Однажды и навсегда - Виктор Мережко

Фадеева в одном месте оступилась, едва не растянувшись на мокром асфальте, взвизгнула. Сергей тут же подхватил ее на руки, понес в сторону общежития, осторожно прижимая девушку к себе.

Она обхватила его за шею, прижалась крепко, изо всех сил, уткнулась в бритую шею, вдыхая недорогой одеколон и плотный мужской запах. Гамов не отпускал Арину. От волнения и сладости его слегка качало. Он донес ее почти до самого корпуса, когда услышал:

– Ну, чё, танкист, не уронишь девку?

Напротив них стояли трое во главе с Костей Галушкиным. Костя – рослый, ухмыляющийся.

– Да вроде несу, – ответил Серега, чуть придержав шаг.

– А если я помогу? – Галушкин двинулся навстречу.

– Да нет. Сам. – Гамов попытался обойти парней.

– Ты чё, глухой, кирзач? – Костя с силой дернул на себя курсанта. – Давай сюда бабеху и вали в свою конюшню. Твои уже топчут копытьями, ждут.

– Послушай, Галушкин, – мягко посоветовала Арина, не отпуская курсанта. – Хочешь проблем? Так они у тебя будут.

– Проблема – это кто? Вот эта оглобля?

– Проблема – это я.

– Да ты чё, Фадеева? Совсем обнаглела? Забыла, как обжимались?

Арина что-то хотела ответить, Гамов остановил ее, бережно опустил на мокрый асфальт.

– Погоди, Ариша. – И спокойно попросил детдомовца: – Галушкин?.. Давай не будем, ладно?

– Ты гля! Даже фамилию запомнил? Чего не будем, козырёк? – Костя довольно сильно толкнул Сергея в грудь. – Давай. Ну, давай, сапог, уточняй! – И снова толкнул. – Или вали по кривым шпалам.

И тут случилось то, чего меньшего всего ожидал Галушкин. Гамов в гибком прыжке ударил его с такой хлесткой силой, что Костя юлой вертанулся на месте и рухнул на асфальт.

– Береги бубен, кирза! – выкрикнул Галушкин.

И в тот же миг двое его дружков бросились на курсанта, сбили с ног, принялись увечить лежачего.

– Чего делаете, гады?!

Арина кинулась на помощь, но путь ей преградил с трудом поднявшийся Галушкин. Схватил, потащил в темень.

– Сережа! – кричала Фадеева, отбиваясь. – Чего вы с ним? Сережа! Не смейте! Не бейте его!

Мощным рывком Гамов сбросил с себя парней, выскользнул из-под них и рванулся догонять Галушкина. Но Сергея тут же догнали, опять сбили с ног и принялись дубасить с разных сторон, не разбирая ни головы, ни лица, ни тела.

…Муля сидела в своем кабинете, обклеенном фотографиями заметных воспитанников. Она смотрела на Фадееву мрачно, устало и сурово.

– Ну, изгалай, прынцесса.

Арина, одетая в простое платьице, совсем не похожая на вчерашнюю выпускницу-королеву, но все равно высокомерная и отрешенная, взглянула на директрису снисходительно и с иронией.

– Я жду, – повторила Муля. – Давай в подробностях.

– Вы и так все знаете, – нехотя ответила Ариша.

– Хочу услышать от тебя.

Арина помолчала, чуть пожала плечами. Тихо и твердо произнесла:

– Я должна увидеть его.

– Кого?.. Галушкина?

– Сережу.

– Курсанта, что ль?

– Да, Сережу Гамова.

– Уже и фамилию знаешь!

– Знаю.

– Или дура… или больно шустрая. – Виолетта Степановна со вздохом откинулась на спинку стула, некоторое время изучала Арину, потом с насмешкой произнесла: – А тебе известно, что твой Сережа в госпитале?

– Известно.

– Почти в реанимации!

– Я хочу его видеть.

– А ты кто такая? – Муля приподняла свое колышущееся тело. – Кто ты ему?.. Тебя на пушечный выстрел к нему не подпустят.

– Подпустят… Я жена.

– Чего-о?

– Жена. Мы поженимся.

Директриса опустилась в широченное кресло, с недоверчивым изумлением мотнула головой.

– Не, ну, правда, – как блондинка, так полный горшок опилок! – Она достала из ящика стола пепельницу и сигареты. Закурила. – Ну и когда это вы успели порешить? Про это, про женитьбу.

– Я решила. Этой ночью.

– Ты?

– Пока я. А Сережа со мной согласится.

– Да мать бы твою поперек, которая родила такую дуру и, слава богу, потеряла! – грохнула кулаком по столу Муля. – Первый раз увидела – и уже жена! Ты хотя бы дальше порога смотришь? Ну завтра я тебя выпущу из детдома и что дальше? Куда ты сунешься со своим лейтенантиком? Ни работы, ни жилья, ни заработка. Будешь у него висеть на шее на десять тысяч в месяц? Мотаться по гарнизонам? Быть подстилкой под всякими майорами и полковниками? А тебя сразу же, немедля эти потные дядьки при погонах приметят и согнут в позу. Лейтенантик твой будет от беды пить, по ночам колошматить тебя, потом реветь в подушку и ни хрена ничего поделать не сможет. Потому что это жизнь. Жизнь, Арина. Этого ты хочешь?

– Я вас не слышу, Виолетта Степановна, – по-прежнему спокойно произнесла Фадеева.

– Как это, не слышишь?! – вспылила Муля. – А я для кого ору, для стенки?

– Наверное.

– Гадюка.

Муля вышла из-за стола, почти вплотную приблизилась к выпускнице:

– Послушай меня внимательно, Фадеева. Это не кто-то тебе говорит, а ваша Муля, которая повидала в своей жизни столько всего, что тебе даже не снилось, когда родная мать выбросила на помойку.

– Виолетта Степановна…

– Молчи! Молчи и слушай! – Директриса выровняла сбившееся дыхание. – Это теперь я такая. А была, как тростиночка. Почти как ты… Влюблялись все – от пацанвы до пузатых дядек. Я, дура, выбрала молодого и самого красивого. Втюхалась, как последняя телка. Тоже, представь, в военного. В старшего лейтенанта. Ну и что дальше? Гарнизон в жаркой стране, у ишака под хвостом, и через месяц вынужденный аборт. Не левый, а от своего любимого. Очень хотела ребеночка. Но – аборт. От переживаний. Потом второй аборт. А третий уже от командира части. Был такой майор Пантюхин – чернявый, наглый, кобель кобелем. Гад… Всех баб из части переимел. И что в осадке, дорогая? В осадке – развод с мордобоем, бегство в разные стороны, почти год намыленная веревка под потолком. Но помаленьку все улеглось. Поняла, детей никогда уже не будет, бабьего счастья тем более – кто ж на такую корову глаз бросит? Решила искать долю в детских домах. Чтоб нерастраченная баба хоть кому-то согрела холодные одинокие пяточки. – Муля тихо и как-то виновато стала плакать, поглядывая искоса на воспитанницу и смахивая мизинцем с неровно накрашенным ногтем слезы из уголков глаз. Несколько раз попыталась беспомощно улыбнуться. – Никому вот… А тебе, пожалуй, первой. Потому что углядела в тебе себя.

Она вернулась на место, высморкалась в большой клетчатый мужской платок, усмехнулась:

– Так чего будем делать, Фадеева?

– Хочу в больницу, – пожала Арина плечами. – А там все решим.

– Тебе видней, – кивнула Муля. – Решила так решила. Рельсу бревном не перешибешь. – Она помолчала, подняла глаза на Арину. – А как поступим с Галушкиным? Он же втюханный в тебя. Два года вокруг увивается.

Арина молчала, глядя на нее то ли прямо в лоб, то ли совсем мимо.

– Он готов повиниться. Ждет на улице. Это вариант, Фадеева. Далеко хлопец попрет. Хоть и дубарь, а попрет! Гля какой! Детдомовец, а «жигуля» сумел прикупить.

– Нет, – покрутила головой Арина. – Никого не хочу. Договоритесь в госпитале, чтоб меня пустили.

– Ладно, иди, – махнула на нее рукой Муля. И вдогонку посоветовала: – Хоть разузнай, кто он и с чем его едят. Про отца с матерью спроси. А то вляпаешься, как корова в собственную лепеху.

Арина вышла из главного корпуса интерната и тут же увидела во дворе Костю Галушкина. Он стоял возле подержанных «Жигулей» с видом победителя. При появлении Фадеевой захлопнул дверцу, направился к ней.

– Фадей!

Арина остановилась.

– Ты чё?.. Серьезно, что ли, обиделась? – спросил Костя, крутя в пальцах ключи от машины. – Ну ладно, извини. Чего меж пацанами не бывает?

– У тебя все?

– А чё еще? Ну, хочешь, я с этим козырьком перетрусь, разъясню про свое отношение к тебе.

– Уже разъяснил.

– Не, ну правда. – Галушкин остановил Арину. – Разве меж нами ничего не было?

– Не помню.

– А я помню. Давай, Фадей, не будем быковать. Я вон тачку себе купил… в должок, правда. Но все одно моя. Хочешь, подкину?

– Подкинь кого-нибудь другого. Такие найдутся.

– Слышь… Ну, чё ты?

– Отвали, Галушкин. В упор тебя не вижу, и не подходи больше. Салют!

Арина обошла его, двинулась к воротам. Костя шагнул было следом, но остановился, со зла и обиды крутанулся на месте, вернулся к «Жигулям» и врубил на полную мощь модную песенку:

Вне зоны доступа, Мы стали толстыми, Все рожи постные, Но мы упорствуем!..

…Как это бывает в районных больницах, главный врач, идущий впереди Арины, оказался махоньким, сухеньким, больше похожим на учетчика, чем на кудесника доктора. Единственное, что вызывало уважение, белый накрахмаленный халат, из-под которого выглядывали майорские погоны. Идущие навстречу посетители и врачи почтительно кланялись главврачу.

Сережа в палате был не один. Возле койки сидел майор – жилистый и какой-то нервный, готовый сопротивляться всему и всем.

Доктор, войдя в палату, довольно уверенно спросил: