Повесть о ясном Стахоре - Микола Садкович

Зацвела земля алым цветом по всему Буйницкому полю. Теперь уже не казаки, а шляхта со своими наемниками искала спасения за уцелевшими стенами города. Сколько порубано, сколько конями потоптано - считать было некому...

Ночь избавила от гибели многих. Заиграли трубы отбой. В кровавом свете могилевского зарева казаки покидали бранное поле. Уходили дружно, отаборив возами тех, кто безоружный уходил вместе с ними, с женами и детьми.

Шли вниз по Днепру, на Волынь.

Шляхта бросалась в погоню, пробовала обойти, пересечь путь уходивших. Но остановить их не было силы. На мерзлую землю опадали красивые крылья польских гусар, ложились тела гололобых татарских наемников, а казаки уходили. Взбешенные неудачей, радзивилловы военачальники повернули еще не остывших жолнеров на Могилев, теперь никем не защищаемый.

Тогда-то испил город полную чашу страданий нечеловеческой злобы и смертной тоски...

Все сказали потом на казаков...

А Наливайко с Савулой привели людей в Речицу, там остановились.

КАК СТАХОР В ПЕРВЫЙ РАЗ

ПОДПИСАЛ ПИСЬМО КОРОЛЮ СИГИЗМУНДУ

Было в тот год - зима не зима, лето не лето.

Только в январе снегом подувало, да и то с полдня земля снова чернела. Сырой ветер гнал белые порошинки, мешал их с косицами речного тумана. Днепр дымился холодным маревом, унося редкие, с верховья приплывшие, тонкие льдины.

Мальчишки самодельными пращами метали камни, откалывая хрупкие края льда. Шумно кричали, выхваляясь друг перед другом. Взрослые подзадоривали мальчишек, награждая удачников казацкими прозвищами.

Стахор косо поглядывал на веселое соревнование. Его подмывало самому взять пращу, показать хвастунишкам настоящую меткость и силу удара. Но он был среди взрослых и не мог терять достоинства человека, пришедшего на берег реки не для забавы, а для решения большого, серьезного дела. Не маленький на второй десяток перевалило.

Он стоял с казаками, собравшимися на черную раду. Ждали Наливайко со старшинами. Сегодня, общим согласием, должны утвердить письмо королю от всего рыцарства. Вокруг казаков, ежась на холодном ветру, толпились казацкие семьи и жители Речицы. Много разных людей собралось в этот день на берег Днепра. Ветер шевелил полы дорогих теплых кафтанов, простых дубленых кожухов и насквозь пронизывал потертые однорядные армячишки. Женщины, кутаясь в большие цветастые шали, тихо перешептывались, поглядывая на молодцеватых казаков, пробивавшихся сквозь толпу поближе к середине круга, где на высоком, наскоро сколоченном помосте стоял покрытый парчовой скатертью стол. Над помостом колыхались густые хвосты полковых бунчуков. Музыканты отогревали мундштуки, продувая дорогие серебряные трубы, добытые наливайковцами еще в турецких походах. Ждали.

Стахор стоял впереди самых передних.

Вдруг ударили сразу в четыре котла. Из-за плотного забора крайнего двора вышел хорунжий, высоко неся реявшее на ветру золотисто-красное войсковое знамя. Заиграли трубы. Колыхнулись, загудели собравшиеся. Мальчишки побросали пращи, полезли на голые скользкие вербы.

Совсем рядом мимо Стахора прошел к помосту Северин Наливайко. За ним отец Стахора - батька Савула, монах, его Стахор узнал сразу. Это был тот самый худой и длинный чернец, который в Слуцке обучил Стахора считать. За монахом шел красивый сотник Панчоха, два незнакомых полковника с украшенными золотыми кистями корабелями, за ними весело подмигнувший хлопцам Григорий Жук и польский шляхтич, бывший могилевский каморник, приставший к наливайковцам, пан Мешковский.

Поднялись на помост. Северин поклонился казакам.

- Челом вам, казаки-побратимы! - сказал негромко, глухим, будто усталым голосом.

- Будь здоров, пан старший!

- Челом, челом тебе! Слава! - нестройно рассыпалось по кругу.

Северин выпрямился, обвел пристальным взглядом собравшихся. Лицо его, всегда спокойно-суровое, сейчас выражало сдерживаемое волнение и торжественность.

Гомон толпы стал затихать.

- Тихо! Тихо! Слухайте! - требовали сотники. Наливайко кивнул монаху, тот сделал шаг вперед, перекрестился и, развернув бумагу, начал читать:

- Жигмонту третьему, божьей милостью королю Польскому и великому князю Литовскому, Русскому, Прусскому, Жмойтскому, Мозовецкому, Инфляндскому и Шведскому, Кготскому, Вандальскому дедичному королю...

Над затихшим кругом непривычно торжественно прозвучал, разрываемый ветром, громкий титул Сигизмунда.

Задрав голову, Стахор с завистью смотрел на монаха. Видать, монах был очень учен, ишь, как бойко, без заминки выговаривает разные написанные имена. Будто молитву читает, а все слушают, боясь пропустить хоть одно слово. Стало быть, надо и Стахору слушать прилежно.

- "Мы, Ваша милость, - читал монах, - не потехи ради и не ради славы своей над твоими полками на обычный казакам днепровский путь вышли.

Соблаговоли, Ваше королевское величество, быть о нас такого мнения, какого достойны рыцарские люди, и рассуди по справедливости своих панов за невинно пролитую кровь наших братьев. Людей своих от чужой веры и насильства дотоле неслыханного мы оберегали, а паны напали на нас и погубить захотели. Нас в дороге, которая для всех свободна, не оставляли в покое. В Могилеве мещане сами добровольно признают, что ждали нас, а паны им бунтовническое приказание дали - нас не пускать. Когда мы в городе были, подошло войско литовского гетмана, и, по образцу язычников, хотели всех нас истребить.

Ударили в нас огнем и город со многих сторон подожгли.

Мы их отбросили, а большого огня потушить не смогли и, жалеючи город, выбрались за стены его, где паны нас всем войском окружили. Но бог не допустил потешаться над нами.

Такое вот дело и не иначе излагаем и даем рыцарскую клятву в правде сей.

А ты бы нам мир дал, Ваша милость! Дай нам хлеба поесть, что земля, испокон веку наша, родит, и мы никого бы не трогали. Паны Могилев-город пожгли, кому корысть от того? Мало ли городов других и земли у тебя, а все шляхте с нами тесно.

Отдай, Ваша милость, землю нам, что лежит между Бугом и Днестром-рекой. От сотворения мира ничья она, и никто от сотворения мира не жил на ней. Мы станем ту пустыню орать и злаки сеять. Замок и город свой пофундуем на шляху турецком и татарском. Караул справлять будем своим иждивением, без панов и державцев. Тебе же помочь дадим супроть неверных.

Обо всем этом не преминут доложить гонцы наши - Жук Григорий, казак, и пан каморник, шляхтич Мешковский, что, как и многие еще польские братья, за нашу правду стали и с нами по всему пути следуют до самой Речицы. Пан Мешковский доброй сведкой был того, что произошло, и узнал, что было причиной всего.