Ответ Империи - Олег Измеров

При Инге разговор ушел от скользких тем. Пока шла дефрагментация, они еще немного посидели, обсудили глобальное потепление, открытие в Москве нового здания музея Константина Васильева, и раскритиковали мелодраматизм игры Ди Каприо. Инга отдала Мозинцеву какую-то книгу и попросила другую; перед уходом она напомнила Виктору "Так не забудьте: в шесть на Кургане!". Когда она ушла, а программа закончила сметать блоки на винте в удобные кучки, чтобы меньше заставлять бегать головку по секторам, Виктор сказал:

— Ну вот, пока все, завтра я узнаю в фирме, есть ли такая импортная оперативка на вашу материнку, и как ее достать, если это возможно.

— Не знаю даже как вас благодарить-то… Знаете, без этой штуки сейчас, как в Находке… Вот, возьмите, — и он попытался сунуть Виктору четвертной. Виктор заметил на правой руке его, на тыльной стороне, большие шрамы, словно от давнего ожога.

"Нетрудовые доходы? А за это сейчас что?"

— Нет, что вы, в самом деле, не надо, у нас с этим строго. Вот, распишитесь тут, пожалуйста, только за вызов, безналичным нам перечислят.

— Но как же? Вы же сидели тут в личное время, могли бы там в библиотеку сходить или еще куда… Берите, берите.

— Нет, и не просите, пожалуйста.

— Ну как же… А, вот, — и он вытащил из шкафа плоскую бутылку коньяка, — хороший, КВВК.

— Нет-нет, ни в коем случае. Тем более, я не потребляю.

— Ну что мне с вами делать? Ладно, я потом придумаю, как вас отблагодарить. Иное не в моих принципах, тем более, я, знаете, чувствую, что вы — человек хороший.

— Да ладно, не беспокойтесь. Я только выполняю свою работу.

— Ну, это вы немного зря. Вот на Западе есть такой ученый, Хаббард, он считает, что ум дан человеку, чтобы изобрести новые способы выжить. Что значит, когда хорошего человека чем-то вознаграждают? Это называется третья динамика. Чтобы выживали кто? Хорошие. Так что предлагают — пользуйтесь.

11. Утомленные стронцием

На улице вновь моросил дождик — мелкий, занудный, такой, что и студит, и зонта открывать лень. На листьях каштанов накапливались тяжелые капли и, срываясь, шлепались в лужи. До Виктора дошло, что он, вообще говоря, сегодня и не обедал, а только ел торт в обеденный перерыв.

"В гастроном надо заскочить, может, какой полуфабрикат есть. Только в какой из — у универмага или ниже по Фокина за книжным? Ладно, разберемся, а сейчас надо рвануть на вокзал в камеру хранения, пока эти артефакты из будущего кто-нибудь не приметил."

Фонтан в сквере на площади Маркса, испытавший в период родовых мук отголоски увлечения в СССР послехрущевским поп-артом, и воплощенный в виде замысловатого, отделанного мозаикой бетонного бассейна, украшенного островком и гротом из строительной щебенки, был отремонтировал и основательно прокачан. Вверх били мощные струи, управляемые электроникой, и цветомузыкальная подсветка, уже включенная, несмотря на ранее время, плавно переливалась в такт Ласту. Не хватало только лазерного шоу.

"А что такое сейчас в Находке?" — внезапно всплыло в мозгу Виктора. "Он сказал — без компа как в Находке. Стоп-стоп… Может, он сказал — как на ходке? На бывшего моряка чего-то не похож. Кто же вы, доктор Зорге, а? Это у нас теперь любая домохозяйка шпарит, как с зоны не вылезала — точно так же как в конце пятидесятых шпарила канцеляритом из "Правды". Тогда — газеты, собрания, радио, теперь — сериалы, Интернет и корпоративная этика. А тут другой рашн спик. Тут типа позднесовковый приличных людей… ну, малось еще повыглаженный. Шрам на руке — выведенная наколка? Сидел? По уголовной? Зачем так сказал? Такие обычно за базаром следят. Проверял, не в бегах ли? И как? Проверил?"

Асфальт под ногами пошел вниз — площадь Маркса осталась позади, впереди был бульвар Гагарина и "Потемкинская лестница" Забор Винного замка был завешен длинным панно на тему великого княжеского прошлого: Роман Старый с иконой в руках основывал Свенский монастырь, крестьяне жали рожь, плотники строили, гончары вертели круги, женщины качали в люльках младенцев и все это охраняла княжеская дружина.

— Привет! Чего мимо проходишь, не узнаешь?

Виктор обернулся. Перед ним стоял его однокурсник, Юра Смоковский. Ну, такой, каким он был лет десять назад, пузо поменьше.

"Черт! И ведь просто так бродишь в нашей реальности — не наткнешься, а тут… Сказать, что я — это я? Или что не я? Узнал я его или не узнал?"

— Здравствуйте, — с улыбкой ответил Виктор. Из всех вариантов ответа это было самым нейтральным.

— Простите… Вы, случайно, Еремина не знаете?

— Вы знаете, я тоже Еремин и тоже, представьте, Виктор Сергеевич. И, говорят, даже похож очень.

— Извините… Никогда бы не подумал, что так бывает. Вы его родственник?

— Ну, если считать, что все мы друг другу в какой-то степени родственники… А вы Смоковский Юрий?

— Да. Вы тоже эту фотку в "Брянском рабочем" в сети смотрели? Что про рекорд нашего "тэмушки" с вентильно-индукторным? На Брянске-втором, на горке?

— Ну дык… Не каждый день такие победы!

— Да уж. Теперь пол-Брянска узнает. Вы Витьку… ну, Виктора Сергеевича часто видите?

"Каждый день в зеркале."

— Не поверите, но — ни разу не встречал.

— Если встретите, то, будьте добры, передайте привет от Юры и Али. Так и скажите. Ну, вы если его увидите, вы его узнаете, наверное.

— Обязательно постараюсь. Новых успехов вам!

"Вот как… Юрка уже местная знаменитость. Клево! А остальные как наши? Чего они тут добились? Кто как устроился, у кого как сложилось? Объездить бы, узнать… А как же легенда случайного двойника? Может, черт с ней, с легендой? Ну, возникло у человека хобби такое, интерес, узнать чем двойник живет. А зачем ему узнавать про сокурсников? И как объяснять появление? Черт, черт, как погано. Словно себя потерял."

Запоздалые рисовальщики свертывали свои полиэтиленовые палаточки, свертывали клеенки с мокрого мрамора парапетов. Под ногами пролетали гранитные ступеньки, в лицо дул холодный ветерок, доносивший с заречья дым сжигаемой листвы и огородного мусора, наполнявший душу какой-то странной, давно забытой легкостью.

И все-таки в этой реальности увядание осени — не просто погода, подумал Виктор. Та же идея перестройки — платить статусом сверхдержавы за благосостояние граждан. Продлили существование СССР на семь лет, избегают пока кризисов, волнений, никаких талонов пока не видно — а какое дурацкое изобретение были эти талоны, их печатали на местах, кому не лень, не сообразуясь с запасами товара, лучше бы сразу всесоюзные карточки ввели, — и, да, Совнет рулит, интересно, что там для населения, кроме погоды, бюро жалоб и новостей. Но отступать дальше границ собственной страны нельзя; если союзное правительство не пошатнулось — а если судить по спокойной, даже очень, внутренней обстановке и переводе армии на контракт, оно и не думает шататься — то власть оно не отдаст и никаких Беловежских соглашений не допустит. И что дальше? А дальше независимый, самодостаточный Союз не вписывается в планы глобализации, и его все равно пойдут выматывать в гонке вооружений, вовсю пользуясь его вчерашними друзьями, которые привыкли бегать под крылышко того, кто им кажется сильнее. Так что придется либо завоевывать статус обратно, либо народ решит, что власть слаба; а народ наш испокон веков готов простить нашей власти все, что угодно, любую гадость, кроме одной вещи — ее слабости. Потому что власть, какой бы деспотичной она не была, никогда не стремилась свести наше население на корню, в отличие от добродушных, или не очень, захватчиков.

Рассуждая таким образом, Виктор спустился до Набережной, миновал круглый, напоминающий титаническую планшайбу, фонтан, и дошел до троллейбусной остановки на месте снесенного собора, перед длинным, прямоугольным концертным залом. Мало-помалу его начал охватывать тревожный азарт, будто мобильник и портмоне с программами на дисках, которых здесь еще не должно быть, жгли барсетку. Он не стал дожидаться идущей прямо на вокзальную площадь единицы и кинулся на шестерку, что шла за путепровод и останавливалась на Никитина; какое-то странное предчувствие торопило его избавиться от улик и подталкивало его действовать. В этот момент ему и в голову не пришло, что можно просто дойти до Десны и бросить все это в воду; обыденные вещи были словно последней нитью, что связывала его с родными и близкими, нитью, которую он боялся сейчас оборвать, оставшись один на один с похожим, но совершенно иным и, как ему казалось в этот момент, чужим миром. Чтобы унять непонятное волнение, он стал на задней площадке, и упершись взглядом в заднее стекло, крепко сжав обеими руками поручень.

— Работал я тогда, в апреле восемьдесят шестого, — донеслось до его слуха сзади, от троих мужиков, скучковавшихся на месте возле кресла, там, где на стойке окна еще торчали крепления демонтированного компостера. — Никто, значится, ничего не ожидал, эксперимент готовили, от генератора на выбеге системы питать, ну, навроде маховика, вдруг — закатывает на территорию несколько машин из КГБ, на "Волгах", "Селен" тогда у них не было, и бегом, толпа в штатском, через посты к нам. Работы остановили, документацию какую-то изымали, спецов забрали с собой, правда не посадили, но мурыжили долго, знаешь. Что такое было — никому ничего толком так и не сказали. Что-то вроде как то ли диверсия готовилась, то ли сигнал откуда им поступил, но проверяли конкретно. Ну, какие-то там нарушения нашли, как всегда, меры принимали, ну ладно. Но почему к нам заехали? Никого, говорю, не взяли.