим другом. Я представил себе кота в своей огромной квартире. Ну что же, кот вписывался. Значит так тому и быть! Котенок наелся и потерся о мою ногу в знак благодарности. Я положил его на кресло, он тут же свернулся клубочком и заснул. Вот, думал я с удовлетворением. - Не только человеческие судьбы мы устраиваем. Э, постой! - спохватился я. - Если ты у меня будешь сыт, как же ты будешь пищать? Ну нет, голодом тебя морить я не буду. Выход? Магнитофон! Записать мяуканье на магнитофон и в нужный момент воспроизвести.

До дня "Ч" оставалось двое суток и мне следовало вплотную заняться книгой. Когда лучше работать - днем или ночью? Ночь я сразу же отмел. Если хочешь не привлекать к себе внимания - действуй на виду. И побольше цинизма, как говорил О. Бендер, люди это любят. Поэтому я обзавелся старым черным халатом, деревянным ящиком с инструментом - чего только не достанешь теперь за деньги! - и отправился в заброшенный дом. Мне удалось отколоть массивный пласт штукатурки и при этом не разбить его. Под штукатуркой оказался кирпич, да настолько прочный, что мне пришлось основательно повозиться, прежде чем я выдолбил углубление под книгу. Я орудовал молотком и зубилом, я поднимал шум на весь город и готовился к тому, что в дом явится какой-нибудь старикашка из отставных сторожей и строго спросит, что это я тут делаю. Со старикашкой я как-нибудь справился бы, но вот если в дом заглянет Объект - 1, это будет плохо, друзья мои. Но Объект был в школе, старикашкам не было до дома никакого дела и никто не заявился.