Советские космонавты - Михаил Ребров

Когда «Восход» приземлился, Константина Петровича спросили: Что более всего потрясло вас в космосе? Все и ничто, — ответил он серьезно.

— Ну а звезды, горизонт, невесомость?.. Он пожал плечами:

— Я «видел» это до того, как увидел. И немножко знал, как все это будет.

— О чем вы думали, когда услышали команду «Пуск»? Он улыбнулся и ответил:

Подумал, что уже нет силы, которая могла бы остановить этот полет...

Сказать, что он, доктор наук, профессор, влюблен в свою работу, за успехи в которой не раз награждался орденами, — значит ничего не сказать. Сказать, что с детства тянуло его к технике, — опять слова. Можно сказать о нем: добрый, хотя бывает и злым, любит книги и равнодушен к спорту. Можно сказать о вдохновенной силе, героизме ума, вечном поиске, убежденности...

Я не собираюсь давать ему оценку как конструктору и ученому. Его дела и талант отмечены по достоинству. Вряд ли нужно касаться сугубо специальных работ, которые он выполнял, его печатных трудов, того, чем он занят сейчас. Все это лишь часть его биографии, интересной, достойной. Но не менее интересные события предшествовали всему этому.

Есть у него свои вехи в жизни, поворотные пункты, что ли. И об этом лучше всего расспросить его самого. Правда, он не очень-то щедр на слова и внешне несколько замкнут. При разговоре держит Голову чуть вниз, и в этом наклоне и сутуловатой фигуре чувствуются собранность и упрямство.

Когда я попросил его рассказать, как и когда он пришел в космонавтику, он долго молчал.

— Сложно ответить на этот вопрос, — начал он. — Давно. Очень давно... Когда был мальчишкой, трудно было решить, что в жизни самое интересное. Тянет тебя то туда, то сюда, и каждый раз с одинаковой силой. Удастся прокатиться с шофером в кабине — хочется стать шофером. Плывешь по речке на старенькой плоскодонке — мечтаешь стать капитаном дальнего плавания. Гудит в небе самолет — чувствуешь, что какая-то неведомая сила толкает тебя ввысь и чей-то голос нашептывает: будь летчиком... И все-таки еще в раннем детстве появилась у меня тяга к звездам...

Было это еще до войны. Помню очень хорошо картину детства. Солнечный день. Мы с братом сидим во дворе и смотрим вверх. Небо в облаках. «А дальше что?» — спрашивает один из нас. «Дальше атмосфера».

Пять лет разницы в возрасте не были помехой его дружбе с братом. Обычные детские раздоры никогда не перерастали в продолжительную ссору. Даже увлечения у них были общие — оба каждую свободную минуту отдавали книгам. Да и дружба между ними была не той обычной, которая существует между старшим и младшим. Их связывали общие стремления и неудержимый интерес к проблемам звездных полетов.

Как-то Борис принес домой книгу Перельмана «Межпланетные путешествия». Читали запоем. А когда была перевернута последняя страница, стало грустно. Затем спорили о реальности дерзких проектов переселения на Луну, Марс, Венеру. Тогда все это казалось простым. Смущало другое: почему люди, столь долго и упорно стремясь полететь во Вселенную, до сих пор остаются на Земле? Они недоумевали, задавая себе один и тот же вопрос: «Почему?» Но ответа не находили. А ведь кто-то должен быть первым! Может, им суждено быть первыми среди тех, кто отправится в это путешествие? Может быть, люди настолько заняты земными делами, что им не до космоса?..

Жизнь Звездного городка — это не только работа. После напряженного трудового дня хорошо почитать интересную книгу. К. П. Феоктистов

Косте исполнилось десять лет, когда в голове созрел «четкий и продуманный во всех деталях» план полета на Луну. На листках линованной бумаги были записаны основные данные для этого полета. Было учтено все: время на постройку лунной ракеты и подготовку к дальнему рейсу. Собирался захватить с собой карту Луны, вырезанную из старого журнала, и непременно глобус (последний, вероятно, был нужен для того, чтобы выбрать место посадки при возвращении на Землю), а также паяльник и другие инструменты: мало ли что может случиться в дальней дороге...

Сложнее было со школой. Заканчивал он в ту пору третий класс. Всего третий! «Багаж» не велик для звездного путешествия. Для того чтобы рассчитать время полета, как это делали они с братом, придумать конструкцию корабля и разобраться в формулах Циолковского, нужно было знать физику и алгебру. Эти науки изучали в старших классах. Стало быть, нужно ждать. Ну а потом — институт. Это уж обязательно. Так говорили взрослые. Этого хотел и отец. Как высоко ни взлетала фантазия мальчика, он понимал, что без знаний ему не подняться к звездам.

И все-таки полет в космос Костя безоговорочно возложил на себя. По его подсчетам, аккуратно записанным в специальной тетрадке, получалось так: к Луне оп полетит в 1964 (да-да, именно в 1964-м) году. Причем учитывались «срывы» и «задержки», упрямство родителей («ведь могли просто не пустить») и сроки постройки «лунолета». Но в то, что полет состоится в 1964 году, Костя верил твердо.

В школе его считали чудаком. Ребята только отмахивались, когда он начинал рассказывать о задуманном и уносился к иным мирам на крыльях мечты. Обидное «фантазер» стало чем-то вроде клички. Но он верил всем своим мальчишеским сердцем, что мечта его станет явью.

Говорят, что все проверяется временем. Костю в этом убедило то, что брат вскоре «изменил» космосу. Бориса все больше привлекала романтика военной службы. Он с нескрываемой завистью поглядывал на молодцеватых, подтянутых лейтенантов с красными кубиками на петлицах, бегал на плац, где под дробь барабанов и походные марши духового оркестра маршировали красноармейцы. И однажды объявил, что подал заявление в артиллерийское училище.

Потом Борис уехал в город Сумы. Письма от него приходили нечасто: то экзамены, то лагерные сборы. Последняя открытка была датирована 10 июня 1941 года. Борис сообщал, что он уже лейтенант, получил назначение в Белорусский военный округ, едет в Минск. А через несколько дней началась война.

Когда объявили об этом по радио, не сразу дошла до детского сердца вся серьезность случившегося. Все так же безоблачно было залитое солнцем воронежское небо, но люди как-то сразу стали другими. Тогда еще думалось: война продлится педели две, ну месяц, два от силы. Обернулось все по-иному...

Мария Федоровна плакала, тревожась за старшего сына. Каждую сводку Совинформбюро слушала с замирающим сердцем. Костя старался развеять ее тяжелые думы. Потом вызвали в военкомат отца. Вскоре Петр Павлович ушел на фронт.

Многие мальчишки, мечтавшие о Луне, погибли на этой войне. В сентябре почтальон принес короткое извещение: «Лейтенант Феоктистов Борис Петрович погиб в боях с фашистскими захватчиками...»

Люди не рождаются смельчаками. Тот, кто был на войне, знает, что такое первая бомбежка или первая атака, зияющее дуло пистолета перед глазами и стон умирающего друга.

...Фронт приближался с каждым днем. На город падали фашистские бомбы и снаряды. Небо, набухшее от черного дыма и пороховой копоти, опустилось к самой земле, давило на крыши домов, рваными кусками плыло по глади Дона. Передовая всего в нескольких километрах от города. Если взобраться на чердак большого дома, что рядом со школой, хорошо видно, как вдали, у самого горизонта, поднимаются к небу серые столбы земли и дыма. Это разрывы. От уханья пушек гудела земля. Днем и ночью алел на западе отсвет пожаров.

Все громче гремела канонада но утрам, все яростнее полыхало небо. И все острее вставал перед шестнадцатилетним парнишкой вопрос: «Что же делать? Разве затем он вступал в комсомол, чтобы отсиживаться дома, когда кругом горе такое?» Написал заявление, пришел в военкомат. Просил, чтобы послали на фронт. Отказали. — Мал еще, — бросил военком, добавив, что не детское это дело — воевать.

Костя спорил, доказывал — не помогло. Пошел к другому начальнику. Все твердили одно и то же: «Мал».

«Все равно удеру», — решил он. Дважды тайком от матери убегал на передовую, но его возвращали, твердя все то же: «Мал еще!»

А враг наступал. День и ночь по улицам города шли почерневшие от горя люди — старики, женщины с малыми детьми. У одних — котомка в руках, у других — мешок за плечами. Стон и плач стояли на дороге, а в воздухе не смолкал надсадный вой самолетов с крестами. Фашистские летчики недрогнувшей рукой нажимали на гашетки и сбрасывали на безоружных бомбы. Стонала земля, стонали люди...

Вместе с беженцами шли и солдаты. Усталые, запыленные, многие в окровавленных бинтах. А исхудалые и измученные лошади с трудом тащили военные повозки и пушки, везли тяжелораненых. Армия отступала.

Костя был один. В узкую прорезь чердачного окна был виден школьный двор н кусочек улицы. За уступом полуразрушенного дома трое солдат в разорванных гимнастерках и окровавленных бинтах суетились у пушки.

Пушка вздрагивала, выплевывая узкий язычок огня, а потом вдруг словно осеклась. Наступила тишина. Костя ждал: вот-вот начнут снова стрелять. Но так и не дождался. Видел, как артиллеристы — их уже было двое, третий лежал рядом, широко раскинув руки, — шарили по пустым ящикам, разгребали стреляные гильзы, потом, не найдя ничего, бросили в пушку гранату и ушли, унося с собой товарища. Тогда мальчишка не выдержал и заплакал...