Потребитель - Майкл Джира
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нам-надо-убраться-с-солнца-сейчас-же, — повторяет он, как закон физики, выученный когда-то в школе, тоном, ставшим авторитетным и четким. Ему девятнадцать, и он принимает роль старшего брата-защитника, хотя знает Американца всего несколько недель: они познакомились на дороге под самым Стамбулом. Американец говорит, что ему восемнадцать, но выглядит он на свои пятнадцать.
Они переворачивают ящик от инструментов размером с дорожный сундук, вывалив содержимое у дороги. Жестяная обшивка, приклепанная к деревянной коробке, отражает солнце, как хорошо отшлифованное футуристическое зеркало, что вспыхивает случайными сообщениями в небо. Подняв крышку, они подпирают ящик вверх ногами под углом, которого достаточно, чтобы они смогли усесться на корточках, спрятавшись в его тени от солнца. Внутри ящика воняет машинным маслом, цементом и лосьоном от загара. Лихорадочные порывы ветра швыряют песок под крышку, забивая им рты и глаза. Они скрипят песком на зубах, смывая его густыми тяжелыми струями вина, проглатывая вместе с песком еще опия.
Они ждут, Ирландец бубнит полувспомненные отрывки нынешних популярных песен, как если бы те комментировали за кадром их положение. Его голос под ящиком звучит гулко и мертво. Они смотрят, как солнце медленно движется через искрящийся лоскут песка за чертой серых теней их убежища. Головы клонятся в душном замкнутом пространстве, словно умирающие цветы. Они сидят, скрестив ноги и сгорбившись, как вялые тела двух святых в глубокой медитации в переносной пещере, пока души их парят над безжизненной пустыней, разыскивая воду.
Они просыпаются от того, что ладонь мастера хлопает по крышке ящика. Стук взрывается в их обалделых головах лязгом стальных дверей. Они видят ноги мастера на песке перед собой, большие пальцы торчат из пластмассовых сандалий, огромные, зароговелые, потрескавшиеся костяшки присыпаны белой пылью.
— Идии-йода! Алло! Алло! Выходи играй сейчас же! Ид-дийода!
Мастер откидывает ящик, открывая их солнечной инспекции, как пару зажаренных зверьков, вытащенных из ямы-ловушки: их лица карикатурны из-за красных мешков мозолей, как если б вселившийся в них бес распяливал пальцами их кожу изнутри. Рабочие, забитые в кузов, одновременно выдыхают «Аххх», как захваченная зрелищем публика. На сцене перед бригадой мастер, уперев руки в боки, навис над двумя парнями, съежившимися от света.
— Ты двай приддурка! Щас всталли! Всталли, я сказай. Гылава думай, рабашка надивай, крамой мазайся! Я-тебе-што-гаваряй? Я тоби гаваряй!
Он показывает пальцем на груду инструмента в песке. Сре-ди кувалд, молотков и кирок лежат пара засаленных шляп, сморщенный и шелушащийся алюминиевый тюбик защитного крема, несколько пар тяжелых заскорузлых рабочих рукавиц и даже несколько пластмассовых солнечных очков, исцарапанных и дешевых.
Увязав эту новую информацию со своей текущей цепью галлюцинаций, они встают и берут из кучи по шляпе. Затем плетутся к машине, где истрепанные рабочие помогают им забраться в кузов. Они виснут на бортах в ряд с остальными, глядя вниз на разъяренного мастера. Тот стоит, излучая презрение на них и остальную бригаду. Они похожи на толпу пыльных прокаженных, которых согнали для транспортировки в заброшенную каменную долину где-то в глуши. Осуждающий взор мастера они отклоняют блестящим и немигающим взглядом изнуренного скота. Мастер бьет ногой в песок, и туча пыли уносится в пустыню. Он садится в кабину и приказывает шоферу ехать назад к морю. Гора инструментов остается лежать у дороги — украсть их некому, а утром он пришлет сюда другую бригаду.
Когда они добираются до залива, солнце на сплошной небесной стене уже висит низко, зияя белой дырой в глубокой синеве прямо над плавной линией песчаных холмов, прочерченной до Синая. Вода лежит, словно застывшее озеро, будто песок растаял и стек в углубление бухты, залив ее жидким стеклом. Рабочие разных национальностей вылезают из грузовика и собираются вокруг кабины на раскаленном асфальте, ожидая мастера, который теперь должен заплатить им за день работы и отобрать тех, кого можно будет послать завтра снова. Он берет всех, кроме Ирландца и Американца.
— Ты двай, ты шагай домой, — говорит мастер, махнув из окна рукой, как фермер, отгоняющий от грузовика цыплят, ссылая их в родные страны на иных краях континентов.
Грузовик уезжает к городу, оставив бригаду оборванцев на дороге, которая обрывается у самого пляжа. Лишенцы бредут по песку вдоль берега к лагерю бродяг — россыпи самодельных палаток, сооруженных из грязных тряпок, рваных маек и выбеленного солнцем картона, — который выглядит небольшой мусорной кучей у подножья холмов, что вывалена из пустыни прямо в бирюзовую гладь залива. Они бесцельно шкандыбают вдаль, по щиколотку утопая в сверкающем кремниевом море, похожие на обезумевшую от солнца свору людей-собак. Скоро песок прожаривает их подошвы, и они принимаются бессильно бултыхать ногами в ленивых волнах, тихо лижущих берег. Кожа гастарбайте-ров побурела и задубела, а волосы и бороды свалялись колтунами от пота и белой пыли, покрывающей все вокруг призрачным налетом. Большинство безнадежно пристрастились к опию, хотя некоторым удается раздобывать шприцы и отыскивать в городе источник пергаминовых пакетов, удовлетворяющих их героиновую зависимость.
Американец и Ирландец уходят по берегу в другую сторону — к кафе, пристроенному к пустующему туристическому отелю. По пути они останавливаются, заходят в тепловатую воду. Металлические рыбки, похожие на серебристые сердца на валентинках, кидаются на их истрепанные штанины под водой, радугами пульсируя при атаке. Иногда рыбка находит большой палец, торчащий из сандалии, и клюет его — не больно, почти игриво, как слабый детский щипок.
Пока они бредут в воде, их ноги преломляются под ее гладью, будто гигантские ходули, разведенные под тупыми углами. Пыль на их одежде плавится и повисает вокруг белым облаком. Морская соль щиплет их обожженную плоть, но это хорошо, это как антисептик.
Вот они уже по горло в воде. Их головы плывут надувными шарами по серебристой поверхности. Их взоры устремлены над слепящей гладью в сторону залива Акаба на востоке, напротив Синая, укрытого в раскинувшихся темно-коричневых холмах, как игрушечный город в семитских руках, протянутых к открывающемуся навстречу устью бухты. Столб дыма подымается из его центра, свиваясь и раскручиваясь в чистое безоблачное небо, уже переходящее от бледно-голубого к роскошному пурпуру, пока солнце садится меж выжженных берегов, тянущихся к западу от Синая.
Они выбираются из воды и садятся на берегу, выцеживая из блестящей от воды горлянки последние капли вина, приправленного соком, высоложенным из кожи. Воздух еще достаточно горяч, так что когда они добираются до кафе, их одежда уже не мокрая, а лишь приятно влажная. Немец-хиппи, мало-мальски приведенный в приличный вид и выбритый ровно настолько, чтобы заслужить должность официанта (хотя спит он в ночлежке вместе с остальными наемными рабочими, и сам торчок), подходит к их столику на краю бетонной плиты под рифленым навесом из зеленого пластика. Он ставит рядом их вещи — пару спальных мешков и маленький рюкзак, и они расплачиваются с ним за день хранения. Запивают последние черные маслянистые комочки опия тепловатым пивом и сидят, наблюдая, как заходит солнце и выцветает небо. Вода меняет цвет с бирюзового на бархатно-синий, и, в конце концов, становится зеркально-черной, отражая огни отеля, как осколки стекла, брошенные на обсидиановый стол, окаймленные фосфоресцирующей белой пеной.
Потом они ложатся на пляже, расстелив спальники на песке, а их обожженная плоть блестит в серебристом свете звезд, как розовое мясо лосося. Каждый кладет у изголовья раскрытый карманный нож — на тот случай, если какие-нибудь хищные торчки нападут на них, пока они будут спать. Ирландец спит, распростершись на спине, будто мумифицированный труп в стеклянном саркофаге, терпеливо ожидающий своего восхождения на небо по лунной дороге. Американец просыпается от перемежающихся волн страха и лихорадки и видит черное пятно, приближающееся к ним по песчаному берегу. Поначалу он думает, не галлюцинация ли это, созданная тьмой, и смотрит, затаив, дыхание, не шевелясь, держа нож наготове. Нечто словно плывет в воздухе низко над землей или катится вперед по рельсам. И вот в нескольких футах перед собой он видит красные крысиные глаза.
— Эй! Эй! — кричит он, пытаясь придать своему голосу угрожающий тон. Оно останавливается, глядя на него, как бы в нерешительности. Американец вскакивает и бежит навстречу, загребая по пути горсти песка. Подбежав почти вплотную, он швыряет песок обеими руками в морду этой твари. Та исчезает, сморщиваясь и уходя сама в себя: черный овал размером с дыню мгновенно съеживается до одинокого зернышка зла, улетающего, растворяясь над бухтой.