Медитация в действии - Чогъям Трунгпа

Конечно, всегда существует дилемма: если нет никакой помощи, тогда что же мы такое? Или мы ничто? Разве мы не стремимся к достижению чего-то более высокого? И что такое — это более высокое состояние? Что такое, например, состояние Будды? Что такое просветление? Или все это — просто ничто? Или все-таки нечто? Но, боюсь, я не обладаю достаточным авторитетом для того, чтобы отвечать на эти вопросы; я всего лишь один из путешественников, как и любой присутствующий здесь. Но на основании собственного опыта, — а мое знание, как говорит об этом Писание, "подобно зерну песка с берегов Ганги", — я сказал бы, что, когда мы говорим о чем-то "высшем", мы склонны думать о нем со своей собственной точки зрения; а эта точка зрения представляет собой лишь большую версию нас самих. Когда мы говорим о Боге, мы стремимся думать в понятиях собственного образа, представляя этот образ только более крупным, колоссальным, своеобразным расширением нас самих — подобно тому, как если бы мы смотрели на себя в увеличивающее зеркало. Мы все еще мыслим в понятиях двойственности: я — здесь, Он — там. И единственный способ общения с Ним — это пытаться просить Его помощи. Иногда мы, возможно, чувствуем, что находимся в соприкосновении с Богом; но так или иначе, а общаться по-настоящему подобным образом для нас никогда не бывает возможным. Мы не в состоянии установить единения с Богом, потому что у нас существует устойчивое понятие, заранее сфабрикованное заключение, которое мы уже приняли; и мы просто стараемся втиснуть это великое явление в какое-то маленькое вместилище. Но нельзя провести верблюда сквозь игольное ушко. Поэтому нам нужно искать другие средства. И единственный способ найти их — вернуться к самому простому пути, к проверке самих себя. Вопрос здесь не в том, чтобы стараться стать "религиозным" человеком, не в том, чтобы проявлять доброту к соседу, жертвовать как можно больше денег на благотворительные цели. Хотя, разумеется, и эти вещи могут быть очень хорошими. Главное здесь в том, что мы не должны принимать все вслепую, стараясь лишь удобно классифицировать явления; нам надо постараться увидеть все на основании своего личного опыта.

Это подводит нас к весьма важной практике медитации. Беда здесь в том, что обычно мы находим, что книги, поучения, лекции и тому подобное, заняты более доказательствами своей правоты, нежели тем, чтобы показать, как производится такая практика, а это существенно. Мы не особенно заинтересованы здесь в распространении Учения, а заинтересованы в том, чтобы использовать его и претворить в действие. Мир движется с такой быстротой, что на доказательства нет времени; все, чему мы научаемся, надо брать с собой, варить и немедленно съедать. Все дело в том, что нам необходимо видеть собственными глазами, не принимать никакой установленной традиции, якобы обладающей скрытой в ней магической силой. Таких магических средств нет — ничто не в состоянии преобразить нас механическим способом. Тем не менее, мы, обладая механическим умом, всегда ищем чего-то такого, что произведет действие, если мы просто нажмем кнопку. В идее сокращенного пути имеется огромная привлекательность, и если существует какой-то глубокий метод, который предлагает быстрый путь, мы охотнее последуем ему, чем возьмемся за утомительные странствия и трудные упражнения. Таким образом, здесь мы видим истинную важность аскетизма: мучительство самого себя никуда не ведет; однако, необходима какая-то работа руками, какое-то физическое усилие. Если мы идем куда-то пешком, мы в совершенстве узнаем дорогу; а если мы поедем туда на поезде, в автомобиле или на самолете, мы вообще почти не заметим пути: все окажется просто сном. Точно также, для того, чтобы видеть непрерывный узор развития, нам необходимо соткать его своими руками. Это один из самых важных принципов. И здесь дисциплина становится незаменимой. Мы должны дисциплинировать себя. Будь то практика медитации или повседневная жизнь, но и там, и тут существует склонность к нетерпению. Мы начинаем нечто, и нам хочется просто чуть-чуть попробовать, а затем бросить все дело. У нас никогда не оказывается времени на то, чтобы все съесть, переварить как следует и увидеть последствия. Конечно, все надо попробовать самому и выяснять, подлинная ли это вещь, полезна ли она; однако, прежде чем отбросить ее, нужно немножко подождать, так, чтобы, по крайней мере, получить из первых рук опыт предварительной стадии. Это абсолютно необходимо.

Будда понял также и эту необходимость. Вот почему он сидел на берегу Найранджаны и медитировал несколько лет, почти не сдвигаясь с места. Он медитировал по-своему и нашел, что единственным ответом будет возвращение в мир. Когда он открыл пробужденное состояние ума, он понял, что аскетическая жизнь и самоистязание не оказывают помощи; поэтому он поднялся с места и пошел попросить еды. Первым человеком, которого он встретил около Боддхагайи, была богатая женщина, владелица большого стада коров. Она поднесла ему сгущенного кипяченого молока с медом; он выпил, и еда показалась ему восхитительной на вкус. И не только это — он обнаружил, что молоко значительно повысило его здоровье и энергию, благодаря чему он сумел добиться большого прогресса в практике медитации. То же самое произошло и с великим тибетским йогином Миларепой. В первый же раз, когда он вышел к людям и получил хорошо приготовленную пищу, он обнаружил, что еда сообщила ему новую силу, и теперь ему можно медитировать как следует.

Затем Будда огляделся вокруг, чтобы найти удобное место для сидения, ибо он решил, что камень слишком жесток для того, чтобы на нем сидеть, и сидение на нем чересчур болезненно. Какой-то крестьянин дал ему охапку травы куша; Будда расстелил ее под деревом в Боддхагайе и сел в этом месте. Он открыл, что попытки добиться чего-то силой не дают результата; фактически, он впервые согласился с тем, что в действительности ему нечего достигать. Он полностью отказался от всякого честолюбия; у него было питье, было место для сидения, и он устроился возможно более удобно. В ту же самую ночь он, наконец, достиг самбоддхи, состояния полного пробуждения. Но этого оказалось недостаточно, он преодолел не все преграды. Его скрытые опасения и искушения, его желания, последние путы "я" — все они пришли к нему в форме Мары — владыки зла. Сначала Мара послал соблазнить его своих прекрасных дочерей, но безуспешно. Затем нахлынули его свирепые полчища: то была последняя тактика "я". Однако, Будда уже достиг состояния майтри — любящей доброты. Иными словами, он не был просто сострадательным человеком в том смысле, чтобы смотреть на Мару, как на глупца, — ибо ведь Мара был его собственной проекцией, но достиг состояния непротивления, ненасилия, в котором отождествил себя с Марой. Писания утверждают, что каждая стрела Мары превращалась в дождь цветов, падавших на Будду. В конце концов "я" подчинилось; Будда достиг состояния пробужденного ума. Пожалуй, мы сами могли бы иметь такое переживание в виде краткого проблеска ясности и мира, открытости ума; но, повторяю, этого недостаточно. Нам необходимо научиться претворять его в действие, использовать в виде центра, от которого мы могли бы отправляться далее. Следует создать вокруг себя такую обстановку, когда нет нужды говорить: "Я — пробужденный человек". А если кому-то нужно повторять подобные слова и как-то демонстрировать этот факт, тогда такой человек не является пробужденным.

Затем в течение почти семи недель Будда странствовал. В некотором смысле, он просто оставался в уединении; вообще можно сказать, что он был весьма одиноким человеком, ибо оставался единственным, кто увидел нечто, кто чего-то достиг. Он узнал некоторые ответы на вопросы о том, как вести себя в жизни, как найти истинный смысл в мире сансары, его сущность. Но он еще не вполне понимал, как передать свое знание, — и почти был склонен к тому, чтобы не говорить ничего. В одной из сутр есть гатха — короткое стихотворение, содержащее его собственные слова: "Глубокий, безграничный мир — таково найденное мною учение. Но никто не сможет понять его; поэтому останусь безмолвным в джунглях". Однако, затем восторжествовало истинное и высочайшее сострадание, и он увидел, что будет способен создавать правильную обстановку. До самой последней минуты он продолжал чувствовать желание учить: поскольку он достиг чего-то, он понимал, что должен спасти мир, если вообще можно употреблять такое выражение. Но ему пришлось отбросить эту мысль о спасении всех живых существ. И в то самое мгновение, когда он решил оставить мир и вернуться в джунгли, в нем пробудилось подлинное безличное сострадание. Он более не ощущал себя учителем, больше не думал о том, что ему надо спасать людей; какая бы ситуация ни возникала перед ним, он действовал в ней спонтанно.

Он проповедовал и учил еще более сорока лет и провел остаток жизни в странствиях от одного конца Индии до другого ее конца. Он не ездил на слонах, на лошадях или на колесницах, а исходил всю Индию просто босиком. Думаю, что если бы кто-то из нас увидел его или услышал, как он говорит, это не показалось бы похожим на знакомые для нас лекции. Здесь просто велась беседа. И важными были не сами слова, а созданная Буддой общая обстановка; не потому, что он достиг высокой духовной силы и с ее помощью господствовал над всеми окружающими: просто он говорил правду, подлинную правду — совершенно так же, как мог бы ее говорить любой из нас. Поэтому учение усваивалось еще до того, как он открывал рот. Вот почему мы читаем в сутрах, что его беседы посещали божества, асуры и люди всех родов из разных частей Индии; все видели его, встречались с ним — и все могли его понять. Им не нужно было задавать вопросы; они получали ответ автоматически. То был удивительный пример общения. Будда никогда не провозглашал себя воплощением Бога, или каким-либо божественным существом. Он был всего лишь простым человеком, который прошел через некоторые обстоятельства и достиг состояния пробужденного ума. Иметь такое переживание можно, — по крайней мере, частично, — и каждому из нас.