Плеть темной богини - Екатерина Лесина

– Самое непосредственное, милая нетерпеливая леди. Самое, смею вас заверить, прямое. О Плети Гекаты знают лишь те, кто был близок Данцелю, а это, прежде всего, его пропавшая дочь, мать Юленьки, Ксения.

Мама не пропадала, она умерла. Она появлялась на праздники, привнося в дом шум и суету, она утомляла Юленьку, но и радовала, потому что хорошие девочки радуются визитам родителей. Мама слушала стихи про елочку и зайчика, и громко хлопала, и громко смеялась…

У мамы нет лица – белое пятно в обрамлении светлых… или темных? Нет, все-таки светлых, пшеничных, пахнущих как руки Зои Павловны – мылом – волос. У мамы жесткие руки в пятнышках мозолей и скользкие шелковые перчатки. У мамы широкий пояс с блестящей пряжкой… платья разные, а пояс один. И галстук у папы один, темно-синий, с узкой золотистой полоской.

Маму звали Оксаной, а отца – Павлом.

– Вы простите, но сейчас, возможно, я причиню вам боль, – мягко предупредил Эльдар Викентьевич. – Но вы никогда не видели свою родную мать. Стефочка, она действовала из лучших побуждений, не хотела, чтобы вы росли с комплексом брошенного ребенка, а потому наняла актеров, которые и играли роль ваших родителей. Когда же вы подросли, она сочинила сказку про катастрофу. Сугубо ради того, чтобы уберечь вас от правды…

Дашка вздохнула и, присев рядом, обняла, погладила по плечу. Сочувствие выражает? Но… но Юленьке не больно и не обидно, странно немного, что она сама не догадалась, а так… Бабушка ее любила, и это главное. Юленька всегда знала, что бабушка ее любит. И Зоя Павловна тоже.

– А правда в том, что ваш дед, Данцель, был человеком весьма специфического толка. Такие редко появляются, а еще реже приносят потомство, так как природа бережет мир от нашествия подобных. Извини, милая моя, я не хотел оскорбить, я лишь говорю правду.

И только правду… как в кино.

Бабушка не любила кино, говорила, что на экране – одно вранье, а выходит, что и сама она… а и пусть, что изменилось бы?

– Знаете, даже сейчас я не могу внятно объяснить, кем же он все-таки был. Не партийный работник, не военный, не ученый… Может, то самое всемогуще-вездесущее КГБ? Хотя, вероятно, и это сказки… да, да, сказки, полагаю. Данцель просто умел подчинять.

– Кого? – не выдержал Илья.

– Всех, молодой человек. Всех и каждого. Он умудрялся взглядом одним, жестом. Или мыслями? Нет, нет, я не застал его, но разговоры… знающие, серьезные люди, которые, стесняясь, повторяют одно – Данцель был всемогущ. И Стефочка тоже. Хотя там, конечно, другое. Стефочка – магнифик, отказывать ей в чем-либо и в голову не приходило. Да и как отказать тому, кто руку на Плети держит? – смех-скрип, виноватый взгляд из-под очков и толстые стекла.

Бабушка до самой смерти очков избегала, говорила, что нельзя верить тем, кто глаза прячет.

– Думаете, я безумец? Кто знает, кто знает… вот когда я Юленьку услышал, то сразу подумал – провидение божье. Я, признаться, и сам думал, что нужно бы наладить отношения, но был занят, да, да, занят…

– И чем же? – поинтересовалась Дашка, разглядывая Эльдара Викентьевича с таким видом, что сразу становилось ясно – не верит ни одному слову.

– Не суть важно, о прекрасная леди, главное, что сейчас я здесь и готов помочь. Вам ведь нужна помощь? А мне нужна Плеть!

Это походило на шантаж, пожалуй, это и являлось шантажом, и Юленька готова была заплатить, но… она понятия не имела, где искать эту плеть!

– Не спеши отказываться, милая моя, – прошелестел Эльдар Викентьевич. – Плеть стоит дорого, но ты не сможешь ею воспользоваться, Стефочка – та могла, а ты… ты слабенькая, ты беспомощная, ты нуждаешься во мне…

– Вон пошел! – Илья встал с места и, в один шаг преодолев расстояние между собой и адвокатом, положил руку на плечо. – Вставай. И убирайся.

– Илька! – пискнула Дашка.

– Молодой человек пытается выглядеть благородным, вот только молодой человек не понимает, чем это благородство ему грозит… – Адвокат послушно поднялся, стряхнул грязные тапки, оставшись в одних носках и, поправив очки, продолжил мягким, вкрадчивым голосом: – Сегодня я помог вам выйти на свободу, завтра я так же легко могу помочь уйти со свободы. Так стоит ли оно…

– Илья, он же…

– Он ничего не сделает, – Юленька удивилась тому, что сама сказала, равно как и тому, что в глубине души понимала – правду говорит. Эльдар Викентьевич ничего не сделает ни ей, ни Илье, ни Дашке, которая сейчас боится сразу за всех. – Он уйдет, и мы забудем о его наглости.

Замер, пригнулся в готовности согнуться еще ниже, стрельнул глазами и открыл было рот.

– Он знает, что плеть может как шкуру разодрать, так и вовсе хребет перебить. Верно?

– Д-да…

Он выдавил из себя это согласие и густо покраснел то ли от стыда, то ли от гнева – Юленьке сие было безразлично. Куда больше пугала ее собственная уверенность в праве повелевать, в том, что стоит сказать слово, и этот человек, который еще недавно пытался шантажировать ее, рухнет на брюхо и будет скулить, вымаливая пощаду.

Мерзко-то как!

– А теперь он уйдет. Мы благодарны за помощь, мы позовем, если решим, что нуждаемся в его услугах, – голос все же дрогнул, но никто, кажется, не заметил. Удивлены? Шокированы? За кого они ее принимают? За ведьму?

– Ну ты, подруга… – только и выдохнула Дашка, когда Эльдар Викентьевич вышел. – Как ты его…

– А все-таки, что такое Плеть Гекаты? – задал вопрос Илья, усаживаясь в кресло. – Давай, рассказывай, коли уж втянула в это дерьмо.

Она? Втянула? Юленька никого не втягивала, просто… просто странно все случилось.

– Не знаю я! Честное слово – не знаю! Чтоб мне под землю провалиться!

И сама же на пол глянула – а ну как провалится? Но нет, пол остался недвижим, прикрыт ковром, украшен лаковым глянцем.

– Я честно не знаю! Просто однажды слышала, как бабушка… как она…

– Хорошо, – милосердно согласился человек-рыба, прикрывая глаза. – Тогда давай про бабушку.

Ну про бабушку Юленька могла говорить много. И долго. Вот только вряд ли он поверит – уж больно странным получится рассказ.

Магда зло пнула дверь, понимая, что действие это – лишь выражение гнева и, что гораздо хуже, беспомощности. Дверь даже не шелохнулось, а старый замок ехидно поблескивал остатками лака, словно издевался.

– Открывай! Слышишь? Я сейчас ментов вызову! – удар кулаком по косяку и тонкая щепа, вонзившаяся в кожу. Давно уже она не позволяла себе потерять равновесие, забыться и забыть, кто она теперь. И острая боль, и капелька крови, кругленькая, нарядная даже, окончательно вывела из себя.

– Слушай ты, урод! – Магда кричала, не беспокоясь уже, что увидят и запомнят. Плевать, ведь рухнуло, почти все рухнуло. – Я знаю, что ты там, знаю…

За дверью завозилось, заскрипело, грохнуло и покатилось.

– Так вот, если сейчас же не откроешь, я уйду. Навсегда уйду. И оставлю тебя подыхать в том дерьме, в которое ты вляпался. Ну что?

– Магдочка… – сиплый голос, раздавшийся из-за двери, сочился медом. – Магдочка, не сердись… не сердись, я сейчас. Я уже, я только…

– Открывай, урод несчастный!

Открыл, вернее приоткрыл, надеясь, верно, избежать разговора. Но один хороший пинок, и подобие человека отлетело на кучу тряпья.

– Магда, ну что ты… – он, скатившись с кучи, встал на четвереньки, выгнув дугой тощую спину, прикрытую грязной майкой. – Злая такая.

– Где ты был? – Магда закрыла дверь и повернула ключ в замке. – Ты где был, я спрашиваю?

– Когда? – Он все-таки поднялся, сгорбился, обняв себя руками, уставился непонимающе, улыбнулся, как когда-то…

Когда-то она глотку готова была перегрызть из-за этой улыбки. И теперь готова. Вот так бы и ухватила за тощую шею, сжала, тряхнула, чтобы запищал, заскулил о пощаде.

Нет, не сейчас, нужно взять себя в руки, нужно успокоиться.

– Сегодня где был? Ночью.

– Здесь. У меня голова болела. Нет, Магдочка, я не вру, я здесь был! Честно! Я даже…

– Ле-е-ха… – донеслось из комнаты ленивое. – Ты с кем базаришь?

– Заткнись!

– Кто это там у тебя?

Он сделал было попытку заслонить проход, но Магда с легкостью его оттолкнула. Магда кипела яростью, застарелой, бесполезной ревностью, отвращением к себе такой, не способной окончательно сбежать от прошлого, и растерянностью в предчувствии ответа.

– Ой, а ты кто? – девица сидела на раскладушке и зевала. Была она обыкновенна: слегка потаскана, слегка пьяна, слегка нагла. Попыталась встать, выпятила грудь, а с нею и живот, в отличие от груди мягкий, ровной формы, плавно стекающий складочками на бедра.

– Это ты кто такая?

– Н-надя! Магдочка, не злись, это Надя. Наденька…

Всклоченные волосы со светлыми концами и черными корнями, на которых пыльцой лежала перхоть, растекшиеся тени и вялые, капризные губы. Наденька, значит… он и раньше всех ласково называл: Оленька, Катенька, Машенька… а теперь Наденька.

Сволочь. Оба сволочи.