Возвращение великого воеводы - Алексей Фомин

– У тебя письмо ко мне? – грозно спросил Сашка.

Тот почтительно склонил голову.

– Да, великий воевода. – Он шагнул вперед и протянул ему письмо.

Сашке понравилось, как обратился к нему десятник – это был добрый знак, и он не удержался от легкой улыбки.

– Когда прибудет войско, десятник?

– Завтра.

– Хорошо. Иди и делай свое дело.

Десятник вышел из шатра, а великий воевода, внимательно осмотрев печати, вскрыл письмо и начал читать вслух так, чтобы слышали его и Адаш, и Безуглый.

– Любезный брат мой… – начал читать Сашка.

– Вот это совсем другое дело! – воскликнул Адаш и тоже улыбнулся.

– «Предстоит нам осада грозной твердыни – Еросалима, дабы наказать Михаила Тверского за его измену. Для осадных сражений конница нам будет мало надобна. Поэтому беру с собой лишь пять тысяч конников. Да и те, неизвестно, понадобятся ли. Тебе предстоит погрузить их в Кафе на корабли и отправить к Еросалиму. Также погрузишь и весь обоз с имуществом. Вот твоя задача и ответственность – руководить конницей и обозом». – Здесь Сашка от злости даже зубами заскрежетал.

– Эк-ка, – крякнул Адаш. – Вот тебе и любезный брат! Обозом командовать…

Великий воевода продолжил чтение:

– «Основное войско в Кафу заходить не будет. Пойдем на стругах до Днепровского лимана. Там к войску присоединятся днепровские казаки, а оттуда – прямо на Еросалим. Ты же из Кафы тоже иди к Еросалиму. Там и встретимся. К письму прилагается верительная грамота. Предъявишь ее в банкирском доме Балдуччи. У них открыт на тебя займ. Возьмешь у них денег, сколько потребуется для оплаты кораблей. Великий князь Владимирский и царь Тохтамыш».

Сашка развернул до конца письмо великого князя. Внутри первого рулончика обнаружился еще один – тоже опутанный золотистым шнурком и запечатанный двумя печатями.

– По-оня-а-атно… – как бы подытожил услышанное Адаш. В его голосе не то чтобы слышалась горечь, нет, он был насквозь пропитан самой едучей желчью.

– Тимофей Васильевич, – вдруг встрял в разговор Безуглый, дотоле молчавший и спокойно выслушавший текст письма, – когда принесли письмо, ты спрашивал, видел ли я этот знак. – Он указал на лист с Сашкиным рисунком. Сашка кивнул, подтверждая. – Так вот. Такое клеймо стоит на лодке каждого кафского рыбака. А у кого такого клейма нет, тот не смеет под страхом смерти ни ловить рыбу, ни продавать ее ни в Кафе, ни в ее окрестностях.

– Это что еще за ерунда такая? – Адаш был удивлен несказанно столь невиданной несуразицей. – Это что? Закон такой в городе есть?

– Нет. Закона такого нет, – пояснил Безуглый. – Но это установление или правило, называй его, как хочешь, действует здесь получше любого закона. Рыбак, у которого есть такое клеймо, обязан отдать из своего улова пятую часть.

– Это что же за безобразие такое? – возмутился Адаш. – Сам Господь запретил брать больше десятины.

На это эмоциональное замечание Безуглый лишь пожал плечами.

– А поскольку те, кому рыбак платит, не хотят утруждать себя подсчетом ежедневного улова, они назначают рыбаку твердый оброк. Но улов – вещь непостоянная. Сегодня бывает густо, а завтра – пусто. Вот и получается, что отдает рыбак из своего улова почти что половину. – Здесь Адаш даже слов не нашел, лишь всплеснув руками. – А платят они людям по прозвищу Пескаторе. Я вот только еще не разобрался – родовое это прозвище иль просто кличка такая.

– Ясно, – резюмировал Сашка. – Мафия.

– Что? – не понял его Безуглый.

– Это шайка такая, – пояснил великий воевода. – В основе ее – род, семья. Вполне возможно, что Пескаторе – их родовое прозвище. Но на деле, скорее всего, к этим Пескаторе еще всякие-разные подонки примыкают.

– Постой, постой… – решил уточнить вконец опешивший Адаш. – Так эти самые Пескаторе… разбойники и тати, что ли?

– Ну да.

– Так почему же власти их в колодки не забивают и на плаху не волокут?

– Хм, – горько усмехнулся Сашка. – Не все так просто… Частично потому, что против них никто не свидетельствует. Боятся. Получается, что рыбаки с этими Пескаторе делятся добровольно. Частично же потому, что Пескаторе наверняка подкармливают кое-кого в городской власти.

Возмущению Адаша, казалось, не было предела. Подобная картина местной жизни просто не укладывалась в голове этого честнейшего и благороднейшего человека. Безуглый же, приученный всей своей предыдущей жизнью иметь дело с самыми отвратительными сторонами человеческой натуры, был спокоен. Дождавшись, когда в диалоге Адаша и великого воеводы возникнет пауза, он продолжил свой рассказ:

– Так вот, это то, что мне известно доподлинно об этих Пескаторе. Но у меня есть подозрения, что платят им не только рыбаки, но и местные лавочники. Может, часть, а может, все. Да и в порту, я думаю, они свою мзду с каждого прибывающего и отбывающего корабля имеют. А что, государь, у тебя что за интерес? – поинтересовался отставной дьяк. – Ты-то где этот знак увидел?

– Об этом мы тебе чуть позже расскажем. А пока поведай, что еще удалось вынюхать в Кафе, – попросил Сашка. – Ведь не за тем же ты, наверное, туда ездил, как на службу, чтобы о Пескаторе этих самых разузнать.

– Это верно. – Безуглый довольно улыбнулся. – Кое-что удалось разнюхать. – Он сделал небольшую паузу, чтобы окружающие смогли проникнуться ощущением важности информации, которую им предстояло сейчас услышать. – За три дня до нашего прибытия в Кафу здесь побывал наш знакомец…

– Кто? – в один голос воскликнули Сашка и Адаш.

– Тогда он себя выдавал за ганзейского купца Кнопфеля, он же – Кихтенко Александр Васильевич.

– Ах ты…

– Ныне он предстал в образе иранского купца. Белобрысые от природы ресницы и брови начернены, бородища чуть не до пупа, крашена в красный цвет, как у истинного кызылбаша. Очень он, видно, не хотел быть узнанным, но нашлись люди, опознали. Заходил в дом банкиров Балдуччи и, судя по времени, там проведенному, имел там продолжительную беседу. Где был еще и чем занимался, я еще не узнал, но узнаю обязательно.

– Я знаю, к кому он заходил после Балдуччи и о чем договаривался, – уверенно сказал великий воевода. Безуглый, обычно безукоризненно владеющий своими эмоциями, на этот раз с неподдельным изумлением воззрился на него. – Адаш, боевая тревога! Поднимай весь отряд, распорядись готовить факелы. Мы идем в Кафу. Сейчас же! А теперь, Гаврила Иванович, – уже спокойно продолжил Сашка после того, как Адаш отправился выполнять его приказ, – я расскажу тебе о том, где увидел рыбу, пронзенную трезубцем.

VI

Уже тридцать лет старый Бурнаш почти каждую ночь выходил в дозор на улицы родного города. Напарники у него менялись, а он так и продолжал беззаветно служить своему городу. И сейчас, когда ему уже немало лет, он, как то старое дерево, что скрипит, гнется, но не ломается, продолжает нести свою службу. Вот уже семь лет он ходит по одному и тому же маршруту – обходит свой участок и, делая небольшой крюк в сторону, выходит к старым городским воротам.

На небольшой площади у ворот он любит постоять некоторое время; если кто-то из охраны городских ворот не спит в этот поздний час, то можно перекинуться с ним десятком-другим слов, угостить его тыквенными семечками и угоститься самому, если угостят чем-нибудь. Хвала Всевышнему и всем остальным богам, последние пятнадцать лет в городе по ночам тихо и мирно. А раньше, бывало, и дубину свою приходилось в ход пускать, а порой и кинжалом доводилось поорудовать. Кафа – город богатый, а где деньги, там и любители быстрого и незаконного обогащения. И ночь для таких людей – самое подходящее время. Но, с тех пор как утвердился в городе этот негодяй Пескаторе, неорганизованные и залетные грабители и убийцы как-то сами собой повывелись. Спасибо ему хоть за это. Правда, порой бывает, что натыкаешься на его ребят, этих пескаторчиков, как раз в тот самый момент, когда они делают свою грязную работу… Но в таких случаях старый Бурнаш внезапно слепнет и глохнет, разворачивается и идет в обратную сторону.

Вот и нынешней ночью Бурнаш со своим молодым напарником Попадопуло вышел в очередной раз на площадь перед городскими воротами и бросил взгляд на караулку. Никто оттуда так и не вышел. Не было сегодня даже охранника, который обычно дрыхнет у ворот, опершись на свою алебарду. Можно было бы его разбудить как бы случайно и потрепаться с ним за жизнь. Ну не беседовать же с этим жизнерадостным до идиотизма жеребенком Попадопуло… У него одни бабы на уме…

– Пойдем попьем водички, – предложил напарнику Бурнаш и, не дожидаясь его реакции, направился за будку охранников, к самой городской стене.

Там был небольшой фонтанчик под старой развесистой ивой, а еще там лежал большой отесанный камень, на котором очень удобно сидеть. Камень нагревался за день, и теперь, ночью, чудной июньской ночью он постепенно отдавал свое тепло. Потому-то и любил на нем сиживать старый Бурнаш.