Советские космонавты - Михаил Ребров

Опустели дома и улицы. Ушли из города и Мария Федоровна с сыном. Ушли, захватив с собой лишь маленький узелок. Шли по пыльной дороге пешком. В деревне Верхняя Хава остановились передохнуть. Зашли в крестьянскую избу. Уставшая мать задремала у печки, а Костя снова сбежал. По той же дороге хотел вернуться ночью в город, но... не дошел. Поутру повстречал группу военных. Сразу определил — свои. Покрутился вокруг них, расспросил, кто старший, и прямо к нему. Тот сразу узнал паренька, которого еще в Воронеже часто видел в военкомате.

Ты как сюда попал? — спросил командир с нарочитой строгостью.

Костя сразу уловил в его голосе доброжелательность и, стараясь держаться как можно тверже, отвечал:

— Воевать пришел... — И тут же: — Прогоните, снова приду.

— Родители есть?

— Есть.

— Где они?

— Отец — на фронте, мать — не знаю...

Командир помолчал, закрыв воспаленные, с красными прожилками глаза: три ночи без сна. Достал папиросу, закурил. Потом тихо сказал:

— Ладно, малец, попробуем тебя в разведке. Сейчас главное — пробраться в город, узнать расположение противника, какие войска, где, сколько. Понял?

Костя кивнул. Только сейчас он по-настоящему понял, что такое война. Он почувствовал, что ему доверяют, доверяют важное дело.

...Его подняли на рассвете. Объяснили, что должен говорить, если поймают фашисты. Потом посадили в машину. Старенькая, видавшая виды «эмка», чуть тарахтя, ползла по ухабистой дороге. Не доехав до города километров семь, она остановилась, и его высадили. Сопровождающий пожал хрупкую мальчишескую руку и чуть подтолкнул: «Иди!»

Он шел, стараясь пи о чем не думать, но мысли рождались сами по себе, обрывались, перескакивали с одного на другое: луна, война... Временами ему казалось, что кто-то следит за ним, крадется сзади, осторожно ступая след в след и тяжело дыша. Проходила минута, другая, он успокаивал себя, стыдил и... снова за спиной — шаги и дыхание.

Пока дошел до линии фронта, день был в самом разгаре. Парило. Он чуть замедлил шаг, чтобы обдумать, что делать дальше. Нужно было пройти полуразрушенный мост на глазах у фашистов. Понимал, что это опасно, но иного выхода не было, и он пошел. Подойдя к мосту, он остановился как вкопанный. Перед ним в самых неестественных позах застыли женщины и дети. Упавшие или прислонившиеся к перилам ребятишки смотрели на него остекленевшими глазами.

Стало страшно.

Он понял, что они бежали по мосту, а фашисты вдоволь поупражнялись в стрельбе по живым мишеням. О зверствах гитлеровцев Костя слышал и раньше, но то, что он увидел сейчас, было чудовищно.

В центре Воронежа наткнулся на столб, на котором висел человек. Ноги стали ватными. Кружилась голова. И все-таки он заставил себя подойти ближе. Разглядел — старик. К груди приколот обрывок грязной картонки: «За помощь партизанам».

Его охватила ненависть. Сжав до боли кулаки, он пошел дальше.

Город казался мертвым. Пустые улицы, пустые дворы. Где же люди? Куда все подевались?

Через день он вернулся к своим и принес первые сведения. А наутро снова отправился в разведку. Линию фронта перешел между Отрожкой и Придачей. Километров пять шел полем. Это была открытая, безлесная дорога. Сказалась неопытность. Что он мог понимать в военной тактике в свои шестнадцать лет! А ведь там, в степи, на каждом шагу его подстерегала смерть.

Переплыл речку. Потом начался подъем в гору. Прошел по знакомым улицам в дальний конец города, покрутился у здания, где толпились гитлеровцы. Видимо, это был штаб. Стал примечать места, где фашисты устанавливали орудия. И вдруг его схватил за рукав часовой.

Костя заплакал:

— Дяденька, отпусти.

Солдат стал кричать на него, грозить автоматом и, видя, как растет испуг в глазах подростка, издевательски хохотал.

В этот раз Косте удалось убежать. Добрался до своих. Командир внимательно выслушал его, что-то записал в блокнот и сделал отметки на карте.

— А ты молодец! Из тебя получится настоящий разведчик. Случалось так, что проскочить в расположение гитлеровцев

было легче, чем вернуться обратно. Путь преграждала река. Днем переплыть ее нельзя: сразу заметят. Приходилось ждать ночи.

Редкие израненные деревья роняли пожелтевшие листья. Ветер подгонял их к ложбинам. Временами листья тихо хрустели, будто жалуясь. Это проходил патруль.

Костя засекал время. Часов не было, поэтому считал про себя: один, два, три, четыре... Порой до трех тысяч и больше, пока патруль не появлялся снова. Так определял, успеет ли проскочить в этот промежуток.

Мешали и ракеты. Они, повисая над рекой, освещали воду и берег. Становилось светло-светло. Как днем. Он прижимался к траве и ждал, когда снова стемнеет.

Однажды пролежал всю ночь. Вот-вот начнет светать, и тогда все сорвется. Ждал. Вот уже небо начало понемногу сереть. И вдруг ветер пригнал огромную косматую тучу. Река сразу стала угрюмой. Ивняк пригнулся к свинцовым водам. На землю упали первые крупные капли. «Грозовая... Да и град, наверное, будет»,- подумал он. И не ошибся. В густой кисее дождя, повисшего над рекой, небольшая фигурка прямо в одежде скользнула в воду и исчезла...

В очередную разведку Константин шел не один. Давал, как говорили, «провозные» Кольке — тоже мальцу, который прибился к отряду. Вышли, как обычно, на рассвете. Обошли стороной места, где слышалась стрельба. Несколько раз ложились, прижимаясь к земле, — опасались шальных пуль.

Стараясь побороть страх, Костя с невозмутимым видом лежал на животе с травинкой в зубах. Колька морщил лоб, тер шею и пытался застегнуть ворот рубахи. Это почему-то ему никак не удавалось.

До города добрались благополучно. Дальше шли порознь: Костя — впереди, Колька — сзади, так, чтобы не терять своего «ведущего» из виду. Костя уже знал маршрут и уверенно шел прямо к тем местам, где побывал раньше. Прошли по улице Плеханова, потом Урицкого... Внимательные глаза все замечали, фиксировали в памяти.

В городе гремела канонада. Гулкие разрывы то раздавались где-то рядом, то сотрясали воздух вдалеке. Когда слышался свист снаряда, ребята жались к стенам домов и, притаясь, ждали: вот сейчас громыхнет. Потом шли дальше. Увлекшись поиском, мальчишки не заметили, как попали в район пустынных улиц. Все реже попадались отдельные прохожие, все чаще они прятались во дворах и подъездах домов, когда наскакивали на патрулей. Казалось, уже все осмотрели и можно возвращаться, как в одном из переулков раздался окрик: «Хальт!» Их поманил к себе долговязый фашист с молниями на петлицах и на рукаве.

«Эсэсовец», — едва успел подумать Костя, как его спутник юркнул в какой-то двор. Двое солдат бросились за ним. Третий, здоровенный рыжий детина, шагнул к Косте и больно ударил по лицу, прокричав что-то по-немецки. Он о чем-то спрашивал, но Костя молча смотрел на его забрызганные сапоги. Подошел второй эсэсовец, с крестом на груди. Он хотя и плохо, но говорил по-русски, коверкая каждое слово. Костя уловил лишь то, которое этот второй злобно повторял: «Шпион... Шпион...»

Потом фашисты долго таскали его по городу, били. Он пробовал вырваться, но цепкие руки крепко держали за воротник. Сколько продолжались эти мытарства, он уже не помнит. Из разговора гитлеровцев Костя понял, а может быть, ему подсказало шестое чувство, что его собираются убить. Сердце защемило. Нет, он не испугался. Страх, который был вначале, уже прошел. Просто стало обидно: вспомнился товарищ по разведке, с которым он ходил так же, как с Колькой. Он умер у него на руках, и Костя поклялся отомстить за друга. А теперь его самого собираются убить. Вспомнилась мать: «Где-то она сейчас?»

Остановились около ямы. Фашист, поиграв перед его лицом черным дулом пистолета, нажал курок. Острая боль обожгла подбородок, глаза заволокла темная пелена, а ноги подкосились под тяжестью тела. Упав, не ощутил боли, но понял, что жив. Тут же подумал: «Шевелиться нельзя». Эсэсовцы не торопились уходить. Закурили. В это время раздались голоса. Кто-то подошел. Поговорили. Потом около его головы, едва не задев ухо, плюхнулся огромный булыжник. Наверху захохотали. Зацокали сапоги, и все стихло...

Было холодно и сыро. Костя открыл глаза. Сколько времени он пролежал в яме, сказать трудно. В памяти все перепуталось. Видимо, временами он терял сознание. Попробовал подняться. Голова болела, шея тоже. Мокрая рубаха липла к телу. Кровь. Рядом, уткнувшись лицом в землю, лежал человек. Костя толкнул его и позвал тихонько: «Дядь, а дядь...» И не узнал своего голоса: таким он был слабым, глухим.

Человек не отозвался. «Мертвый», — подумал Костя, и от этой мысли стало особенно жутко.

Он с трудом выкарабкался наверх. Вокруг ни души. Где-то вдали громыхали взрывы. Этот шум то нарастал, то затихал. Костя старался вспомнить, что же произошло. Но мысли его, разорванные на куски, никак не складывались в последовательную логическую цепочку.

Потом, словно из-под земли, появился Колька. «Жив?» — жарко дохнул в ухо. Испуганный и озябший, он был похож на котенка. Надо было скорее бежать, бежать к своим, и мальчишки кинулись в ночь...