Мертвый угол - Олег Игнатьев

Климов обнадежил стоматолога, что он все понимает и готов покрыть расходы на материал.

Сумма, которую назвал стоматолог, оказалась чудовищной, но и терпеть зубную боль не было сил. Как говорится, прямая зависимость. Сильнее боль — солиднее оплата.

Убедившись в реальной платежеспособности Климова, стоматолог искренне обрадовался и приступил к священнодействию. Выдвинув вперед и без того настырный подбородок, врач слегка подтолкнул Климова в плечо, и он начал заваливаться спиной назад, как прыгают с подножки поезда. Это чувство было хорошо знакомо. Будучи молодым опером напрыгался с курьерских, пассажирских и товарняков…

— Вот так и выше, — сказал врач и шершавыми, как кукурузные будылья, пальцами бесцеремонно залез в рот Климову. Вгляделся и оттянул щеку еще, как будто демонстрируя или желая убедиться, что сила в его пальцах не ослабла. Еще есть.

Климов непроизвольно скосил глаза на оттопырившую его щеку руку и поймал себя на мысли, что испытывает одно единственное желание: забиться в угол и следить, чтобы к несу никто не прикасался.

— Зубы ровные, да челюсть кривовата, — словно продолжая прерванный разговор проворчал стоматолог, явно намекая на то, что лицо человека лепят папа с мамой, а долепливает жизнь: челюсть у Климова была когда-то перебита. Брали одного грабителя, вот он и удружил.

Постучав по зубам Климова никелированным крючком, стоматолог взялся за бормашину и в этот момент слепящий свет, бивший в глаза, погас. Клац-клац! — машина не включалась. Бор оставался неподвижным.

— Это называется: мы жили, — неизвестно чему восхитился зубник и полез в тумбочку. Пока он в ней что-то искал, прицокивая и постукивая неизвестными предметами, Климову стало известно, что в Ключеводске свет — большая редкость, даже роскошь, а уж про воду стоит помолчать.

— По два-три дня! Поверите? По два-три дня и хоть бы капля! Сутками и без воды — это возможно? Вот, пожалуйста! — Он указал на зашипевший кран, — опять уходит.

Не выдержав эмоций, распиравших его грудь, стоматолог ринулся крутить головку крана. Тот захрипел под его пальцами, задушенно и покаянно всхлипнул, подавился воздухом.

— Вот так, — крутил-выкручивал зажатый в пальцах кран взбешенный врач и сообщал, что все его сегодня почему-то обижают. И медсестра, и главный врач, и даже дворник, пришедший клянчить спирт. Покоробленный более чем странным поведением городских властей, доведших городок до «самовымирания», он с непонятной для Климова мстительностью стал отстраненно вглядываться в зеркало, висевшее над раковиной, по-видимому, отыскивая на своем лице следы обиды и душевного надлома. Все, что окружало его, было лишено здравого смысла. Потому что кран задушенно хрипел и вымыть руки было нечем. Одноразово хотя бы сполоснуть.

Поддаваясь своему раздражению, обидам и «врожденному идиотизму», он свирепо закрутил кран до упора, и действовавший на его нервы захлебистый сип оборвался. Поплевав на пальцы и вьггерев их клочком туалетной бумаги, стоматолог снова полез в тумбочку и достал из нее изящный портативный аппарат, напоминающий карманный диктофон.

— Чудо техники, но, к сожалению, не нашей, — пояснил он Климову, влезая пальцем в его рот и оттопыривая им щеку. — Остался от периода застоя, когда здесь действовал рудник. — Климов напрягся и сглотнул слюну. — Не бойтесь. — Стоматолог понял состояние Климова и успокаивающе предупредил, что «аппаратик этот автономен, работает на батарейках, разработан фирмой «Мицуета», скорость вращения врачебного сверла такая, что больной не чувствует никакой боли».

— А… Э-ы, — хотел поинтересоваться Климов, но зубник уже включил японский бор и стал оттягивать щеку подальше.

Климов закрыл глаза.

Глава одиннадцатая

Когда Климов вышел от стоматолога, дворника около песочной кучи уже не было. Зато проглядывалось солнце. Еще яркое, но уже по-предзимнему отчетливое, оно ненадолго застревало в голубых прогалах лиловеющего неба и, словно продрогнув от знобящих верховых ветров, спешило спрятаться за первую же тучу или облако.

То ли от прохватывающей сырости, косматившей и без того растрепанные облака, то ли от желания побыть наедине с собой, прохожие поднимали воротники и, перепрыгивая через лужи или просто обходя их по кривой, дышали в теплые шарфы и шмыгали носами.

Выйдя из поликлиники с успокаивающим чувством сделанности давно назревшей операции, Климов подсосал слюну: проверил, не болит ли зуб после лечения, обрадовался, что зубник все сделал профессионально: быстро, точно и без боли, постоял немного на засыпанной песком дорожке и решил, что лучшего момента для того, чтобы пройтись по городу, уже не будет. Никогда он больше в Ключеводск, понятно, не заглянет. Вот и Петр обмолвился: надумал уезжать, жену отправил к тетке в Подмосковье, пусть дочка к новой школе привыкает, а сам пока готовит переезд.

«Уедет Петр и последняя ниточка, которая связывает меня с Ключеводском, оборвется», — поднял воротник плаща Климов и неторопливо двинулся по улице. После своего областного центра с его морским портом, набережной, многолюдных проспектов и шумных торговых рядов, делового и спешащего ритма толпы, Ключеводск поражал редкими прохожими, низкими, похожими на длинные бараки, трехэтажками, за которыми конфузливо лепились к флигелям веранды, к сараюшкам — чердаки и тамбурочки. Тем более в такую муторно-ненастную погоду, когда деревья гнутся под осенним ветром, а влажно-блеклые исхлестанные о кору и ветви листья срываются на землю с непосильной для любого смертного печалью.

В таком городке да при такой погоде только и думать с самим собой наедине о предстоящем дне с его мытарством: кощунственно-обыденной морокой добыванья справок, будущими похоронами и соответствующими настроению раздумьями. О бренности людских надежд, о собственной судьбе, о доме, о жене, о сыновьях… Только эти раздумья и могли быть причиной заволакивающей глаза влаги и неотступной грусти. Как бы там ни было, несмотря на сильный порывистый ветер, Климов чувствовал себя вполне уютно и, может быть, поэтому не заметил, как спустился вниз по лестничке к зданию городского музея, одноэтажному особняку из красного кирпича, в котором некогда жила администрация секретного «соцгородка».

Вытесанные из кирпичей серпы и молоты, а так же звезды на фасаде, потеряли мрачную свою краеугольностъ и теперь казались чем-то вроде ласточкиных гнезд. Ни то, ни се, обляпанное птичьей известью. Перед дверью, заколоченной крест-накрест досками, лежал мосластый пес, угрюмо положивший голову на вытянутые лапы. Увидев Климова, он отчего-то зарычал и начал подниматься. Климов отошел. Когда-то он любил заглядывать в музей: рассматривать казачьи сабли и оружие красноармейцев. Наганы, пики, длиннорылый пулемет.

От музея к дому бабы Фроси, если напрямую, через лес, задворками и пустырем — пятнадцать минут хода, но Климову хотелось побродить по городу еще, как будто бы его тянуло попрощаться с тем давним, что уже не повторится. Никогда.

Поднимаясь дальше по центральной улице, он зашел в укромный книжный магазин, скорее в тесный каменный киоск, нежели в торговый зал, чьи полки не кичились своими размерами, но за стеклянной пазухой которых покоились и покрывались слоем пыли оранжевые, желтые, изумрудно-зеленые фолианты никому уже давно не нужных авторов, классиков соцреализма. Проходя вдоль полок, Климов обнаружил и обоих Дюма — старшего и младшего. Отца меняли на сына, сына на отца, отца на отца и сына на сына. Как ни старался Климов найти разрыв в цепи стойких обменных пристрастий, поиски оказались тщетными. «Королеву Марго» непременно надо было выдать замуж за «Графа Монте-Кристо», а «Даму с камелиями» — за «Учителя фехтования», если заартачатся «Три мушкетера». «Изысканное общество», — скользил взглядом по золоченым корешкам книг Климов, имея в виду и полигамные брачные отношения вездесущих героев французских бестселлеров, и подразумевая под изысканным обществом одну из иерархических ступенек клановой семьи библиоманов. Кто-то, как это ни странно для такого крохотного городка, еще читал, еще нуждался в книгах! Непонятно. Климов даже улыбнулся продавщице с родинкой на подбородке и высокой грудью, вспомнив, как один из его бывших сослуживцев боялся слова «бестселлер», произносимого при «дамах», угрюмо считая его синонимом слова бюстгальтер. Климов пролистнул листки картотеки «требуется — предлагаем» и лишний раз убедился, что все его жалкие потуги распутать незримый клубок читательских интересов, все его поползновения проникнуть в ту заповедную область, где сам сознавал себя профаном, обречены на провал. Закончатся глубоким вздохом, беспомощным засовыванием рук поглубже в карманы плаща и тихой ретировкой в сторону полок современной художественной литературы, где скромно поддерживали друг друга, скользя на узенькой дорожке потребительского вкуса, тоненькие сборнички стихов. «Жалкие, как подкидыши», — думал всякий раз Климов, оглаживая надорванные обложки поэтических брошюр, изданных за счет средств авторов. Он покупал обычно одну-другую не столько из любви к поэзии, сколько из чувства сострадания к безвестным сочинителям.