Великие жены великих людей - Лариса Максимова

Почему мне понравился фильм «Трудно быть богом», трудно объяснить даже самой себе. По большому счету я ничего не поняла и, если меня спросят — о чем кино — ответить не смогу. Во всяком случае, ответить односложно. И тем не менее я смотрела на жизнь этой планеты — мерзкую, немыслимую, кошмарную и отвратительную — и мне не хотелось выйти из зала. Завязка фильма, затянувшаяся на два с половиной часа, пришла неожиданно к кульминации и финалу. И стало понятно, ради чего стоили терпеть эти два часа… И я согласилась с авторами — мы ничего не можем изменить в этом мире, он нас прожует, проглотит и выплюнет — со всеми нашими благими намерениями и лучшими помыслами. Может быть, именно потому, что Герман заканчивал этот фильм, уже будучи очень больным человеком, он это понимал и показал так ясно и откровенно, вполне определено. Но каждый зритель все равно увидел свое. Кармалита говорит, что так было со всеми его фильмами — какое там единодушие! Их часто запрещали — это понятно, время было такое. Но их не понимали и не принимали даже люди, которые все-таки должны были понять и принять. «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны», «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину» — по словам Кармалиты все главные фильмы Германа объединены одним художественным приемом и даже общими действующими лицами. Вот в «Лапшине» идет герой по зимней улице мимо милиционера и бормочет что-то про «томаты-ароматы». При чем тут томаты? Да при том, что зимой так хочется уловить запах теплых бакинских помидоров. Герман, по словам Кармалиты, очень переживал непонимание, сценарий «Трудно быть богом» они переписывали четыре раза. В последнем — уже не надо было ничего говорить иносказательно, обо всем можно — открыто, откровенно, до последней степени остро. И тем не менее — это фильм не о России, и никакого там нет политического подтекста. Он — о трагедии человека и всего человечества. Прощальное слово гения. «Лучше бы он был о России, — говорит Кармалита. — Может быть, Леша еще пожил…»

На съемках фильма «Трудно быть богом». 2001 г.

— Леша отличался ото всех людей на земле. Он был абсолютно ни на кого не похожий. Первое, что я услышала от него в Коктебеле — ну почему я не у себя на даче в Сосново и не лежу на диване? Он в самом деле больше всего хотел лежать на диване и думать, что он и делал, потому что голова у него работала непрестанно, и я никогда не знала о чем он сейчас размышляет. Мы приходили, он ложился на диван, я занималась (желательно поближе к нему): готовила, убирала, я никогда не знала, что он скажет через час. Он ненавидел, когда я уходила из дома, не хотел отпускать даже на час. Ему, вероятно, при мне лучше думалось. Вот он так лежал-лежал, думал-думал, а потом выдавал что-нибудь абсолютно невероятное. Вот типичная история. Снимаем «Трудно быть богом». Проход главного героя, большая часть должна быть длинным кадром снята. И все отрепетировано, и со вторым и с третьим планами, и с актерами, и с оператором — и все одеты, обуты. Все вроде бы нормально. А съемка стоит. День, второй, третий. Леша начинает буйствовать на площадке, кричит на всех… И не снимает. Первая не выдерживаю я. «Котенька, — прошу, — может, ты все-таки снимешь, потом посмотришь, потом переснимешь, если что-то не получится?» А в группе мне все говорят, ну отстань ты от него, ты что, не видишь, что он не знает, что снимать. Он лежит на диване. Пока в один прекрасный момент не говорит Олегу, который занимается реквизитом: «Сгоняйте кто-нибудь на базар — купите белые розы», — и вот так в картине появляются цветы, которые существуют в этом ужасающем замке. Он дает герою белые розы, которыми они здороваются и обмениваются — и все, и пошла съемка. Ну как можно придумать белые розы? Можно понять, когда нарушена логика сцены, что актер плохо играет… Но розы? Почему я и говорю, что залезть в Лешину голову было невозможно. Или вот еще. Герой в «Трудно быть богом» попадает в Веселую башню и видит, что там делают с людьми — сжигают, кладут в кипяток. Совершают мерзкие вещи. Как герою сыграть эмоции, которые он от этого испытывает? Он даже представить себе не может, что человек, глядя на это, чувствует, у актера опыта такого не существует. Известно же, что Жан Габен входил в таз с кипятком, чтобы на его лице возникло потрясение, которое камера фиксировала как страдание или боль. Леша велел актеру взять человеческие внутренности (реквизит, конечно) и измазать ими лицо. Таким образом, то, что вообще почти невозможно сыграть сделало изображение. Открывшийся на лице один сумасшедший глаз. Кажется — как просто. Но на самом деле такие вещи — в картине они выглядят очевидными — очень трудно придумать.

В быту с Германом случались смешные и трагические вещи одновременно. И смех, и грех — говорят русские люди. И это неудивительно, поскольку к быту Герман был не приспособлен абсолютно. Так, например, он обещал Кармалите в первые два месяца совместной жизни в Москве, что будет мыть посуду, если она купит специальную щеточку, чтобы можно было руки не мочить. Она купила щеточку и даже взяла ее с собой, когда переехали в Ленинград. Но он так ни разу посуду и не помыл. Ни щеточкой, ни без щеточки. Ни в Москве, ни в Ленинграде. И щетка тут вообще была совершенно ни при чем.

Один раз в жизни он взял в руки пылесос. Благодаря этому они узнали, что у Германа гипертония. Ему «вступило», рассказывает Кармалита, пылесосить в два часа ночи — вдруг показалось, что в квартире грязно, хотя обычно он вообще не очень замечал, что творится вокруг. Он накричал на нее, обвинил в бесхозяйственности, схватил пылесос, стал им тыкать в разные углы… Светлана посмотрела-посмотрела на это и вызвала «Скорую помощь». Уж очень необычным было его поведение: непонятное и неуемное недовольство, ажиотация, агрессия… И главное — чтобы Леша в чем-то ее упрекнул? Врач приехал, измерил давление, и Германа немедленно увезли в больницу. Потом Кармалите объяснили, что часто при высоком давлении возникает непреодолимое желание что-то делать, действовать, двигаться. Слава Богу, больше он никогда не пылесосил.

Он очень нежный, очень ранимый. Такое невероятное несоответствие внешности. Всю жизнь я смеялась над ним и говорила: «Ну что, опять крокодил Гена ищет друга?» Он считал, что где-то есть человек, который будет близок ему, поймет, разделит все фантазии и мечты. Но где он, где? Леша все время невероятно влюблялся в людей. В сущности, был романтик, не очень приспособленный к жизни. Но при этом оставался всегда невероятно твердым в своих принципах и убеждениях, я не могу себе представить, что ему предлагают что-то неблаговидное и он на это соглашается. И еще он очень не хотел быть начальником. Никогда на эту должность не соглашался. Я помню, как Андрей Смирнов и Элем Климов уговаривали его стать председателем Союза кинематографистов. Он им сразу ответил нет. А они схитрили: сказали, думай до завтра, а мы тебе позвоним. Наступает завтра Мы сидим с Лешей в монтажной, он мне говорит: «Ни на шаг от меня не отходи, ни в сортир, никуда, я слаб — я могу согласиться, будешь меня щипать, наступать на ноги, кричать, визжать, что угодно, лишь бы им не удалось меня уговорить». В два часа они позвонили, я стояла рядом, щипать не пришлось, потому что он на все говорил — «нет». Очень твердо. Он себя не видел в этой роли. Такая была у него фраза.