Страницы моей жизни - Моисей Кроль

Я горячо поблагодарил его и за оказанное содействие, и за данные им мне крайне важные указания, и мы расстались добрыми знакомыми. Когда я уже уходил, этот действительно на редкость симпатичный чиновник меня предупредил, что в Пекин мне пока спешить незачем, так как устав будет переслан из Гирина в столицу не раньше, чем через 5–6 недель. Вернулся я в Харбин далеко не в радостном настроении, хотя моя поездка в Гирин оказалась весьма успешною и хотя я чувствовал, что в дальнейших хлопотах я уже не буду так беспомощен, как до поездки в Гирин, так как буду иметь надежного сотрудника, но перспектива обивать в течение месяцев пороги министерских канцелярий в Пекине была мне далеко не по душе. Но выбора не было: начав хлопоты об утверждении устава, надо было их продолжать и довести до благополучного конца. И в начале 1924 года я, взяв с собою в качестве переводчика того же Анцелевича, поехал в Пекин. Заместить меня в качестве юрисконсульта Еврейского коммерческого банка в мое отсутствие согласился В.Я. Ротт.

Так как, по имевшимся у меня сведениям, в самом Пекине, т. е. в той части его, которая густо заселена китайцами, трудно было найти гостиницу, удовлетворяющую требованиям культурного европейца, то я остановился в отеле, расположенном в так называемом посольском квартале Пекина. Отель оказался оборудованным со всевозможным комфортом, имея превосходный ресторан, и ежедневно от 5-ти до 7-ми часов пополудни там играл оркестр музыки, и фешенебельная публика приходила туда пить чай и танцевать. Сначала мне было даже не по себе, что я попал в такую необычную для меня обстановку, но вскоре я к ней привык. К тому же я занимал комнату во 2-м этаже, далеко от танцевального зала, и музыка и веселый шум танцующих до меня не доходил и ни в какой мере мне не мешал.

Если память мне не изменяет, я с Анцелевичем чуть ли не в первый день приезда в Пекин поехал с визитом к Лю. Обычным способом в Пекине была тогда езда на рикше. У подъезда нашего отеля всегда стояло их множество в ожидании пассажиров. Автомобили надо было заказывать по телефону и такса их была очень высокая. Поэтому мы решили поехать на рикшах, но, признаюсь, когда я на этот раз сел в колясочку рикши, мне стало стыдно. Ощущение, что едешь «на человеке», крайне неприятно, я уже испытал это, когда поехал на рикше в Японии, и я во время всей этой поездки (до Лю было довольно далеко) чувствовал, что делаю что-то нехорошее, а Анцелевич относился к езде на рикше житейски просто: он находил, что занятие рикши не хуже и не лучше землекопа, каменщика, пахаря и вообще всякого другого человека, зарабатывающего себе средства к существованию физическим трудом. Я примирился с необходимостью пользоваться услугами рикши, но эта моя первая в Пекине поездка немало тревожила мою совесть.

Лю оказался живым энергичным человеком, видавшим всякие виды и говорившим по-русски совершенно свободно, без всякого акцента. Я объяснил ему цель моего приезда в Пекин и попросил его не отказать мне в содействии. Упомянул я, конечно, по чьей рекомендации я к нему явился. Как деловой человек, Лю, не теряя лишних слов, спросил меня, в чем должно заключаться его содействие, на что я ему ответил: «Вам придется со мною несколько раз в неделю ездить по министерствам и помогать мне «толкать» дело об утверждении устава банка. Конечно, я буду нуждаться в ваших советах и указаниях».

Недолго думая, он выразил согласие быть моим сотрудником. Гонорар он назначил себе весьма скромный, и на следующий же день началось наше хождение по министерским канцеляриям, которому суждено было продолжаться долгие месяцы, хотя у Лю оказались очень солидные связи в министерствах и он добросовестно старался «продвигать» наше дело как можно скорее. Так крепка была в этих канцеляриях китайская рутина и так всесильна была в них волокита.

Первое время мы чуть ли не ежедневно объезжали министерские канцелярии. Лю оказался ценнейшим сотрудником: сообразительным, умным, энергичным. Его прекрасное знание русского языка делало нашу работу легкою и приятною. Узнал я, как он усвоил русский язык. Оказывается, он долгое время занимал в Урге высокий административный пост – чуть не амбаня и имел там частое общение с русскими. Производил он также впечатление культурного человека, искренне сочувствующего новому порядку, установленному в Китае после революции, произведенной Сун-Ят-Сеном в 1911 году.

Прошло несколько недель, и мы, я и он, должны были прийти к заключению, что «лбом стены не пробьешь» и что пройдут еще долгие месяцы прежде, чем мы доведем дело до конца. Тогда я решил вернуться на время в Харбин, поручив Лю следить за нашим делом и вызвать меня в Пекин, как только понадобится личное мое там присутствие. Так я и сделал.

Кажется, весною 1924 года Лев Афанасьевич Кроль решил покинуть Харбин и вернуться в Европу. Решение это он принял по настоянию своих родственников, которые имели в Лейпциге очень крупное меховое дело и которые убедительно его просили приехать в Европу и сделаться участником этого дела. По-видимому, они очень высоко ценили «его голову». Нелегко нам было с ним расстаться: ведь он стал как бы членом нашей семьи…

Мы зажили с женою вдвоем, и я с грустью думал, что если мне подолгу придется засиживаться в Пекине в связи с делом об утверждении устава, жена опять окажется одна, и мы снова окажемся разлученными. Впрочем, летние месяцы прошли для нас весьма благополучно. Я всего раза два выезжал в Пекин, и то на короткое время. Кроме того, судьба нам даровала неожиданную радость: наши дочери снова приехали к нам провести свои каникулы. Им без всяких затруднений разрешили выехать в Харбин, чтобы повидаться с родителями, и даже отвели места в специальных студенческих вагонах, которые доставили их на станцию Маньчжурия. Легко себе представить, как мы все были рады провести вместе эти короткие каникулы. Провожали мы детей на этот раз не с таким тяжелым сердцем, как в 1923 году, так как верили, что это ненадолго. Мы думали: удалось два раза – удастся и в третий. Кажется, еще до отъезда Л.А. Кроля из Харбина я получил предложение еще от одного банка взять на себя хлопоты по утверждению его устава. И этот банк уже функционировал на основании временного разрешения, но для него было особенно важно добиться утверждения его устава центральным правительством потому, что он имел в виду открыть свои отделения в целом ряде крупных китайских городов: Тяньдзине, Шанхае, Калгане и в самом Пекине. Еврейский коммерческий банк не имел ничего против того, чтобы я взял на себя ведение дела и этого банка, который назывался просто «Дальневосточный банк», и я сделанное мне предложение принял.