Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова

И всё-таки она сумела прийти неожиданно, ударив под дых так, что в лёгких закончился воздух.

— Какой был день прекрасный, светлый, солнечный, — ни к кому не обращаясь, вдруг сказала дачница Вера Ивановна, приехавшая из Ленинграда с мужем-профессором. — А враг его в чёрный цвет выкрасил!

И правда в чёрный! Катя посмотрела вниз с горки, на которой стоял сельсовет. Отсюда крутая тропинка сбегала к избам на берегу небольшой, но бурной речушки. Колодец с высоким журавлём, клуб с широкой скамьёй у крыльца — они как будто стали меньше, насупились, потемнели. Полчаса назад это была обыкновенная деревня Новинка — одна из многих тысяч деревень в большой стране, а теперь она вдруг стала частью огромной Родины, которую надо защищать.

— До последней капли крови, — одними губами сказала себе Катя, чувствуя на плечах воображаемую шинель, а в руках винтовку.

«Возьмём винтовки новые, на штык флажки!» — всплыло из памяти стихотворение Маяковского. Катя декламировала его на ноябрьском концерте. В первом ряду в нарядной кофточке сидела мама, и в её глазах Катя читала гордость.

— Мы же только школу закончили и в институт собрались поступать, — пискнула Ольга, — как же теперь? Катька, ты отличница, придумай что-нибудь!

Ошалевшими глазами она смотрела Кате в лицо, словно ожидая, что та топнет ногой или хлопнет кулаком по столу и закончит эту проклятую войну как можно скорее.

Катя стряхнула с себя мягкие руки подруги и подбоченилась:

— Подумаешь, война! Мало ли на нас враги лезли — вспомни историю! — Вздёрнув к небу кулак, она погрозила невидимому врагу: — Но пасаран! Будем стоять насмерть!

Она с удовольствием услышала, как огненный лозунг подхватили парни, многоголосо прокатывая словечко, подаренное воюющей Испанией:

— Но пасаран! Но пасаран! Враг не пройдёт! Победа будет за нами!

* * *

Фронт приближался к Ленинграду стремительно. Четвёртого июля немцы захватили Ригу, пятого взяли Остров, а девятого июля советские войска оставили Псков.

«Окопы, траншеи, рвы — интересно, сколько километров мы их вырыли за три недели вдоль реки Луги?» — прикинула Катя, утирая пот подолом юбки. По низу юбка истрепалась лохмотьями. Катя перекусила зубами свисающую нитку и подумала, что другой одежды всё равно нет и не предвидится. С момента мобилизации на окопы она ни разу не раздевалась, потому что все окопники спали вповалку прямо в чистом поле. Вместо обеда раз в день выдавали сухой паёк, состоявший из полбуханки хлеба, двух варёных яиц и банки рыбных консервов. Постоянная жажда и июльская жара мучили, изматывали, делали тело вялым. Подкашивались колени, бессильно опускались ставшие тряпичными руки.

Искупаться бы. Упасть на свежую траву в глубокой тени и врасти всем телом во влажную землю. Но соседняя рощица смята гусеницами танков, а поперёк ручья вонючей кучей лежит раздувшийся труп лошади.

На открытом пространстве солнце палило немилосердно. Темнеющий вдалеке лес манил прохладой, но сил дойти до него, чтобы передохнуть в тени, не оставалось.

«Враг не пройдёт», — рефреном крутилась в голове мысль, подчиняясь ритму однообразных движений — наклониться, поддеть, отбросить в сторону.

Когда в груди всё стало спекаться от жары, Катя оперлась на лопату и поискала глазами бочку с водой. Кругом, сколько видит глаз, колыхалось море людских голов и спин. Женщины, подростки, дети, старики. Тысячи и тысячи людей строили здесь оборонительные рубежи. Рабочую силу привозили сюда грузовиками из Ленинграда и области. Выдавали лопаты, и люди вставали в строй без суеты и жалоб на плохое здоровье или немощь.

По твёрдости ссохшаяся земля не уступала камню, и Катя уже успела сломать один черенок лопаты. В воздухе стояло марево красноватой пыли, которая забиралась в ноздри и хрустела на зубах. Катя вздохнула: попить, перевести дух и снова копать, стараясь не обращать внимания на ободранные в кровь ладони и гул самолётов над головой.

Сегодня их бомбили уже дважды. Говорят, убило пять или шесть человек. Убитых оттащили в сторону и положили в тени лохматой сосны. Хоронить времени не оставалось, все понимали, что работа не должна останавливаться, слишком велика оказывалась цена промедления.

Воду на окопы привозили в молочной цистерне с краником. С жадностью допивая из жестяной кружки, Катя вообразила, что вода пахнет парным молоком. Последние капли она вылила себе на лицо.

Донимала жара, и до крови кусали слепни. Но ей ничего, она молодая, а вот мама…

Держа кирку двумя руками, мама выворачивала слежавшийся пласт целины, заросший пожухлой травой. Несмотря на жару, её лицо было очень бледным, почти меловым, с тёмными кругами под глазами. У Кати сжалось сердце. Весной мама тяжело болела, и её до сих пор донимала одышка. Порой она закатывалась надсадным, хриплым кашлем, от которого в груди словно булькало кипящее варево. Болезнь оказалась настолько прилипчивой, что маме — учительнице литературы — пришлось пропустить третью четверть. По её понятиям это считалось совершенно недопустимым.

— Учитель, как солдат, всегда должен стоять в карауле, — однажды сказала она Кате, — и если ты выберешь профессию учителя, то должна помнить, что на первом месте у учителя всегда его ученики, а на последнем — он сам.

Почувствовав на себе Катин взгляд, мама подняла голову и улыбнулась, давая понять, что у неё всё в порядке. Мама не любила показывать свою слабость, и на Катиной памяти плакала только один раз много лет назад, когда держала в руках какую-то посылку.

Когда Катя подошла к окопу, раздался нарастающий гул самолётов, а потом защёлкали горошины выстрелов. Немецкий лётчик в широких чёрных очках опустил самолёт так низко, что стало видно его лицо с распахнутым ртом. Наверное, он кричал что-то весёлое или пел песню.

— Мама!

— Катя!

Они одновременно бросились друг к другу, скатившись в только что вырытый ров. Из-за усталости страх не ощущался, а обстрел воспринимался как временная передышка. Справа и слева лежали женщины и дети. Чей-то тяжёлый ботинок ударил Катю в лицо и рассёк скулу. Самолёт барражировал над окопом, утюжа пространство тёмным железным брюхом. Где-то в дальнем конце траншеи пронзительно крикнула женщина.

Размазывая кровь по щеке, Катя стала выкарабкиваться из-под груды тел. Казалось бессмысленным лежать и ждать, когда тебя застрелят. Хоть стой, хоть лежи — ты всё равно цель.

— В неподвижную мишень попасть проще, а если мы будем копать, то хоть на одну лопату, но придвинем победу.

— И то правда, — ответила мама и первая встала во весь рост, — всё в воле Божией.

— В Божией, так в Божией. — Катя не стала спорить, хотя не верила, что Божию волю может творить весёлый убийца на чёрном