Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ - Куруматани Тёкицу

— Видишь, до чего дошла? Сама себя ножиком порезала.

— Как это вас угораздило?

— Да так, ерунда… А у тебя, гляди, лицо почти зажило. Только шрам, видать, останется…

— Что ж поделаешь…

— Вот, шла сейчас возле рынка, в одной лавке приглянулось. Взяла и купила.

Она развернула бумажный свёрток и достала оттуда карликовое дерево кэяки в горшке.

— Ну? Нравится?

— М-да…

— Побережёшь его для меня, ладно?

— Я? Так в этой комнате и солнца же никакого…

— А для этих карликовых оно и лучше, когда света мало. На окно у мойки поставишь, самое то и будет.

Тётушка Сэйко встала, подошла к окну и поставила дерево на подоконник. Я воспользовался этим, чтобы прочитать на обёрточной бумаге название и адрес лавки, где было куплено деревце. Лавка была вовсе не возле рынка. Я понял, что она забеспокоилась обо мне, услышав, что мне «никаких особых радостей не нужно», и специально отправилась в эту лавку, чтобы купить мне это деревце. Я был тронут, хотя и несколько озабочен. Сможет ли деревце выжить в этой комнате? Горшок был размером с ладонь, деревце — сантиметров десять высотой.

— Да не беспокойся ты, поливай его малость каждый день, и все дела. А засохнет — и чёрт с ним.

— Ну, если так…

Тётушка Сэйко вытащила из сумки ещё и два спелых сочных навеля.[28]

Прошло два дня, три, пять, но Маю за своей коробкой так и не пришёл.

15

В выходной я доехал на поезде по линии Хансин до станции Химэсима, вышел к реке Ёдо и пошёл по прибрежной насыпи. Когда я ещё жил в Токио, я несколько раз ходил вдоль тамошней реки Эдо до самого устья, чтобы развеять тоску. Среди зарослей тростника в грязи утопали никому уже не нужные деревянные рыболовные суда, пели бекасы и камышевки, а у кромки воды радами сидели белые чайки. В наше время малые суда по большей части строят из пластмассы, производимой из нефти, а деревянные посудины гниют в таких вот зарослях тростника. Я люблю цвет тростника — люблю густые яркие линии ещё молодой травы, люблю серый цвет иссохших, дрожащих на ветру зарослей. Глядя из окна поезда линии Хансин, я уже понял, что здесь, на реке Ёдо, этих цветов мне не найти. И всё же захотел пройти хоть раз по берегу до моря.

В квартале Коноханадэнпо на том берегу вдоль грязной канавы радами выстроились небольшие металлургические фабрики, в литейных цехах которых переплавляли металлолом, к югу от них виднелись обшарпанные дома ленточной застройки, вышки высоковольтных линий, огромные резервуары газовых компаний и тому подобное. Примерно так же выглядел и квартал Химэсима на этом берегу — под насыпью бесконечной чередой тянулись всевозможные фабрики малых и средних предприятий, а чем ближе к устью, тем больше было огромных заводов крупных металлургических компаний. Разумеется, в далёком прошлом и эту землю сплошь покрывали заросли тростника, но пришло Новое Время, человечеством овладел «дух» индустриализации, для которого цвет бетона оказался милее цвета тростника. Так уж распорядилась история, однократная и необратимая.

Я спустился к воде. В яростных лучах июльского солнца вода словно пылала синим пламенем. Чем ближе я подходил к устью, тем чаще мне стали попадаться люди, сидящие у берега с удочками. Лежащая дома коробка не давала мне покоя. Что если кто-то украдёт её, пока меня нет дома? «Поймали чего-нибудь?» — спросил я у отца с сыном, сидевших у берега с удочками, и малец ответил мне:

— Ага, держи карман! Будто здесь чего поймаешь…

Вся округа у самого устья была занята металлургическим заводом, к небу тянулось множество пылеуловительных труб странной формы. Я шёл вдоль забора, как вдруг передо мной открылась возведённая в море руками человека пустошь. Она была просто огромна — в сто тысяч цубо,[29] не меньше. Всё это пространство заросло высоким американским золотарником, среди которого кое-где виднелись жёлтые цветы энотеры. Место было пустынное и бесплодное, изжаренное нещадными лучами солнца. Под стрёкот кузнечиков я пошёл по траве. Её терпкий запах назойливо бил в ноздри. Я увидел утопавшую в зарослях брошенную легковую машину. Красные, синие и жёлтые пятна покрывали весь её корпус, складываясь в буйный психоделический узор. И вдруг сквозь заросли травы я увидел море. Увидел воду Осакского залива, сверкавшую красками лета в лучах стоявшего ещё высоко в небе солнца.

Когда я повернул обратно, небо на западе уже заалело закатом. С прибрежной насыпи я снова увидел людей, пришедших поудить рыбу. Но сколько я ни смотрел, никто так ничего и не вытянул. Неподвижные рыбаки молчали, и лишь речная вода поблёскивала в лучах заката. «Поймать бы…» — думали, наверное, все те, кто пришёл в этот день к реке. «Ну хоть одну бы, чёрт дери…» Наверняка некоторые так и уходили с пустыми руками. Но для них день без улова был, наверняка, тоже важен, тоже исполнен смыслом. Они прожили один день своей жизни. Их день был ничем не хуже моего, проведённого вот так, здесь…

В тот вечер я сидел в комнате, разложив на циновке перед собой купленную на станции газету, как вдруг дверь, тихо скрипнув, раскрылась у меня за спиной. Когда я обернулся, Ая уже стояла в комнате и закрывала дверь. Но замок, как всегда, разомкнулся. Она обернулась, посмотрела на него и попыталась закрыть его снова. Поняла, что он сломан, повернулась ко мне, сняла туфли и прошла в комнату. Ни на секунду не отрывая от меня глаз. И только тогда я понял, что происходит. Возглас изумления чуть не сорвался с моих губ.

Она стояла босая на циновке и безмолвно смотрела на меня. Я замер как был и с неестественно вывернутой головой глядел на неё, не в силах пошевелиться. Вдруг она сунула обе руки под подол белого платья. Руки, плавно приподняв ткань, дошли до талии, затем резко опустились, сдирая трусики. Ая замерла, всё так же глядя на меня. Трусики скользнули вниз и остановились немного ниже колен. Ая подняла правую ногу, высвободила её, затем точно так же высвободила левую, потом пальцами правой руки подхватила белые трусики и вытянула их перед собой, глядя на меня. Бросила их на лежащую передо мной газету. Я посмотрел на них, затем на неё. Она стояла и молча смотрела на меня, бессильно опустив руки, слегка прикусив губу. Затем расстегнула застёжку на плече и левой рукой разом расстегнула до пояса молнию на спине. Ни на секунду не отрывая глаз от меня. Я нервно сглотнул. Словно в ответ, Ая протянула руку к круглому абажуру, и комната погрузилась во тьму. Белое платье упало к её ногам. Лишь тусклая полоска света пробивалась сквозь щель двери. Ая смотрела на меня.

— Встань, — сказала она. Я встал и смотрел во тьме на её тело — белое, нагое. Она подошла, рывком содрала с меня рубашку и расстегнула пряжку ремня. Затем резко сунула руку мне в трусы и схватила мой пенис и яйца. По всему моему телу пробежала дрожь. Некоторое время она то сжимала, то разжимала руку, всё время глядя мне в глаза, затем высвободила её, расстегнула ширинку моих штанов и вместе с исподним потянула их вниз. Она хотела снять штаны и трусы разом, но они зацепились за мой уже вставший член. Она с силой потянула снова, одновременно нагнувшись. На этот раз брюки и исподнее соскользнули до щиколоток, и я опёрся рукой о её плечо, чтобы снять их. Под разметавшимися по плечам волосами виднелась татуировка. Во тьме она показалась мне змеиной чешуёй. Я стащил с себя брюки, Ая опустилась на колени, сжала рукой мой восставший член и, подняв на меня глаза, взяла его в рот. Я задрожал всем телом, каждой своей клеткой. Ая встала и повернулась ко мне спиной.

— Расстегни, — приказала она.

Татуировка покрывала всю её спину. Во тьме комнаты как следует разглядеть рисунок я не смог. И только увидел во мраке налитые кровью, пылающие глаза татуировщика, устремлённые прямо на меня. Дрожа, я расстегнул застёжку лифчика, дотронулся до тесёмок на плечах, и лифчик упал на пол. Я обнял её сзади. Прижался губами к её уху, сжал груди так, что соски оказались между пальцев, неистово сдавил их.

— А, — тихо простонала она, высвободилась, повернулась ко мне, на мгновение взглянула на меня глазами хищной птицы и обвила меня руками. Словно обезумев, мы слились в поцелуе. С каждым мигом дух животной похоти бесновался в нас всё сильнее, горячие языки всё неистовее искали друг друга. Дрожь её сердца стала моей дрожью. Трепет моего сердца стал её трепетом. Волны Осакского залива, сверкая буйными летними красками, встали перед моими глазами. Мы были самцом и самкой, животными тварями с кровоточащими сердцами. Наши колени подогнулись, словно треснул объятый пламенем лёд. Казалось, будто сам мир рушится во тьму.

16

С утра снова шёл дождь, шёл уже четвёртый день, как будто сезон дождей и не кончался. Не находя себе места, не дожидаясь, пока Сай принесёт новую порцию, я с самого утра сел разделывать потроха. Сидеть сложа руки было выше моих сил. Стоило мне хоть на миг прекратить работу, и каждый вдох, каждый выдох становился мучением. Словно с мукой дышать и терпеть это мучение было единственным оставшимся мне способом жить. Глаза татуировщика смотрели на меня отовсюду. Не давали покоя мысли о его коробке. Если дело примет дурной оборот, я вполне могу поплатиться пальцем. К этому я был готов, но понимал, что, быть может, этим мне и не отделаться. Как бы там ни было, бежать я не собирался. Бежать было некуда.