Разлучница - Эллина Наумова

Тогда же Ася, разделявшая планы Саши купить приличную квартиру, не влезая в долги, подумала, что стоит все-таки поговорить с ним об отделении от тетки. Денег пусть дает сколько хочет. Пусть нанимает ей домработницу. Но да останется Кира Петровна без семьи. Да объяснит дворовым приятельницам свое одиночество. И оценит наконец истинный результат собственной праведной жизни, применит напоследок свою мрачную философию. Тогда распоется она о старческой немощи, тогда попрекнет: Сашу – кровом, Дашку – надзором, Асю – всем на свете. Ася удивилась бы, узнав, что Кира Петровна, предугадывая ее порыв, именно так и собиралась действовать – упрекать, стыдить, клясть. Однако шли дни, избавляться от нее отходчивая Ася не пыталась, и Кира Петровна окопалась на позициях бессильной жертвы неблагодарной осатаневшей молодухи.

А молодухе стало не до нее. Асю захватили городские улицы и пленили новые чувства. Она упивалась громадным числом неизвестных ей людей. Бродить часами, видеть сотни лиц и никого не знать было почти наслаждением. Ася не сразу сообразила, что движется сквозь толпу прямиком к нервному истощению.

Началось все с блекнущей сорокапятилетней блондинки потрясающей красоты. Еще совсем недавно Ася вообразила бы для нее сказочную молодость, переполненную романами, путешествиями, замужествами. А ныне содрогалась, понимая по одежде, походке, взгляду, что была и есть нудная контора, пусть и называется она с некоторых пор офисом, амбициозный, но не слишком удачливый муж, пара трудных детей, скука и ничего больше. Потом Ася заметила, как много людей стараются быть похожими на телекумиров. Они отличались самодовольным, даже слегка заносчивым выражением лиц и неимоверно Асю раздражали. Но настоящим кошмаром стали «обознания». Увидев восемнадцатилетнего юношу или девушку, Ася радостно изумлялась: «Надо же, Володя, откуда он здесь». Или: «Вот здорово, Юлька нарисовалась». Она улыбалась, спешила навстречу, раскрывала объятия. И тут до нее доходило, что Володя и Юлька были фантастически похожи на этих встречных, но десять лет назад. Ася спотыкалась, неуклюже делала вид, будто передумала кидаться на чью-то шею, и, вперившись потерянным взглядом в асфальт, пробегала мимо.

Так она и моталась по тротуарам, не соблазняясь даже витринами. Люди, люди, люди… Век можно прошляться, и никто не обратит на тебя внимания. Господи, кажется, еще вчера Ася способна была пригласить в гости симпатичного человека, с которым просто курила на одной скамейке. А сегодня делала над собой усилие, чтобы попросить зажигалку у женщины своего возраста. Непривычное состояние птицы или дворняги в людской гуще повергло ее в панику. Она вдруг поняла, как в громадном городе можно не завести друзей, не выйти замуж, умереть от тоски. «Стоп, – приказала себе Ася. – Ты не в хроническом состоянии, а в остром приступе одиночества. Тебе мнится, что все люди, кроме тебя, объединены. Следующей стадией будет бзик, что они объединены против тебя. Недавно ты выяснила, что десяток приятелей вполне без тебя обойдутся. Так ищи новых, если нужны. Всматривайся, вслушивайся. Ты раньше умела. Ты притягивала к себе не слишком устроенных, не очень счастливых, не сильно веселых. Но, черт побери, с тобой им становилось легче. Опомнись, милая. За этими улицами леса, поля, луга. Этот город так мал и слаб. Вспомни его с самолетной высоты. Или вспомни, что он вообще для тебя не существует, когда сидишь в четырех стенах и читаешь, к примеру, про Нью-Йорк. Ну же, Ася, сделай усилие. Стареешь ты, что ли?» Ася расхохоталась вслух. И немедленно из ближайшей иномарки высунулась лысоватая мужская голова:

– Оптимистическая девушка, прокатиться не желаете?

– Не желаю, – смеясь, ответила Ася.

И вошла в бар. Дуя на озябшие пальцы, взяла коктейль и приветливо кивнула болтавшей за столиком компании. Ей с готовностью предложили единственный свободный стул. Люди оказались банковскими служащими, отмечавшими повышение зарплаты. Потрепавшись с ними минут десять, Ася отправилась в гардероб за шубой. У выхода ее догнала курносая заплаканная девчушка:

– Простите, можно дойти с вами до метро? Мне так тошно, так тяжко.

– Идем. Только при условии, что реветь в голос не будешь.

Девочка всхлипнула и пообещала:

– Я тихонько.

Ася довезла ее на такси до дому. У подъезда спутница, которой удалось выговориться о своей несчастной любви, уже улыбалась.

Итак, Ася вновь обрела форму. С тем, что отныне придется делать некоторое усилие, чтобы настроить себя на общение, она готова была смириться.

Из архитектурной мастерской Ася уволилась, но побездельничать ей теперь не удавалось неделями. Вернулась Марта Павловна и взялась за нее сурово, без поблажек. Мягкость ее исчезала с появлением в тонкой руке карандаша. Но такт оставался. Изредка в потогонные и красящие скулы румянцем моменты Ася представляла на месте учителя Киру Петровну и утраивала усилия. Она наконец познала благодать увлеченности делом. И увлеченность эта затмила прошлые неприятности на службе, грызню с теткой, охлаждение прежних дружб. Целый год старательная ученица Марты Павловны была счастлива. Ася и не собиралась становиться художницей. Но Марта Павловна ее хвалила, и так заманчиво было не болтаться по лабиринту людских предназначений, а остаться навсегда в облюбованном чистой Мартой месте.

А вот Саша недолго тешил самолюбие жены. Он начал, извиняясь, ссылаясь на усталость, позевывать над ее работами. И однажды не выдержал:

– Слушай, уже нет дома, куда мы вхожи, избавленного от твоей гравюры. Внучка Марты Павловны тиснула в своем журнале пару твоих березок. Единственную действительно удачную вещь Марта протащила на выставку. Но неужели ты не замечаешь, что, описав сложный замысел, на листах выдаешь только елки и сосны? Ася, я понимаю, что сейчас бешу тебя. Однако не вынуждай Марту выносить тебе приговор. Она не слишком оригинальный, но проницательный, острый и по-настоящему профессиональный художник. Не философ, но умна и наблюдательна… Обиделась, Ася? – осекся Саша.

– Нет. Я согласна с тобой. И мне, как девчонка из бара выразилась, тяжко и тошно.

Саша попытался утешить ее радикальным мужским способом, но вынужден был отметить кратковременность эффекта.

И понеслись горести одна за другой. Судьба словно взялась доказывать правоту Киры Петровны последовательно и безжалостно. Никогда Асе столько не врали в недавнем прошлом откровенные знакомые. Они повадились говорить о ком угодно, только не о себе. С ними можно было только сплетничать или обсуждать сериалы. Саша по вечерам явно напрягался и после ужина приникал к компьютеру. Даша хамила напропалую. Кира Петровна открыто издевалась: то суп холодный, то салфетка мятая. И ничегошеньки «не вырисовывалось» в эскизах, хоть смейся над собой, хоть оплакивай себя. Когда Ася запальчиво обещала Кире Петровне стать поломойкой, не состоявшись как художник, она догадывалась, что признавать поражение больно. Теперь она испытывала боль, рвущую душу в клочья, постоянно. «Если я не умру молодой, мне некуда будет деться от медленного старения в этих стенах. Или других, какая разница. Неужели я родилась только затем, чтобы убедиться в собственной бездарности? В никчемности? Бедная Кира остатками зубов цеплялась за не напрасность своей жизни. А я, идиотка, глумилась над скудными подручными средствами, коими она пользовалась, чтобы сделать существование сносным, чтобы разочароваться в мире, но не в себе», – рассуждала вплотную приблизившаяся к депрессии Ася.