Седьмой флот - Сергей Качуренко

– Сергей Иванович? – уточнил незнакомец и, неожиданно сложившись втрое, бесцеремонно уселся на переднее сидение рядом со мной. – Это я Вам звонил. Моя фамилия Панфилов и я тоже Сергей.

Изучив удостоверение следователя прокуратуры Приморского района Одессы, я посмотрел на своего нового знакомого. Открытое приветливое лицо, короткая спортивная стрижка. Одет естественно по-летнему, но угадывался некий чиновнический стиль. Светлые плетеные туфли, брюки оливкового цвета из тонкой лоснящейся ткани и белая рубашка с короткими рукавами. Тонкая змейка золотой цепочки на шее казалась почти белой на фоне шоколадного морского загара. В нагрудном кармане рубашки рядом с добротной перьевой ручкой виднелся металлический корпус недешевого телефона. Ну и часы на руке – явно не китайские.

Наверное, нужно сделать отступление и немного рассказать о так называемом чиновническом стиле. Он угадывается в том, что на фоне легкой, больше подходящей для отдыха одежды присутствуют акценты, указывающие на принадлежность человека к служебной деятельности. Так, например, молодые сыщики советских времен наряду с гражданской одеждой любили носить кожаные ремни от форменных милицейских брюк. Такой себе тонкий намек получается.

Позиции чиновнического стиля укрепились в годы так называемого «застоя», ознаменовавшегося периодом тотального дефицита. Некоторые одесские опера боролись с этим явлением весьма специфическими методами. Они прибегали к разным ухищрениям и оперативным «разводам», чтобы экспроприировать у местных фарцовщиков дефицитную одежду, контрабандные табачные изделия и другие атрибуты их промысла. Кроме сигарет, джинсов и виниловых грампластинок с концертами зарубежных исполнителей у подпольных предпринимателей можно было изъять «во временное пользование» и перьевые ручки фирмы «Паркер». Они пользовались огромной популярностью среди одесских чиновников тех лет. Именно «Паркер» был обязательным атрибутом чиновнического стиля одежды и должен был соседствовать в нагрудном кармане рубашки с пачкою американских сигарет фирмы «Мальборо» или «Кэмел». А некоторые индивиды пристраивали туда и служебные удостоверения, нарочито демонстрируя гражданам свою принадлежность к правоохранительным органам. А вот местные карманники, зная об этом, воспринимали такую «визитку» как персональное предупреждение. Лично я не припомню случая, чтобы в те годы у милиционера вытащили удостоверение из нагрудного кармана. Но это было тогда, а сейчас работники правоохранительных органов прячут свои документы как можно дальше и глубже, да еще и пристегивают их к одежде специальными цепочками и карабинами.

Мой собеседник спрятал удостоверение в боковой карман брюк и, чему-то улыбаясь, сказал:

– Не буду скрывать – мне пришлось навести о Вас справки, – начал он, как бы извиняясь. – Знаю, что Вы отставной полковник милиции, знаю, что сейчас ведете частную юридическую практику и знаю, что Вам можно доверять.

– А последний пункт – это, из каких источников, если не секрет?

– Не секрет, но сейчас это не важно. У меня есть знакомые в Киеве, которые Вас неплохо знают. А о главном моем источнике информации Вы узнаете сами, но позже. Скоро все станет понятным. А чтобы перейти к делу, скажу, что меня попросил вызвать Вас в Одессу мой подследственный Леонид Недоходов…

– «Доход?! Лёнька!» – чуть не вырвалось у меня. – «Сосед по курсантской койке и собрат по залетам!».

– Как же, знаю! – подтвердил я вслух.

Волной воспоминай меня что называется, накрыло с головой. Леонид Викторович Недоходов – коренной одессит с неуемным чувством юмора и незаурядными умственными способностями, которые он часто использовал с немым вопросом: «Чего бы еще такого учудить?». И мы чудили естественно в свободное от учебы время. Беспечно веселились в шумных компаниях, выпивали, устраивали разборки с курсантами мореходки – нашими постоянными конкурентами на танцплощадках. В общем, «исполняли номера», за которые потом дружно отдувались перед замполитом школы.

«Вот дорожка памяти и привела меня в закоулок, который долгие годы я старался обходить стороной», – подумал я и взглянул на Панфилова. Следователь молча кивнул, понимая мое состояние.

Так почему же я долгое время не заглядывал в этот потаенный закоулок памяти? Да потому что там хранилась печать предателя мужской дружбы и, вспоминая об этом, я всякий раз пытался забыть к ней дорогу. И вот теперь сама жизнь вернула меня в этот тягостный закоулок и, как знать, может заскорузлый от времени узел, наконец-то удастся развязать.

А случилось тогда вот что: на последнем курсе нашего обучения в школе милиции будущие офицеры проходили стажировку в районных отделах милиции. Мы с Лёнькой оттачивали оперативное мастерство в уголовном розыске Жовтневого района Одессы. За время стажировки Доход умудрился без моего участия пару раз «залететь по пьянке». Его отозвали в школу и неожиданно для всех нас отчислили. Это небывалый случай! Могли отчислить, например, за многократные нарушения дисциплины или неуспеваемость во время перевода на следующий курс или в середине учебного года. Но так, чтобы выгнать из школы и одновременно уволить из органов перед самыми выпускными экзаменами – такое было впервые. Тем более что отец Лёньки занимал в то время довольно высокий пост в администрации города.

Курсанты были в недоумении и потрясении от такого жесткого решения руководства. А молва упрямо твердила, что здесь в первую очередь замешаны личные неприязненные отношения замполита нашей школы с Лёнькиным отцом. Ведь они когда-то вместе работали в уголовном розыске, а потом чего-то не поделили. Но партийный босс школы умело обставил инцидент и преподнес его так, будто бы сами курсанты осуждают поведение своего однокурсника. Будто бы никто не может поручиться за Недоходова и «в разведку» с ним не пойдет. В общем, формулировка звучала типично: «Таким не место в рядах советской милиции!».

А кому тогда место?! Кто из нас мог упустить возможность по тихому выпить, а впоследствии не раз «залетал» и попадал под прессинг суда курсантской чести? Излюбленный метод советской власти – вершить суд, прикрываясь общественным мнением. Такой подход нещадно бил по людям, делая их изгоями. Но самым гадостным было то, что общественным обвинителем курсанта Недоходова сделали меня. Без меня, меня же и женили. Каким образом? Да очень просто! Замполит пару часов катался по мне «танком», пытаясь «расколоть», чтобы написать от моего имени «повинку». Убеждал, что не надо калечить себе судьбу и сводить на нет перспективу дальнейшего карьерного роста. В конце концов, я сломался, но не до конца. В объяснении я написал примерно так: «Виноват. Мы с Недоходовым всегда «выступали» единым тандемом. Мы – два сапога пара. Наше поведение позорит честь советского милиционера». Вот эта последняя фраза и была использована в качестве главного обвинительного аргумента. А о том, что я разделил ответственность с Недоходовым – ни слова.

Только спустя много лет я узнал, что Лёнька обвиняет во всех своих бедах именно меня. Если бы я узнал об этом раньше, то, наверное, смог бы еще тогда «разрулить» ситуацию. А так на душе у Дохода остался крепкий «швартовый узел», который намертво сковал айсберг обиды со скалой обвинений. Да и не хотелось мне ворошить прошлое. Наверное, зря…

А еще я знал, что Недоходову все же удалось получить офицерское звание и продолжить службу во внутренних войсках. Он долгое время работал опером в одесском следственном изоляторе и, по словам наших общих знакомых, продолжал «закладывать за воротник по-черному».

Из омута воспоминаний меня вывел голос Панфилова:

– Недоходов в пьяном угаре убил свою бывшую жену.

– Да ладно?! – встрепенулся я. – Лёнька не мог…

– Доказательная база – стопудовая. Хоть сейчас предъявляй обвинение! Но лично мне во всей этой истории многое не нравится. Толком не могу понять, что именно, а Вы сейчас дали подсказку. Он действительно не дотягивает на роль душегуба! Вы же знаете, что «бытовуха» обычно проходит на фоне аффекта. Потом всегда раскаяние, охи-вздохи. А тут – полный отказ! Да и мозги он не пропил окончательно. Нормально рассуждает, плачет, божится. В общем, что-то не срастается. Адвокат у Недоходова прямо скажем – никакой. Потому что бесплатный, из назначенных следствием. Он, что есть, что его нет! Вот и приходится самому во всем разбираться. А на последнем допросе Недоходов и говорит, что совсем потерял надежду. Даже молиться начал.

– Молиться?! Кто, Лёнька?! – помня его атеистические взгляды, с удивлением переспросил я. – Хотя… в такой ситуации…

– Вот именно, – продолжил Панфилов. – Домолился Ваш Лёнька до того, что архангел ему явился во сне. Прилетел и говорит: «Тебе помогут Бокал со Слоном».

Я внимательно посмотрел на следователя. Потом вспомнил, что в Одессе очень любят разные розыгрыши со скрытыми камерами и начал осматриваться по сторонам. Панфилов, наверное, понимал мое состояние и терпеливо ждал. Потом до меня дошло, что одесситы не умеют злобно шутить. А Недоходов вряд ли мог такое придумать и подстроить, если брать во внимание наши с ним отношения.