Мертвый угол - Олег Игнатьев

Климов положил трубку, раскланялся и вышел.

На лестничной площадке задержался. А что, если ему подгадил Слакогуз? Когда Климов ушел, связался с экспертизой, намекнул, что держит под контролем все, что связано со смертью старушки Волынской Е.А., чтоб без него ни шагу, ни полшага, ни-ни-ни?.. А может быть, у самого рыльце в пушку? Решил прибрать чужую собственность к рукам? Запутать, сбить ориентиры, подтасовать, изъять, переписать… Мысль о том, что баба Фрося могла оставить завещание, показалась ему дельной… И что там, в этом завещании? Кто заверял его? Не сам ли Слакогуз?

Мысли подталкивали к действию, и Климов начал медленно сходить по лестнице.

Еще мальчишкой, Слакогуз стремился к лидерству, во всем хотел главенствовать, но у него не получалось. Он часто повторял, должно быть, отцовскую присказку: «Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе». Дескать, первый он и в Африке первый. У первого всегда есть выбор, а у последнего выбора нет. А что такое жизнь, если задуматься? Сплошное: или-или. Или эдак, или так. Все время, каждый час и каждое мгновенье нужно делать выбор. Между этим и вон тем. Понятно, что былое стремление к могуществу со временем, особенно теперь, в период хорошо продуманных реформ, целенаправленно и методично изменявших политический строй государства, переродилось в страх, и Слакогуз банально опасался за свое благополучие. Наверное, многим он казался человеком занятым уже из-за того, что умел смотреть в упор, по-рыбьи не моргая. За нарочитой занятостью и хлебосольством, судя по наеденному брюху, он любил застолья, на фоне крохотного городка, почти что деревушки, он тщательно скрывал свое желание уйти в себя, в свой сон, где он главарь, хозяин и начальник, где жизнь его исполнена особого значения, таинства и власти. Климов на себе проверил, что оставаясь с людьми один на один, Слакогуз чурался и откровенно тяготился их присутствием. И паспортистку отпустил легко, и Климова вон выставил, почти демонстративно… А выставив, наверное, опять сел в свое кресло за свой стол… Климов почти явственно увидел, как Слакогуз сидел в уютном кресле, смотрел на старые напольные часы, размеренно мигавшие латунно-маятниковым антикварным светом, шевелил пальцами, согревшимися в туфлях, — лодыжки припекало, но приятно: камин грел ровно, вот что значит сделано у них, умеют немцы, что ни говори, себя уважить и другим нос утереть, сидел-накручивал диск телефона, благодаря в душе его изобретателя. Хорошую штуку придумал. Для тех, кто с головой. Пришел к тебе, к примеру Климов, нехороший человек, которому больше всех надо, и что-то просит, и руками сам себе немного помогает, жестом, а пустые руки не умеют говорить, только сбивают с мысли. Посмотришь ты на этого сутягу, просителя какой-то справки для каких-то похорон, станет его жалко и пошлешь его… к Сидорсидоровичу: все от него, дескать, зависит. Поспешай к нему — и дело в шляпе. Моралист, проситель тотчас — в дверь, трясясь лицом от благодарности, как паркинсоник, а ты эдак спокойненько по телефону и предупреждаешь Сидорсидоровича о жалости своей: о горемыке, о соискателе какой-то справки. Есть, мол, чудак один на букву «эм», бегун на длинные дистанции, к зачету ГТО готовится. Так ты ему дыханье не сбивай. Пускай побегает. Значкисты нам нужны. Ага… В субботу, в финской, как всегда… доехали, доставили и разместили… Пивко тут у меня… Ты подъезжай… За что тебя и уважаю.

Такая штука телефон: и дело сделано, и каблуки не смяты.

Климов глянул на свои туфли и вздохнул: пора чинить.

Глава девятая

— Нет, Петр, ничего у нас, наверное, сегодня не получится, — сокрушенно сказал Климов, умостившись в «Москвиче». — Как заколодило.

— Давай подумаем.

— А что тут думать? — раздражение переполняло Климова и он повысил тон. — Загсу нужна справка о причине смерти, поликлиника такую справку не дает, нет карточки умершей, диагноза, как мы с тобою предлагали: «Умерла по старости» у медиков не существует. У них все больше кровоизлияния, инфаркты миокарды, всякие артериосклерозы, асфиксии, а по старости у них никто еще не умирал! — Он даже кулаком пристукнул по колену. — Написали бы артериосклероз, как это водится в больницах, какой-нибудь там заворот кишок, несовместимый с жизнью, да любой диагноз, применимый к старикам, и все в ажуре. Мы-то ведь не возражаем! Правильно, не возражаем?

— Это так, — поддакнул Петр. — Что нам возникать? Мы люди — сбоку, нам наследство не отломится.

— И это нас с тобой роднит, и это же нам ставится в вину.

— С какой же это стати? — Петр даже развернулся, стукнувшись локтем о руль. — Мы делаем добро, хороним одинокую старушку, и мы ж еще такие-рассякие?

— Представь себе. Эксперты говорят, что стариков, после семидесяти лет, никто и не вскрывает. Их как бы списывает государство; дожил до семидесяти лет? — шабаш! Вот тебе пенсия, вот поликлиника, а дальше — как судьба распорядится. Юридической защиты старики лишаются!

— Ты что?

— Я?.. Ничего. Лишаются и все.

— Как это? Объясни.

Петр потер локоть, закинул правую руку за спинку сиденья и повернулся лицом к Климову.

— Объясняю. Живет, к примеру, баба Фрося. Ей восемьдесят лет. Имеет домик, садик, сбереженьице.

— Какие там у бабы Фроси…

— Я к примеру.

— Ну, допустим. — Петр отодвинулся ближе к двери, чтоб чувствовать себя свободней. — Продолжай.

— Так вот. И есть у этой старенькой бабульки сердобольные наследнички, больно им смотреть, как мучается человек на склоне лет, и тяжко ей, и трудно ей, и охо-хо, как зажилась она на свете. Можно сказать, просится душа ее на небеси. Так отчего же не помочь родному человеку? И вот дают старушечке снотворное, подмешивают в чай, хороший, настоящий, только что из Сингапура, или из Малайзии, ну, в общем, самый лучший…

— Самый лучший чай из Кении, запомни.

— Ты откуда знаешь? — удивился Климов. — Покупал?

— Нет, угостил один. Вместе Афган ломали. Дома угощу.

— Ну, вот. Спасибо. Хорошо. Надо попробовать. Слушай сюда.

— Я слушаю.

— И пьет эта старушка чай, и мирно засыпает, окруженная заботой домочадцев, а ночью ей — подушку на лицо и прижимают. Дернется бедняжка раза два, царапнет воздух немощной рукой, а там, глядишь, и успокоилась.

— Но это же убийство! — уличающе воскликнул Петр, как будто Климов что-то от него скрывал. — Чистой воды убийство.

Климов усмехнулся.

— Кто это тебе сказал?

Петр от волнения ударил себя в лоб ладонью.

— Да ты сам подумай, ведь юрист, сам сыщик, а такое…

— Что «такое»? — медленно с растяжечкой переспросил Климов. — Кто это докажет?

— Экспертиза…

— А она после семидесяти не вскрывает. В поликлинике берется карточка усопшей, а там: во-о-от такой описок диагнозов: от ревматизма до цирроза, вместе с геморроеми склерозом. Родственнички вызовут врача, расплачутся, мол, как же они будут жить без родненькой бабулечки, да, жаловалась, да, на сердце, задыхалась, бедная, и «скорую» ей вызывали, уж незнамо сколько раз, и сами иногда кололи, приглашали медсестру, расходы, знаете, но ведь живого в гроб не заколотишь, господи, прости, чего не скажешь слова ради, в общем, доктор, как нам теперь быть? Куда везти? С чего начать? Ужасно все это, ужасно, похороны, кладбище, венки… Быть может, вы подскажете, какие нужно при себе иметь бумаги? Мы… мы просто в шоке — и глаза на мокром месте. А доктор им и говорит: «Не надо, мол, расстраиваться, человек пожил, пора и честь, как говорится, знать. Сейчас я вам спишу диагноз из ее амбулаторной карточки, тот, что встречается чаще всего в справках о причине смерти, ну, хотя бы, этот… тэк-с, тэк-с, тэк-с… А, вот он! Атеросклероз… обширный… генерализованный, приведший и так далее… И никаких проблем. Все шито-крыто. Дальше иди в ЗАГС, бери справку для кладбища, для гробовых дел мастера, и приглашай оркестр. Словом, идеальное убийство.

— Старика.

— Которому за семьдесят.

— И который болел.

— А, может быть, и не болел. Просто обращался в поликлинику. А там любому лапши на уши навешают, зайдешь здоровым, а уйдешь больным.

Петр засмеялся.

— Это верно. Во мне здоровья — на троих: одной рукой, ты знаешь мою руку, до сих пор двоих за шкирку поднимаю, а пристукну лбами — гуляй, Вася, ложись в гроб, а зашел однажды к терапевту, на права сдавал, когда купил вот эту тачку, — он похлопал по рулю, — гоняли по врачам, дело известное, а док и говорит: «Милейший, а у вас цирроз, пить — ни вот столечко, и не курить, и не…»