Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ - Куруматани Тёкицу

— А, здрассьте, это вам мумия звонит, мумия древнего мальчика.

— Чего?

— Мумия древнего мальчика вам звонит, здрассьте.

— Мам! Тут ненормальный какой-то звонит!

На том конце повесили трубку. Ну вот вам, получайте! — подумал я. Но стоило мне выйти из будки, как я возненавидел себя всей душой. Я — ненормальный… Знойные лучи июньского солнца липли клейкой плёнкой к лицу.

Пришла тётушка Сэйко. Взглянула на меня и сказала:

— Ишь, опух-то как! И чего у тебя не проходит-то никак…

Я судорожно приготовился к допросу. Но она, не сказав больше ни слова, достала из сумочки исписанный карандашом листок бумаги и принялась разглядывать его. Я украдкой взглянул на него. Увидел что-то вроде таблицы случайных чисел неизвестного предназначения. Спустя некоторое время тётушка достала блокнот и стала писать в нём что-то тупым карандашом. Затем спрятала всё в сумку.

— Что ж ты не ходишь-то никуда, а, Икусима? Ни на скачки, ни на гребные гонки… Какие ж у тебя радости-то в жизни, а?

— А мне особых радостей и не надо.

— Не надо? — переспросила она. И замолчала. Жилы на висках вздулись, налившись синевой. Сочла ли она мои слова насмешкой? Так или иначе, не сказав больше ничего, она подымила, как всегда, сигаретой и ушла. Я недоумевал, отчего она достала передо мной таблицу и записную книжку, поскольку раньше ничего подобного она при мне не делала. Значило ли это, что я стал для неё «своим»? Или она почему-то решила показать мне свою слабую сторону? И отчего у неё вздулись жилы на висках?

На следующее утро Сай пришёл, ушёл, и немедленно после его ухода в комнату вошёл человек, который в тот день в конце мая стоял в переулке рядом с домом, сунув руку в карман.

— Здрассьте, здрассьте, Сода меня зовут, вы тут разок меня здорово выручили, помните? Спасибо вам, вот спасибо…

— Здравствуйте, — сказал я.

— Извиняюсь, что вот так спозаранку к вам заявился.

Слова были местные, но выговаривал он их иначе, как говорят где-то на северо-востоке. Его рука оставалась в кармане, как и в тот раз.

— У вас ко мне какое-то дело?

— Дельце-то есть, это уж точно, да как-то и сказать, знаете, неудобно… Тётушка Кисида меня столько раз выручала — не перечесть. Ну, в общем, так. Вы… вы, это самое, когда по телефону позвонить надо, вы не из той будки перед станцией, а откуда-нибудь ещё звоните, ладно?

Впервые он взглянул мне прямо в глаза.

— Вы уж, это, не серчайте, да и вообще глупо как-то ради такой ерунды вас беспокоить. Но вы поймите, что с тех пор на вас смотрят, понимаете? Много всякого народу смотрит.

Он пригвоздил меня взглядом. Он знал, что звонил я только для виду — я прочитал это в его глазах.

— Послушайте… — начал было я, но запнулся. — Хотя, ладно, будь по-вашему. До свиданья.

— Договорились? Вот спасибо, право слово, спасибо. Другой бы обиделся, а вы сразу всё в толк…

Мужчина, прищурившись, окинул взглядом мою комнату. Затем сказал:

— Ну, приятного вам денёчка.

И ушёл. Я покрылся холодной испариной.

Таким образом, стало ясно, что за мной постоянно следят дружки этого человека по имени Сода, который вечно держал руку в кармане. Приход его вряд ли был продиктован заботой о моей безопасности — наверняка мне просто давали понять, что, мол, «лучше тебе, приятель, перед глазами не маячить». Но, насколько я понял, пока я сижу тихо и не высовываюсь, трогать меня тоже не станут. С другой стороны, он, казалось бы, намекал на то, что следят за мной не только его приятели, но и люди из соперничающей группировки. Но в таком случае на меня могут напасть в любую минуту…

Мог ли я считать, что таким образом сбросил себя в пропасть? Сомнительно. Но факт, что только благодаря приходу этого Сода я узнал фамилию тётушки Сэйко, и ещё — он безжалостно объяснил мне, что в этом городе я — никто.

Вечером пришёл Сай — как всегда, с таким видом, будто ровным счётом ничего не происходит. Была ли то апатия? Или просто грубость? Как бы там ни было, времени привыкнуть к этой его манере у меня было достаточно, но на этот раз его приход вызвал у меня раздражение. Тем не менее, я изобразил на лице невозмутимое выражение и протянул ему мешок с мясом — как обычно.

Ближе к ночи вдруг полил дождь. Бог Грома рокотал, в ярости мечась среди огромных капель, молниями раскалывая и небо и землю. Вдруг, стараясь перекричать шум дождя, в соседнюю комнату вбежали мужчина и женщина. Некоторое время слышалась возня, приглушённая ругань, затем всё стихло. Очевидно, они совокуплялись. Но дождь заглушил все звуки, и впервые мне не удалось расслышать ровным счётом ничего. Это распалило моё воображение, и я в малейших деталях нарисовал себе исполненную великолепия сцену совокупления в этой грязной конуре. Рокот Бога Грома, трепещущее стекло в окне и сплетённые воедино тела мужчины и женщины…

13

После прихода парня, который вечно держал руку в кармане, я, естественно, стал держаться настороже каждый раз, когда выходил на улицу. После моего приезда в Ама я воспользовался телефоном-автоматом трижды: раз — чтобы позвонить в «Игая», другой — чтобы предупредить о моём приезде Харада, приятеля в Киото, и третий — для того бутафорского звонка. Я подумал было назло им всем отправиться в какую-нибудь другую будку и полистать там телефонную книгу. Но решил, что лучше не стоит: малейшая оплошность, и добром дело не кончится.

Я пошёл пообедать в китайскую лапшовую по соседству, заказал себе тарелку риса и пельмени — чтоб не так пресно было — и ел, слушая, о чём говорят за соседним столиком. Говорили о следующем. В одном переулке в Амагасаки девять таксистов из какой-то фирмы в рабочее время припарковали рядом свои машины, наняли стол в игорной и сели резаться на деньги в ма-джонг.[27] Они провели в игорной весь рабочий день, затем, когда пришло время ехать отмечаться в фирму, вышли на улицу и обнаружили, что машины как ветром сдуло. Выяснилось, что одна тётка, которая жила невдалеке и которую давно бесило, что на её узенькой улочке с утра и до вечера простаивает ряд машин, заявила на них полицейским, те приехали и увезли все до единой. Таксистам, понятное дело, пришлось пешком переться с понурыми головами до самой фирмы, но, поскольку они с утра играли в ма-джонг, никакой выручки они, разумеется, предъявить не могли, за что и получили от начальства основательную головомойку.

Но народ это был вовсе не такой, чтобы образумиться от сущего пустяка — ничего подобного, они и впредь, прибывши на работу, немедленно отправлялись на машине то на ипподром, то на велодром, то на лодочные гонки, то на мотокросс, то в игорную — резаться в ма-джонг или пинбол — или ещё куда, играли там весь день напропалую, притом в каждую свободную минуту названивали букмекерам — или ипподромным, или бейсбольным — и ставили последние гроши на всё и вся, а потом, когда приходило время возвращаться в фирму, представали перед суровым начальством без гроша выручки, писали долговые расписки в счёт денег, уже растраченных из полагающейся им за этот день зарплаты, и так жили день за днём. Наконец, наступал день получки, но из причитавшихся трёхсот пятидесяти тысяч они в действительности получали тысячи две-три, не больше, и потому им ничего не оставалось, как жить следующий месяц точно так же, а что касается начальства, то если бы они стали увольнять каждого мальца с такими замашками, они бы очень скоро остались без водителей, да и вообще — разве уволишь человека, который вечно у тебя в долгу, который постоянно занимает у тебя немалые деньги в счёт получки, каковой факт, между прочим, был прекрасно известен и самим водителям, почему они и позволяли себе, поутру отметившись в фирме, немедленно отправиться играть в ма-джонг, или на лодочные гонки, или ещё куда, причём люди такого сорта были, как видно, в каждой фирме.

Я подумал, что у этих таксистов тоже задница маслянится день за днём. Что люди такого рода, которые вечно идут по острию ножа, с грехом пополам балансируя между наслаждением и отчаянием, без азарта не смогли бы прожить и дня. А потом подумал, что не прав. Что только ходячий мертвец может впустить в своё тело такого «духа», и всё равно жить да в ус не дуть. Что эти люди — великолепный пример абсолютной пустоты.

Но такую жизнь не выбирают. Я вдруг подумал, что и тот человек, вечно держащий руку в кармане, который пришёл ко мне несколько дней тому назад, быть может, работает, принимая звонки у ипподромного или бейсбольного букмекеров. Или та таблица с цифрами, которую разглядывала недавно тётушка Сэйко, наверное, тоже помогала ей вынести тяжёлые будни. Или Сай… Его почти болезненная немногословность уже сама по себе была явным доказательством неизъяснимых тайн, скрывавшихся в его душе, да и вообще — только человек, который принял и признал безысходность своей жизни, вцепился в безысходность, как в последнюю соломинку, может заняться торговлей наркотиками, а уж о тех, кто их покупает, и говорить нечего, они уж точно себе такую жизнь не выбрали — виноват во всём тот ветер, что беспрестанно веет и веет, пытаясь выдуть из нас наши души. «Будь что будет. Какая к чёрту разница?!» — воет ураганом отчаяния этот ветер в сердцах таксистов, которые проводят день за днём, с утра и до вечера, играя в ма-джонг или делая ставки на велодроме, и он же воет всё это время во мне, бросая меня из Токио в Химэдзи, из Киото в Кобэ, потом в Нисиномия и наконец, отобрав у меня всё и вся, швырнул меня сюда, в Ама.