Потребитель - Майкл Джира

Я лежу на кровати без мыслей, вслушиваясь в приглушенный ритм их голосов за стеной. Временами даю своему уму сфокусироваться, замечая отзвук моего имени в их разговоре. Они что-то замышляют, развивают стратегию, которая, в зависимости от характера моей вольной/невольной реакции на предоставленный ими стимул, должна определить, сколько еще мне будет позволено жить.

Некое существо — мальчик/девочка — входит ко мне, обнаженное. На нем еще видны следы последнего визита сюда: глубокие красные царапины не затянулись и спускаются по груди к его безволосому животу, похожие на малиновые борозды, выдавленные в белой рыхлой почве; открытая рана на месте вырванного из левой груди соска; большой буро-синий кровоподтек, разлитый от паха к низу живота, как огромная уродливая ладонь, до того насыщенный цветом, что кажется нарисованным на коже, отдельным от самой плоти.

Оно стоит тихо, ожидая, глядя на меня в постели, наблюдая мою растущую эрекцию.

Когда я смотрю на существо, я чувствую то, что чувствует оно: саднящую истерзанность, вьющуюся во внутренностях, образующую очаг нарастающей опустошительной боли в его солнечном сплетении. Сжатой сферой концентрированной муки это передается в центр моего черепа, где регистрируется мое восприятие физического облика существа. Это то, что они пытаются заставить меня признать «сочувствием», но в действительности — симптом разложения моего сознания, по крайней мере, я так считаю, или это они хотят, чтобы я так считал.

Жесткое натяжение нарастает у меня между ног. Девочка/мальчик — нежное и хрупкое. Его раны мерцают и переливаются цветами, как перья экзотической птицы, привлекающие полового партнера. Я вызываю в памяти образ его тела, каким оно было до последней встречи со мной, — я вспоминаю, разрушая свое осознание себя таким, каков я теперь: я избивал его мягкую плоть медленно, методично, опьяненный, мои кулаки ничего не чувствовали. Затем, пока оно стонало и хныкало от боли или удовольствия, я совершил с ним акт содомии, и звук моих кулаков, обрушивавшихся ему на спину, отдавался в такт ударам, а я вдавливал свой член в его эластичную дыру.

Когда оно ушло, я попытался вспомнить, что я сделал, и пока образ случившегося проплывал по глади моей памяти, я не мог определить, было ли это в действительности, и, если да, то что двигало мной. Я не помню сейчас, было ли мое участие в этой сцене плодом воображения, или же наслаждение, испытанное мной, на самом деле явилось искажением действительного события, в котором я был объектом надругательства. Это могла быть ложная память, созданная кем-то другим с целью извлечь удовольствие из моего страдания.

Не помню, что я чувствовал — наслаждение болью или равнодушие, — когда стоял, глядя сверху на его избитое и разодранное тело на полу. Я не знаю, было ли мне приказано сделать это, и я повиновался, или я был одержим той же кровожадной похотью, что набухает во мне сейчас. Я не знаю, провоцировало ли меня существо на избиение и истязание себя, чтобы удовлетворить его собственную похоть или чтобы удовлетворить его представление о самом себе, которому они придали форму потребности в жестоком обращении. Возможно, это они подстроили так, чтобы я верил, что событие имело место, тогда как, на самом деле, я не имею к нему никакого отношения, а память пересадили в мой мозг, и теперь запустили сюда это существо — как сфабрикованное ими доказательство моего (воображаемого) участия в происходившем.

У меня нет выбора, кроме как принять, что это произошло в действительности. Я был соблазнен, спровоцирован на это. Оно как-то угрожало мне, затем наслаждалось болью, которую я причинял ему, превращая ее в удовольствие. Оно есть абсолютный раб и не способно найти различия между побоями и кормежкой.

В последний свой приход у него были длинные светлые волосы, ниспадавшие прямо к основанию его позвоночника, как тонкие шелковые нити. Теперь его волосы черные и лоснятся маслом. Пока я не изуродовал его лицо, кожа на нем была чистой и гладкой — светящееся личико младенца. Теперь оно обожжено, изрезано, бесформенно. Сломанный нос свисает набок. Левый глаз вырезан — пустая глазница источает густую желтую жидкость. Распухшие истресканные губы кровоточат жидким красным соком.

Существо держит нож в левой руке, делая вид, что затачивает его о свою правую руку. В правой руке, вытянутой ко мне, оно держит маленькую прозрачную склянку, до половины наполненную прозрачной жидкостью.

Оно приближается ко мне. Я не знаю, что делать. Встаю с постели и становлюсь к нему лицом, моя эрекция вздымается в пустом пространстве между нами. Существо нежно поглаживает ее тупой стороной лезвия ножа. Холод стали приводит меня в оцепенение.

Оно поднимает мензурку к моему лицу, жестами предлагая выпить. Я чувствую, что от меня требуется решить, было ли существо послано сюда, чтобы совокупиться со мной, манипулировать мной каким-либо образом, убить меня или просить у меня пощады. То могла быть любая или ни одна из этих возможностей. Что бы ни произошло, я должен продумать подходящий ответ.

Я не могу думать. Мое сознание заторможено, как если бы я пытался представить себя во сне. Что бы я ни сделал, это должно быть к моей выгоде, но этот факт не может быть явным. Я должен предугадать свое поведение, так же как их (или «их», которых меня заставили ложно вообразить — картину «их», которую они хотят, чтобы я себе представлял), потому что они, возможно, используют меня, или «меня», которого они сделали, против воли меня самого, того самого, которого они решили уничтожить.

Если существо было подослано, чтобы убить меня, они должны предполагать, что я могу попытаться его убить, или рассмеяться, или заговорить с ним, увещевать его, убедить его в наших общих интересах.

Если оно было подослано, чтобы поговорить со мной, успокоить меня, я мог бы изнасиловать его, сдавливая его тонкую шею. Или я мог бы стать покорным, упасть на четвереньки и молить его о помощи, лизать его ноги, тем самым умоляя его показать, как мне себя вести.

Если они послали его, чтобы совокупиться со мной или манипулировать мной, я мог бы отобрать у него нож и исполосовать свою постель, или я мог бы нежно поцеловать его рот, высасывая кровь из его мягких губ.

Если оно здесь, чтобы отдать себя мне, чтобы я использовал его, то я должен вспомнить, что я от него хочу (я не могу вспомнить), или разобраться, действительно ли я хочу того, чего я хочу, или это оно этого хочет, или это они сделали так, что оно этого «хочет».

Я не знаю, какой ход событий удовлетворит их, какой меня. Любая возможность, кажется, чревата бесчисленными разветвлениями, каждое из которых хуже или лучше, чем предыдущее или следующее за ним.

Я должен решить. Я не знаю, зачем. Я не знаю, каким будет мое следующее действие. Если мной манипулируют, то я не нужен самому себе или им. Если я не нужен, то зачем мною манипулировать?

Оно держит вытянутую руку, предлагая мне жидкость. Я беру ее. Подозрительно теплая. Существо велит мне выпить. Его голос полон нежности, слоги сглажены безусловной любовью.

Мой первый порыв — выплеснуть мензурку на пол.

Я выпиваю ее. Не знаю, почему. Что это было? Что я только что выпил — яд или лекарство? Могла быть обычная вода, ее мне дали, как плацебо, чтобы увеличить мое чувство уязвимости.

Со слабой улыбкой, которая, кажется, создает интимную атмосферу между нами и одновременно нацелена показать им, наблюдающим сквозь дырку в стене, его вновь обретенную силу и победу надо мной, девочка/мальчик доверчиво подходит ко мне и обвивает меня руками с непосредственностью верного любовника. Встав на цыпочки, оно шепчет мне на ухо:

— Ты только что проглотил яд. Он убьет тебя за час. Если ты меня удовлетворишь, я дам тебе противоядие, и ты будешь жить. Возьми нож и отрежь свою правую руку. Тогда я дам тебе противоядие.

Оно говорило, будто вспоминая слова и одновременно насмехаясь над своей речью, открывая мне подлог в своих словах, произнося их.

Я нежно обсасываю мягкую кожу на шее существа. Мое лицо трется о его лицо. Густая слизь — выделения из его пустого глаза — прилипает к моей щеке.

Одной рукой оно мягко поглаживает мою эрекцию, другой вкладывает в мою ладонь рукоятку ножа и сжимает на ней мои пальцы.

Я решаю вонзить нож в горло существа. В тот же миг, будто прочитав мои мысли, оно отступает назад.

Я сажусь на пол, не сознавая, где я и что делаю.

Кладу раскрытую руку на пол перед собой. Беру нож и, не чувствуя ничего, режу кость и мышцы у запястья. Теперь моя рука отделена от тела, она лежит передо мной, пальцы скрючены — предмет, как и другие предметы. Кровь вытекает из моей руки на пол. Я стою над собой, глядя на себя глазами девочки/мальчика, наблюдая, как кровь льется из моей руки, красная на белом линолеуме.

Мне приходит в голову, что я, возможно, выпил всего лишь воды, а не яда, что меня заставили бессмысленно отрезать себе руку, чтобы они смогли посмотреть, как я истекаю кровью, чтобы просто видеть, как это будет выглядеть, как я буду реагировать.