Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

– Час трепался! Это ж надо! Как заведенный. Что ты им впаривал?

– А, – отмахнулся Гиви, – чушь всякую.

– Только и слышно было – Шемхазай, Шемхазай… Кстати, о потомок Шахразады, не разведал ли ты, часом, хитрым своим манером, что они собираются с нами делать? Сдадут властям?

– Сдадут. Но не властям, – тоскливо проговорил Гиви.

– Как – не властям? – неприятно поразился Шендерович. – А кому? Интерполу?

– Ох, Миша, если бы Интерполу… Они нас кому-то страшному сдадут. Такому страшному, что, по-моему, они его и сами боятся.

– Боятся? Эти головорезы?

– Ага… Одно, Миша, утешает – что мы ему живыми нужны. А может, и не утешает…

Полог шатра был откинут, и видно было, как маячит на фоне крупных звезд, точно в повторяющемся дурном сне, фигура часового.

– Может, они нас за кого-то другого приняли?

– За кого? За царей Шемхазайских? Будь ты скрытый царь, за тебя хоть какой выкуп можно потребовать…

– Может, и не за царей… признайся, о друг мой загадочный, откуда язык знаешь? Может, ты знаменитый, широко известный шпион? Шпион, да?

– Нет, Миша. Какой я шпион? Я бухгалтер.

– Советник экономический, – со знанием дела произнес Шендерович.

– Да нет же, говорю…

– Эх, брат Гиви, недооценил я тебя! Вон как оно все обернулось! Поймали нас, разоблачили! Что ты тут делал? Нефть искал?

– Миша, мы ж с тобой вместе приехали…

– Вместе, вместе… все у них секреты, все секреты… Повезут нас завтра – куда, зачем? Опять на верблюда лезть?

– Опять, Миша.

– Ладно, – покорился Шендерович неизбежному, – тогда я посплю. Ох, чует мое сердце, поднимут нас с утра пораньше. Эх, да на верблюдах, да по рассветному холодку! Эй, залетные! И куда ты меня так неудачно пристроил, брат Гиви? Это ж дикие люди! Безжалостные! Ты видел, какие у них кинжалы? Ты видел, как они мясо режут? Впрочем, – он вздохнул, – зато не жмотятся, не то что эти… пердубы. Тех пока раскрутишь, употеешь. Ладно, орел пустыни, не журись! Мало ли как оно повернется!

– Ты, Миша, лучше подумал бы, как нам… – начал было Гиви, но в ответ услышал тонкий свист, переходящий в рулады мощного храпа.

Он горько вздохнул и откинулся на жесткую подушку.

Верблюды уже стояли перед палаткой, кидая презрительные взгляды в сторону Шендеровича. Один – снежно-белый, в увешанной бубенчиками сбруе, под ало-золотой попоной, увенчанной богато изукрашенным седлом, – явно предназначался предводителю. Его почтительно придерживал разбойник в огромной чалме и с кривым кинжалом за широким кушаком.

– Хороша, да? – спросил предводитель, превратно истолковав трепет, отобразившийся на лице Гиви. – Дочь дочери боевой верблюдицы, копытами которой попирал землю еще мой дед, возвращаясь с добычей из славных набегов. Ал-Багум, Ал-Багум Свирепая, Ал-Багум Ревущая, ибо от ее рева содрогаются скалы, а копыта ее высекают искры…

– Истинно так, о Попирающий Пустыню, – осторожно согласился Гиви, чувствуя, как вновь заныл копчик, потревоженный вчерашней скачкой, – и будь она мужеска полу, звалась бы она, без сомнения, Марид, демон, либо Инфид, добрый среди маридов, ибо вижу я по ее статям, что доброе это животное, однако ж и грозное меж тем…

– А ты, вижу я, разбираешься в боевых верблюдах, – одобрительно кивнул предводитель.

Гиви печально кивнул.

Мрачный массивный верблюд с могучими мохнатыми ногами явно предназначался для незадачливых путешественников. На сей раз сопровождающих было несравнимо меньше, из чего Гиви заключил, что предводитель рассчитывает обернуться быстро.

– Шевелитесь, о Источники Блага! – Предводитель, наблюдавший за приготовлениями, нетерпеливо притопнул ногой, отчего зазвенело многочисленное вооружение. – Ибо в пустыне нет легких путей, а полдневное солнце свирепо.

– Подумай и рассуди, о Алчущий Добычи, – предпринял еще одну попытку Гиви, – не лучше ль передать нас ООН? Вдесятеро больший выкуп дадут они…

– Не ведаю, кто таков этот ООН, – предводитель вновь нетерпеливо притопнул, – быть может, ест он на золоте и пьет из серебра, однако же, предложи он в сто раз больше, не поменял бы я своего намерения: во-первых, слово мое крепко и нерушимо, а во-вторых, те, кому вы обещаны, ежели нарушу я условия сделки, найдут меня, укройся я хоть за краем гор Каф!

– Погоди, о Грозный! – воскликнул Гиви. – Хоть сейчас, напоследок, поведай нам: кому мы предназначены? Что с нами сотворят?

– Одно могу сказать, – честно ответил предводитель, – не хотел бы я оказаться на вашем месте.

– Эх! – печально сказал Гиви и полез на верблюда, чувствуя, как в желудке плещется кислое молоко.

Следом, бросая на верблюда ответные презрительные взгляды, вскарабкался Шендерович.

– Не отяготил я вас оковами, – сказал предводитель, взлетая в седло, – ибо негоже отягощать оковами Мудрость и Красноречие. Помните, однако же, ежели Мудрость изменит вам, что мои люди стреляют метко.

Действительно, за плечами у сопровождающих ощетинились стрелами колчаны, а к седлам были приторочены короткие луки.

– Что он сказал? – прошипел в ухо Гиви Шендерович, покачиваясь не в такт верблюжьей трусце.

– Сказал, пристрелит, если что.

– Ты гляди, он всего двоих с собой взял. Небось самых доверенных! Кому нас сдают?

– Не ООН, – твердо сказал Гиви.

– И смыться нельзя… – опечалился Шендерович.

– Нельзя…

– Йа-ха! – пронзительно закричал предводитель, подхлестывая белую верблюдицу.

Земля под Гиви дрогнула и поплыла назад – их обоюдный верблюд снялся с места и помчался, разбрасывая песок мощными копытами. Навстречу неслись кустики скудной травы, которые вскоре сменились колючками, а потом и вовсе пропали. Мелкая песчаная рябь, которую лишь кое-где пересекали цепочки крохотных следов – то ли мышь пробежала, то ли ящерица, – в свою очередь, сменилась высокими барханами, отбрасывающими на запад длинные лиловые тени.

Гиви было страшно.

Двое мрачных всадников ехали по бокам, распяленные поводья центрального верблюда натянулись между ними, все три животных мчались, вытянув шеи, словно единое трехголовое чудище. Гиви ерзал в седле, пытаясь умоститься поудобнее, но без особого успеха. Сзади кряхтел и стонал уязвленный скачкой Шендерович.

Сквозь поверхность пустыни проступили выветренные камни – ветер и зной прорыли в них ходы и пещеры, и слышно было, как зудит, пересыпаясь из трещин, вымываемый ветром песок. Чуть дальше скалы были повыше, они виднелись на фоне своих мелких собратьев словно причудливые фигуры скрюченных исполинов.

Всадник, скачущий по правую руку, нервно дернул поводья Гивиного верблюда.

– Нехорошее место, – сказал он, обернувшись, – и, ежели тут не жили дэвы, я готов съесть свою чалму.

– Тогда поторопитесь, сыновья ленивых отцов! – воскликнул предводитель и, подхлестнув верблюдицу, поскакал вперед.

Впереди у Гиви мелькал меж камнями зад белой верблюдицы предводителя, которая, задрав хвост, нервно облегчилась на скаку.

За спиной у Гиви продолжал охать и стонать Шендерович.

От бешеной скачки ребра Гиви стиснул тугой обруч, и он отчаянно и безуспешно ловил ртом горячий воздух, словно вытащенная на сушу рыба. Солнце раскаленным белым шаром повисло над головой, перед глазами поплыли в дрожащем мареве черные точки. Он уже открыл рот, намереваясь пояснить предводителю, что смерть от солнечного удара явно снизит его, Гивину, покупную ценность, когда предводитель вдруг остановился, затормозив верблюда так резко, что тот уперся в песок всеми