Гибель Царьграда - Владимир Порутчиков

Но однажды, торопливый грабитель, словно в насмешку считающий себя носителем креста, безжалостно выломал стрелки, разрубил тяжелым мечом искусно выделанный корпус – и не стало золотых часов. Впрочем, к тому времени они были уже не нужны, ибо границы империи сжались почти до размеров Константинополя, а сам Великий город надолго оказался во власти крестоносцев. Вскоре и от разграбленного императорского дворца остались только лишенные крыши развалины – обиталище бродячих собак и нищих.

И хотя, спустя полвека, славный предок Константина, Михаил Палеолог выбил латинян из города, никогда уже не был восстановлен ни дворец, ни золотые часы его, ни былое могущество тысячелетней державы, а императоры теперь жили в куда более скромном Влахернском дворце. Что и говорить, потускнел, полустерся слепящий прежде блеск золотых византийских орлов…

А секретарь тем временем продолжал:

– В городе есть еще несколько тысяч наемников, в основном итальянцев. Они тоже готовы сражаться за тебя, государь… Но…

– Что «но»? – нахмурился Константин. – Ну, продолжай же..

– Им нужны гарантии. Денежные гарантии, государь… Их мечи стоят денег и немалых денег… А казна..

– Хорошо, обсудим это чуть позже.… А пока, прошу, чтобы никто в городе не знал о том, сколько у него защитников.

Сфарандзи склонил голову в поклоне, а заметно помрачневший василевс наконец обратил свой взор на мегадуку.

– Что с кораблями? – сухо спросил он…

А за стенами дворца уже просыпался Великий город. И все вроде бы было как всегда. Звонили к заутрене колокола. Так же торопились к домам зажиточных горожан молочницы с большими полными парного молока кувшинами, открывались лавки и пекарни, и запах свежеиспеченного хлеба разносило ласковым весенним ветром по городским улицам…

Правда, за последнюю неделю хлеб подорожал чуть ли не втрое, да и в самых дорогих сортах ощущалась примесь более дешевой муки, и стало еще больше пустых, брошенных домов. Все, кто мог уехать, уже уехали, и в городе оставалось не больше пятидесяти тысяч жителей, не считая генуэзских и венецианских купцов. Принявшие Флорентийскую унию надеялись на помощь папы, другие верили в нового императора, третьи, уже не надеясь ни на кого из живущих, обращали все свои мольбы к Всевышнему.

Но небеса равнодушно молчали, медлил с помощью папа, и только всезнающие и уверенные в силе золотого тельца генуэзцы чувствовали себя в надвигающемся хаосе, как рыбы в Босфоре, а наиболее ловкие и богатые уже вступили в сношение с самим султаном…

А потом пришли османы. Их ждали, готовились к блокаде, по повелению императора с конца зимы завозили в город провиант, смолу и камни для метательных машин, спешно ремонтировали обветшавшие стены, но никто не мог предположить, что врагов будет так много…

В долине реки Ликос запылали тысячи костров, и каждый вечер их становилось все больше: то прибывали к осаждавшим новые и новые силы, в основном жаждущие богатой добычи башибузуки. Эту человеческую лавину сдерживали сейчас только древние, надежно опоясывающие город стены и их малочисленные защитники…

3

О том, что грядет непогода, Джорджио Марза, консул венецианской фактории в Трапезунде, знал еще задолго до того, как на небе появились первые ее предвестники по ноющей боли в сломанной около двух месяцев назад ноге.

Но не физические страдания более всего мучили славного венецианца, а мысль о том, что молодая жена его находится сейчас в окруженном воинственными османами Константинополе. Тщетно выискивал консул пути ее спасения: те, на чью помощь он рассчитывал, – среди них были и знакомые купцы, и высокопоставленные трапезундские чиновники, – лишь сокрушенно разводили руками, добавляя при этом, что блокада города полная и проникнуть, а тем более вывести кого-то оттуда не представляется возможным, даже за большие предлагаемые консулом деньги. Во всяком случае, пока. Сколько продлиться это «пока», никто толком не знал, но многие верили и старались убедить в том других, что город как всегда устоит, а снятие турецкой осады – лишь вопрос времени.

– Новый султан молодой, горячий, жаждет подвигов и славы. Только время способно охладить его пыл. Потерпи немного, подожди, – говорили купцу знающие люди. – Стены города достаточно надежны, ромейский император храбр и умен. К тому же ему на помощь пришел известный кондотьер Джустиниани со своими солдатами. Так что глядишь, все обойдется: турки уйдут, и двух недель не пройдет, как твоя жена будет здесь.

Но все эти доводы, которые и он сам приводил бы, окажись на его месте кто-нибудь другой, сейчас утешали мало. А если, не дай бог, не обойдется и Константинополь падет? Что ждет тогда жену, Джорджио было даже страшно представить: резня, объятый огнем город, похотливые, дорвавшиеся до грабежа и разбоя башибузуки.

О, Святая Дева Мария, лишь бы только это не стало явью!

«Моя бедная, маленькая птичка», – думал Марза, мысленно возвращаясь к тому злосчастному февральскому дню, когда из-за неотложных дел в фактории должен был покинуть Константинополь, а его молодая супруга – вот он проклятый рок! – не могла последовать за ним из-за своей больной матери. Купец с удовольствием взял бы с собой и тещу – добрую, набожную женщину, но ослабленная болезнью, она вряд ли бы перенесла многодневный путь по студеному зимнему морю.

– Ну что ж, оставайся с матерью, птичка моя. А через месяц, самое позднее в начале апреля, я вернусь за вами обеими, – говорил жене на прощание Марза, то прижимаясь седою бородой к ее нежной щеке, то чуть отстраняясь, чтобы еще раз полюбоваться дорогими сердцу чертами. Несмотря на то, что в ясных глазах жены не было, увы, ни любви, ни нежности, а лишь благодарность и уважение, он чувствовал себя вполне счастливым.

«В молодости мужчина ценит в женщине красоту, в старости – молодость», – говорил когда-то своему беспечному черноволосому сыну дон Роберто Марза. Старый венецианец разбирался в этом предмете, как никто другой, и до последних своих дней был способен на подвиги, которые потом замаливал в построенной на собственные деньги церкви.

Теперь разменявший шестой десяток и три года назад схоронивший свою первую супругу Джорджио сам убедился в справедливости отцовских слов. И хотя новая избранница была хороша собой, да к тому же происходила из знатного, но за время гражданской войны окончательно подрубившего свои корни византийского рода, главное, за что купец любил свою жену – была ее молодость.

Они обвенчались лишь месяц назад, и этот месяц воспринимался Марза как сладчайший из снов. Деловая поездка в Константинополь – основной целью которой была встреча с новым послом Венецианской республики – вдруг разом перевернула жизнь немолодого уже вдовца, с каждым годом все острее ощущавшего свое одиночество. Правда, от первого брака был сын, но он давно вырос, обзавелся семьей и теперь в богатстве и праздности проживал свой век в такой далекой и славной Венеции, которую купец не видел уже больше пяти лет. И вдруг на склоне лет такой подарок судьбы…

Выпустив наконец из объятий супругу, он дал слуге знак подвести коня.

– Слышишь, самое позднее в начале апреля, – сказал Марза еще раз перед тем, как, грузно усевшись в седло, тронуть башмаками лошадиные бока.

За купцом потянулись остальные всадники: многочисленная прислуга и охрана, а также несколько подвод с поклажей и провиантом. Где-то далеко внизу, у городской пристани, их уже ждал венецианский торговый корабль.

Но Марза не вернулся ни через месяц, ни через два, ибо при сходе с трапа в трапезундском порту, неудачно оступившись, сломал ногу и надолго оказался прикованным к постели в своем роскошном, но, увы, пустом без его драгоценной птички доме.

А потом до купца долетела страшная весть, что османский султан Мехмед – да поразят его небеса! – окружил Константинополь своим несметным войском…

4

Свою будущую жену Джорджио Марза впервые увидел январским утром 1453 года в храме Святой Софии.

Служба уже началась, когда сопровождаемый слугою купец ступил под гулкие своды главного константинопольского собора. И хотя бывал здесь уже не раз и внутренне готовился к этому, при взгляде на словно парящий на немыслимой высоте купол с переливающимся мозаичным крестом посредине, вновь ощутил легкое головокружение и необъяснимый, переполняющий душу восторг. Венецианец знал, что подобный восторг испытывал не он один: о похожих переживаниях с волнением в голосе говорили многие его знакомые – причем все солидные, твердо стоящие на ногах люди, в повседневной жизни чуждые всяких сантиментов.

Что и говорить, древние зодчие знали свое дело – Святая София, подобно камертону, сама задавала входящему необходимый для общения с Господом настрой.

В немногочисленной толпе молящихся в основном преобладали латиняне и местные чиновники всех мастей и рангов. Кто в шелках и золоте, кто в подчеркнуто строгих одеждах – они по праву располагались поближе к алтарю, как наиболее рьяные сторонники принятой пятнадцать лет назад Флорентийской унии; публика попроще стыдливо жалась около выхода или в боковых пределах собора. После того как папский легат Исидор тусклым декабрьским днем провел здесь совместную с православным епископом литургию, большинство православных прихожан посчитали храм оскверненным и перестали посещать его…