Малабарские вдовы - Масси Суджата

Перед воротами дома 22 по Си-Вью-роуд стоял все тот же вздорный дурван. Он заглянул в «Даймлер», увидел Первин, и лицо его побагровело. Он ткнул в Армана пальцем и рявкнул, что тот остановился не там, где надо.

– Мемсагиб? – Арман повернулся и вопросительно глянул на Первин.

Первин сдержанно обратилась к привратнику:

– Вчера, напомню, вы меня впустили. Я адвокат вашей семьи, и Мукри-сагиб дал мне позволение приехать снова.

– Да-да! – коротко подтвердил дурван. – Но если вы к женам, то вам нужен вход в зенану. Это вторые ворота. Я их уже открыл.

Теперь Первин почувствовала себя в глупом положении. Арман проехал еще несколько метров, повернул ко вторым воротам. Выложенная кирпичом подъездная дорожка вела к северной стене дома, к которой была пристроена длинная въездная арка под медной кровлей. Первин поняла, что эта постройка скрывала женщин, когда они садились в машины или повозки.

Первин вышла, осмотрела сад. Эта часть домовой территории была густо засажена высокими деревьями. На запущенном газоне выросли сорняки, а вот за бордюром из розовых кустов явно ухаживали, они выглядели здоровыми.

Первин постучала в дверь, в ответ – молчание. Она выкрикнула приветствие в прорези в мраморном окне-джали, и примерно через минуту дверь ей открыла девочка в поношенном хлопковом шальвар-камизе[34].

– Адаб, – поздоровалась Первин, заметив, что девочка – почти ровесница мальчику, которого она видела накануне. – Меня зовут Первин Мистри. Я приехала к бегум.

– Они про вас знают. Заходите, пожалуйста. – Девочка не поднимала головы, как будто стеснялась гостьи.

– Вчера в главной части дома мне открыл мальчик, – заметила Первин, снимая сандалии.

– Мой брат-близнец Зейд. Он хороший мальчик, – добавила девочка, повернулась и посмотрела на Первин. Сходство их лиц сердечком было очевидным, хотя на девочкином и не было родимого пятна.

– Зейд мне очень помог. А как тебя зовут, душечка? У тебя здесь родители работают?

Детская прислуга была в городе привычной реальностью, но Первин всегда тревожилась за тех, кого привозили из деревень в одиночестве и отдавали на работу в большие дома.

– Меня зовут Фатима. Наш папа здесь дурван, его зовут Мохсен. А наша мама, да сохранит ее Аллах, ушла в рай, когда мы родились. Она нас не выдержала.

– Мне очень жаль. – Первин хотела добавить что-то еще, но юная барышня ее прервала:

– Подождите, пожалуйста, здесь, мемсагиб. Я схожу за ними.

Фатима поспешила вверх по лестнице, Первин же оглядела приемную, которая оказалась примерно того же размера, что и вестибюль, где она беседовала с мистером Мукри. Вот только отделана она была иначе: на полу – старые плиты серого и белого мрамора, тут и там покрытые изысканными агрскими коврами. Розы, стоявшие в вазе на столе посередине, источали дивный аромат.

Заметив в западной стене проход, Первин сделала несколько шагов и оказалась в квадратной комнатке метра в два шириной, главным украшением которой была полутораметровая ниша, отделанная изразцовой мозаикой. Сотни крошечных плиток складывались в изображения цветов и витых арабесок всевозможных оттенков синего и сиреневого с добавлением желтого. Первин ощутила в этом некую древнюю изысканную культуру, которая почему-то показалась ей знакомой. До того как в середине XVII века Персию завоевали арабы, там правили зороастрийцы – в этих изящных цветочных мотивах чувствовалась их общая эстетика.

Услышав тихий шелест, Первин стремительно обернулась.

– Вы хотите помолиться? – На нее с любопытством смотрела худенькая девочка лет двенадцати. Шальвар-камиз был ей не по росту, но изготовлен из шелка с вышивкой – стало ясно, что это не прислуга.

– Амина! – К девочке подбежала миниатюрная женщина с роскошными черными волосами, собранными в высокий узел. – Не говори такого. Эта дама не мусульманка.

Первин смутилась, что ее поймали на самовольном разглядывании. Она быстро поприветствовала даму адабом: у той оказались красивые глаза с длинными ресницами и непредставимо-белая кожа, свидетельствующая о жизни взаперти. Дама была примерно ровесницей Первин, на ней было просторное черное сари, которое явно задумывалось как траурное, но, будучи шифоновым, производило впечатление элегантности.

Первин, смущенно вспыхнув, произнесла:

– Я не знала, что это святилище. Простите меня.

– Извиняться не за что, – куда более любезным тоном произнесла дама. – Михраб[35] для нас – самое священное место. Вы – мисс Мистри, верно? А я Сакина.

После вежливого ответа Первин стало не так неловко.

– Адаб, Сакина-бегум. Меня зовут Первин. Хочу принести запоздалые соболезнования в связи со смертью вашего мужа. Отец сказал мне, что он был необычайно достойным человеком, проявлявшим ко всем неизменную доброту.

Сакина сдержанно кивнула.

– Благодарю за соболезнования, и они отнюдь не запоздалые: мы всё еще в трауре. – Пока она говорила, в комнату вошли еще две дамы в черном, их расшитые бисером туфельки слегка постукивали по мрамору. – Позвольте представить вам Разию и Мумтаз. Мы готовы выполнить любое ваше распоряжение.

Первин еще раз повторила адаб, дамы сделали то же самое. Высокая стройная женщина с седыми прядями в черных волосах, собранных в тугой пучок, явно была Разией. Судя по документам, ей было тридцать лет, Первин же показалось, что она выглядит немного старше: от носа к губам протянулись глубокие морщины.

У Мумтаз, третьей жены, кожа была довольно смуглой, что естественно для человека, не прожившего всю жизнь затворником. Она оказалась далеко не такой красавицей, как ожидала Первин: волосы заплетены в неопрятную косу, лицо отекшее, усталое. А еще от других ее отличало платье. На всех троих были свободные черные сари. Но если у Сакины оно было из легкого шифона, а у Разии – из тонкой чесучи, то на Мумтаз будто надели мешок из дешевой черной хлопчатой ткани – такое скорее станет носить бедная женщина, чем богатая.

– Благодарю вас за визит. Я – Разия, мать Амины, которая поприветствовала вас первой. – Голос у старшей жены был ниже, чем у Сакины, в нем чувствовалась располагающая внушительность. – Она очень ждала вашего появления еще со вчерашнего вечера, когда нам сообщил об этом Мукри-сагиб.

Тут Первин отвлек топоток маленьких ножек. Через несколько секунд в комнату вбежали две маленькие девочки в белых отделанных кружевом платьицах.

– Время заниматься музыкой с Мумтаз-халой[36]! – пропела старшая. На вид ей было лет шесть: наверняка старшая дочь Сакины.

– Насрин, ты прервала Первин-биби[37], нашу гостью, – заметила Сакина, погладив Насрин по голове. – И Мумтаз-хала не сможет сегодня заняться с тобой и Ширин музыкой. У нее дела.

Пятилетняя Ширин подпрыгивала на одном месте.

– А кто наша гостья? Она откуда?

– Девочки, вам не место внизу. Тут взрослые разговаривают. Ступайте к айе. – В голосе Разии слышался упрек.

Первин поняла, что вдов нервирует ее присутствие и то же чувство передается детям. А это ни к чему. Она улыбнулась девочкам и сказала:

– А можно мне с ними поздороваться? Судья может спросить, видела ли я детей, в добром ли они здравии и настроении.

– Хорошо, – кивнула Разия. – Повезло вам, девочки, что представилась такая возможность.

Первин присела на корточки, чтобы заглянуть девочкам в глаза.

– Я Первин; можете, если хотите, звать меня тетей или халой. Я живу в парсийской колонии Дадар и работаю вместе со своим папой в районе, который называется Форт. Мы юристы: помогаем людям сохранить то, что им принадлежит. Мы пообещали вашему папе, что будем заботиться о вашей семье, чтобы все у вас было хорошо.

Когда Первин произнесла слово «папа», Амина прянула вперед и опустила ладони девочкам на головки, будто защищая их.