Куда приводят сундуки - Вера Мельникова

Я однажды ездила на Рижский рынок за яблоками для этой старушки, по просьбе моей бабушки. Бабушка вручила мне авоську и строго сказала брать только сорт Симиренко, который она именовала не иначе как симиринки, по природной безграмотности. Бабушка всё волновалась, что продавцы меня обманут. Она так и кричала мне вслед, с порога квартиры: «Смотри, чтобы не обманули!» А куда смотреть? Мне было лет восемь, не больше. Я совершенно не умела считать сдачу и не знала, как выглядят эти симиринки… Я была идеальным покупателем для рыночных торговцев. Не знаю, о чём моя бабушка думала… Лучше бы деда посылала.

Покупка моя состоялась тогда. Я привезла домой то, что требовалось, но я так боялась что-то перепутать и сделать плохо, что и через восемь лет я до сих пор ясно вижу белый мраморный прилавок рынка, приходящийся мне по грудь, я стою к нему как-то боком, робко, чуть в стороне, правее от горы безымянных для меня зелёных яблок и шепчу бойкой продавщице в белом фартуке: «Это симиринка?..» Сердце прыгает очень высоко и сейчас выпрыгнет прямо через горло на прилавок, спрячется навсегда под яблоками… Я волнуюсь и стесняюсь так сильно, что даже не могу подойти к прилавку «по-человечески»: встать напротив продавца и громко задать ему вопрос в лицо… У меня внутри всё клокочет. Продавщица наполняет мою выцветшую тряпичную синюю сумку и протягивает на ручном безмене: килограмм. А внутри сумки яблок так мало! И я всю дорогу домой сомневаюсь в правоте бойкой продавщицы. Обманула, наверное…

Я тогда не знала, что килограмм яблок – это очень небольшая горка. Скорее, горсть…

И на следующий день мы с мамой поехали отдавать эти яблоки старушке. Она открыла нам дверь и отключилась.

Я помню её сидящей на кухне, за столом. Она смотрит в окно, молчит, а на лице полуулыбка. Солнечный свет хорошо падает на неё, лицо повёрнуто к нам в три четверти, седая, руки безвольно опущены на коленях… Вот бы мне сейчас туда, с моими красками, рисовать благородную старушку!..

Она действительно была благородной – из московской семьи врачей Покровских. Её родители владели на Сретенке ювелирным магазином, до революции… Это здание пережило в неизменном виде революцию и обе войны. Только огромные стёкла витрин время от времени бились. А старушка ходила мимо и вспоминала начало века, откуда была родом…

И я буду жить долго и счастливо не смотря на свои телепорты.

Прошло две недели. Я снова оказалась на улице Гиляровского. Теперь это было почти случайностью, то есть я не планировала заранее очередное посещение знакомой улицы. В то утро мне позвонила моя бывшая одноклассница, у которой нашлись кое-какие мои книги. Она слёзно просила приехать к ней как можно быстрее и забрать эти книги, потому что они с родителями переезжали на новую квартиру, и она была уверена, что при переезде потеряет не только своё, но обязательно и чужое. Я решила не откладывать и поехала в тот же день.

Дом её в небольшом переулке, затерянном между проспектами Мира и Олимпийским, я искала довольно долго: последний раз я была здесь пять лет назад, меня вела от метро моя подруга. Я совершенно не запомнила дорогу, думала – не пригодится. И теперь я долго кружила, бесполезно опрашивая прохожих…

Но и покинув мою одноклассницу, уже с книгами, на обратном пути я тоже умудрилась потеряться. Наверное, пропустила нужный поворот в наступивших сумерках. И в итоге выскочила через незнакомые дворы на улицу Гиляровского. Я остановилась в раздумьях: нельзя ли будет так же дворами побыстрее попасть к метро – сумка с книгами прямо молила о необходимости маленьких колёсиков…

Я прошла мимо витражей, мимо «моего» дома, который в тот вечер как-то остался в стороне, проплыл театральной декорацией… Я даже не задержала на нём взгляд, чему обрадовалась… И вдруг – та самая девушка в чёрной шляпке из вагона метро, «курсистка», широким стремительным шагом идущая мне навстречу. Я впилась взглядом в её лицо. Она… сделала то же. Мы не сказали друг другу ни слова, но разойдясь, я обернулась ей вслед: я хотела увидеть её косу на фоне чёрного пальто (я же художник, у художников свои причуды). Девушка обернулась тоже. Взгляд её мне показался колючим. Но прекрасная светлая коса сотворила нужную мне красивую дугу на спинке её чёрного пальто.

Я остановилась. Девушка перешла на противоположную сторону улицы и исчезла.

У меня заложило уши. Я бросилась за ней – ах, если бы не книги! Я вертелась во все стороны, как пёс, потерявший след, вынужден крутиться на месте, беспокойно тычась носом во все предметы. «След простыл»! Через минуту я поняла, что уже трижды обегаю вокруг один и тот же дом. И этот дом – «мой», тот самый, маленький, в два этажа. И я теперь могу дотронуться до него…

Я погладила пальцами его серые грязные кирпичи. Он же был раньше из обычного красного кирпича, его зачем-то облицевали белым – уж лучше бы заштукатурили. Наверное, когда «обносили» новым кирпичом – переделали парадный подъезд… Теперь у них вход со двора. Как там у меня было написано – для кухарок? Сейчас здесь железная дверь с кнопочками домофона… Бывший чёрный ход! Справа при входе должна быть каморка дворника с одним окном. Я уже не удивлялась, откуда я это знаю. С улицы это окно наглухо забито досками и железным листом – значит, там никто не живёт.

В эту секунду в двери раздались металлические щелчки, дверь приоткрылась, и под козырьком подъезда я увидела тонюсенькую старушенцию в шапке-ушанке и валенках с галошами. В руках она держала пустую авоську, плетёную из пеньки…

«В этой авоське не хватает стеклянной бутылки кефира с мягкой крышечкой из фольги и буханки чёрного. Не батона, а именно буханки – для завершения образа», – подумала я, улыбнувшись. Ежедневно, выходя из дома, я говорю себе: «Возьми фотоаппарат!» И тут же забываю это сделать…

– Бабуля, Вы здесь живёте, – эта наиглупейшая фраза, лишённая всякой интонации, буквально выпрыгнула из меня в промозглый московский февраль. Интересно, что я имела ввиду? И вообще, здесь ли Я сейчас нахожусь? В этом ли феврале?..

– Чего изволите? – проскрипела в ответ бабуля, поворачивая своё обрубленное ушами шапки лицо в мою сторону и одновременно вытягивая из кармана пальто очки, которые при ближайшем рассмотрении оказались настоящим пенсне.

– Чего я изволю?.. Мне нужно ваш дом посмотреть… У меня кошка вчера пропала и мне сказали, что она, возможно, в вашем подъезде… Я быстро, честное слово!

– Милочка, Вы себя слышите? Вы же белиберду несёте. Ахинею! Нет у нас ни одной кошки… Я всех подъездных кошек аннулировала ещё перед Новым годом, ревизия у меня была. Я и пионеров в прошлом веке выпроваживала, когда приходили. Макулатуры я не имею. Зачем мне пионеры без макулатуры, а? Я их довольно резко выпроваживала, без церемоний. Больше не суются, черти. Говорят, пионерскую организацию вообще аннулировали.

– Да, ещё в прошлом веке.

– Я отстала от жизни. Дайте-ка мне сейчас одну папироску.

– В смысле – курить?

– Ну! Я же за папиросками вышла. – Бабуля потрясла в воздухе пустой авоськой, одновременно грозя кому-то кулаком – пионерам, наверное, и кошкам, а заодно и городскому небу неопределённого цвета…

Вот тебе и бутылка кефира, и буханка чёрного…

– Я не курю.

– Так ведь и я не курю, милочка. Мне просто очень нужна папироска.

Отступать мне нельзя было никак. Эта старая кошёлка не только не собиралась меня впускать – она буквально встала на страже единственного подъезда как принци- пиальный комендант, облокотившись на железную дверь спиной и широко расставив ноги в валенках. Мне было, конечно, смешно: вот сейчас кто-нибудь будет из подъезда выходить, и бабулька полетит носом вперёд прямо до табачного ларька на проспекте Мира.

Я отошла на несколько шагов от подъезда и отвернулась, рассматривая чьи-то окошки, чтобы показать отважной женщине, что мой интерес к её крепости не так велик. Краем глаза я наблюдала за ней, а она… за мной. Эта бестолковая игра длилась минут пятнадцать. Меня посетила мысль: вдруг она в этом доме одна живёт? И только свои апартаменты, соответственно, и охраняет? Но ведь я видела тогда вечером в окне мужчину и женщину… И на втором этаже свет горел… Если мне всё это, конечно, не пригрезилось…

В железную дверь подъезда изнутри очень громко дважды постучали. Старушенция отступила на шаг, а я кинулась к подъезду, оставив свои книги у стены дома. Из дома вышла та самая курсистка в шляпе, натягивая на ходу перчатки. Она видела меня. Я пролепетала ей «здрасьте», успев схватить кончиками пальцев уплывающую от меня железную дверь подъезда.

Через мгновение я была уже в абсолютно тёмной комнатке дворника. Погони не было. Моя отважная старушка, по-моему, так и не поняла, куда я делась, когда выпускала из подъезда девушку. Видимо, пенсне подвело.