До особого распоряжения - Борис Пармузин

этой обязанности. Заметив осуждающий взгляд Махмуд-бека, муфтий произнес:

- Аллах простит. Во имя его, во имя нации мы трудимся.

В мечети бывали люди, которым по всем законам заходить сюда не полагалось. Приходил бывший

военный инженер Гурлецкий. В святом городе он ухитрялся доставать дешевую водку и напивался с

утра. Муфтий не обращал внимания на эту слабость белоэмигранта. Гурлецкий жаловался на печень и

на полное отсутствие денег. Под мутноватыми глазами темнели круги. Редкие волосы смешно торчали

над огромной головой. В медицине муфтий не разбирался, но деньги на лечение давал. Махмуд-бек не

одобрял этих подачек.

- Аллах дал, аллах взял, - оправдывался муфтий.

Гурлецкий был иноверцем, но муфтий по каким-то своим соображениям держал пропившегося

офицера возле себя. И тот вскоре пригодился.

Явилась как-то в мечеть и другая странная личность. Английский консул кутался в туркменский халат,

то и дело поправлял белую чалму. Костюм для маскарада! Консул обратился за помощью. Как этого

разговора ждал муфтий! Разумеется, он поможет.

Англичанину, трудно было сидеть, поджав ноги по-восточному, но он терпел.

- Дорога на Памире? - переспросил муфтий.

- Да. Сроки ее строительства.

Муфтий пощипал бородку.

- Есть такой человек. Он инженер, русский...

- Вот и чудесно, - англичанин был рад подняться, размять ноги. - Инструктаж я проведу сам.

Муфтий немного обиделся.

- У меня, - объяснил консул, - там документация и карта.

- Хорошо, господин, я подготовлю этого человека.

На другой день Махмуд-бек разыскал Гурлецкого и привел к муфтию. Белоэмигрант был пьян. В такие

минуты у него появлялось чувство гордости. Он пытался задрать голову, чтобы свысока смотреть на

толпу. Но маленький рост не позволял ему ощутить мнимое преимущество.

С Махмуд-беком Гурлецкий не разговаривал. Он видел Махмуд-бека, почтительно подающим чай

своему муфтию. Муфтий Садретдин-хан - это, конечно, фигура! У старика большие связи. Он обещал

помочь Гурлецкому выехать в Стамбул, оттуда - в Париж. В Европу, только в Европу! Гурлецкий еще

встанет на ноги.

Ему и в голову не приходило, что через десять - пятнадцать минут будет ползать перед муфтием на

коленях.

Старик не признавал традиционных вопросов и приветствий. Он грубо нарушал восточный этикет,

когда нужно было заняться настоящим делом. Словно подчиненному, муфтий объявил:

- Вы должны выполнить задание наших друзей.

Гурлецкий, увязший в долгах, в глубине души надеялся, что появилась наконец возможность

рассчитаться с кредиторами.

- Я слушаю вас, господин муфтий.

Садретдин-хан сделал короткое вступление о борьбе с большевиками и сразу же предложил

Гурлецкому включиться в эту борьбу.

Бывший офицер провел ладонью по небритым щекам. Он пытался улыбнуться, обратить разговор в

шутку. Муфтий, прищурившись, зло смотрел на этого помятого человечка. Садретдин-хан ненавидел

слабых людей.

- Я враг большевиков. Я царский офицер.

- Место офицера - в бою.

- Увольте, пожалуй...

- Перестаньте! - взвизгнул старик и ладошкой хлопнул по корану. - Я жду ответа офицера.

- Не пойду, - промычал Гурлецкий и опустил голову.

Он не мог выдержать взгляда муфтия.

- Не пойдете? - прошептал муфтий. - Кто же будет платить ваши долги? Не пойдете? Что ж, тогда

Маджид-бек уведет вас в пустыню.

Гурлецкий слышал об этом. Краснолицый курбаши уводил неугодных муфтию людей в сторону

границы. Там их закапывали живьем в песок. Несколько эмигрантов, попытавшихся ослушаться

Садретдин-хана, исчезли из города. Их имена шепотом произносили в чайханах.

35

- Вы приведете себя в порядок. Три дня не будете пить. Потом мой секретарь представит вас хозяину.

У него получите задание.

Гурлецкий вдруг бухнулся на колени:

- Уважаемый господин. Я не могу. Я провалюсь. Это расстрел... - Он тянул руки, пытаясь коснуться

халата муфтия. Наконец это ему удалось. Эмигрант стал целовать край халата. - Вы святой человек... Вы

должны понять. Я не создан... Я не смогу.

Муфтий не слушал назойливых причитаний. Он брезгливо морщился.

- Сможете. Три дня не пить. Вы на человека не похожи, а я не хочу позориться перед своими

друзьями. Ну-ка, встаньте! Вот так.

Махмуд-бек провожал Гурлецкого до границы. Муфтий наконец выпустил своего помощника за стены

мечети. Старик решил показать ему свои владения. Молодой человек должен вернуться из поездки,

проникнутый уважением и почтительностью к величию дел, которые вершит муфтий.

Некоторые становища эмигрантов были похожи на военные лагеря. Люди не расставались с оружием.

От пестроты халатов рябило в глазах. Ржали застоявшиеся лошади. Дым от очагов полз над песками.

Пахло зноем, потом, сырой кониной.

Гурлецкий брезговал брать красные куски мяса. Он жадно ломал лепешки, запивал их чаем. Офицер

очень изменился. Он уже не поднимал высокомерно голову, молчал, думал о неожиданном поручении.

Теперь он знал настоящего хозяина, и взвешивал свои шансы на успех.

В туркменских поселениях стояли юрты. На кошме хрустел песок. Хрустел он и на зубах. Тут

начиналась пустыня.

На Гурлецкого не обращали внимания. Махмуд-бека, несмотря на его молодость, угощали,

расспрашивали о здоровье. Махмуд-бек - человек муфтия. Эта рекомендация была внушительней

паспорта даже в глазах местных сторожевых постов.

Кони, оружие, отчаянные головы и крепкие руки производили впечатление. Муфтий имел за своей

спиной большую силу.

Гурлецкий этого не понял. В одном становище, где был последний привал, бывший офицер опять

отвернулся от лягана с кониной. Потом встал и вышел из юрты. Собаки, лежавшие тут же, проводили

незнакомца равнодушным взглядом. Гурлецкий шел, с трудом поднимая ноги. Песок сочился из-под

сапог. Неожиданно Гурлецкий споткнулся. «На левую», - усмехнулся он.

Шнуровидные корни ползли почти по поверхности. Длинные-предлинные корни туя-селинга. Чтобы

продержать, прокормить жесткий куст, корни расползаются под песком. К волоскам прилипают сотни

песчинок. Своеобразный покров оберегает корни от зноя и сухого ветра.

Носком сапога Гурлецкий попытался оголить узловатый прочный шнур. Песчинки держались.

- Хорошо устроились, - позавидовал офицер. Он долго стоял, разглядывая пустыню, которая жила

своей суматошной жизнью. Из-под бархана выглядывала пожелтевшая кость. Юркнула, оставляя чуть

заметный след, полосатая ящерица, возился в песке жук-чернотелок. Из норки высунулась и тут же,

мелькнув, исчезла в другой норке большая песчанка. Если бы не хвост, опушенный длинной кисточкой,

ее можно было принять за крысу.

Даже в пустыне он, Гурлецкий, был чужим человеком. Наган он вытащил медленно, равнодушно.

Гурлецкий не представлял, что из жизни можно уйти так спокойно.

На выстрел первыми прибежали лохматые волкодавы. Потом выскочили люди.

Маджид-бек ругался больше всех. Он несколько раз пнул ногой труп.

- Собака. Сумасшедший. Будь ты проклят!

Рядом стоял проводник. Ему предстояло ночью перевести через границу этого незнакомого русского.

Многих людей видел проводник - дрожащих за опиум, золото, за свою жизнь; растерянных, злых и очень

смелых.

А этот убил себя, не дождавшись ночи, к которой он долго шел.

Проводник отвернулся. Ему было все равно. Свои деньги он получил.

Получил свои деньги и муфтий Садретдин-хан. Но он иначе отнесся к смерти военного инженера.

Вначале деловито, спокойно муфтий внушал Махмуд-беку:

- Убит советскими пограничниками. И все... Иначе нельзя объяснить. Англичане больше не захотят с

нами разговаривать, если узнают правду. - Потом вдруг разразился бранью: - Собака! Пусть его кости

растащат шакалы.

Он тряс головой, возмущался, хлопал ладошкой по низенькому столику, за которым проводил долгие,

утомительные часы.

- Подлый человек!

Приступ гнева прошел быстро, муфтий задумался, серьезно взвешивая обстановку.

- Славные джигиты в туркменских становищах, - воспользовавшись паузой, похвалил Махмуд-бек

воинов ислама.

- Да, - согласился муфтий, - отчаянные люди. - И тут же огорченно всплеснул ручками: - Не так, не так,

сын мой, нужно сейчас бороться. Ай, англичане, умные, хитрые! Вот у кого надо учиться. Приезжают к