Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они добежали. Напрягая зрение, мы наблюдали, как оба скрылись в подъезде. Прошла минута… другая… третья… Что такое – неужели попали в ловушку? Но вот они снова появились, рельефно выделяясь в освещенном пожаром проеме двери, принялись энергично махать нам руками.
– Помоги нам, Матка Бозка, – скороговоркой помолился Хуберт. – Пошли, панове. Але прентко![76]
Спрыгнув первым на землю, он подал каждой из нас руку, пропустив всех вперед, заключил цепочку бегущего под перекрестными автоматными очередями, вусмерть перепуганного, то и дело спотыкающегося и хлюпающего носами «панства».
Как ни странно, никого из нас не убило и даже не ранило. Уже перед самым входом в спасительное здание Хуберт подхватил из моих рук сумку с дневниками, произнес с легким укором: «Паненка Вера все же так и не решилась расстаться с какими-то своими вещицами – наверняка безделушками…»
– Это совсем не то, что ты думаешь, Хуберт, – с трудом переводя дыхание, ответила я. – Тут, если хочешь знать, заключена вся моя трехлетняя жизнь. Я просто не могла оставить это там.
Подвал оказался просторным и прохладным. Вдоль стен возвышались штабеля заполненных чем-то ящиков. Сквозь высокие, расположенные чуть выше уровня земли оконца пробивались зловещие, красные отблески пожара. В дальнем углу я заметила какое-то странное, продолговатое возвышение, прикрытое сверху чем-то темным. При виде его меня почему-то охватил ужас.
– Что там? – спросила я Анджея.
– Мертвецы, – нехотя ответил он, взглянув на молчавшего пана Тадеуша. – Их было трое – три молодых хлопака. Может, «восточники», а может, поляки… Лежали вот тут, возле порога. Наверное, их застрелили при облаве жандармы. Мы убрали трупы пока туда. Не выбрасывать же на улицу…
Я невольно покосилась на бетонный возле двери пол – на нем темнели в нескольких местах уже застывшие буро-красные пятна.
– Вот что! – пан Тадеуш хмуро поднялся с ящика, на котором только что расположился. – Вот что! Паненкам не следует плакать и трястись от страха. Не мертвых надо теперь бояться, а живых… Нам, панове, предстоит нелегкая ночь, поэтому рекомендую всем успокоиться и устроиться поудобней… Сейчас мы помолимся все вместе нашему единому Богу и Матке Бозке, затем закроем покрепче дверь и будем ждать, что принесет нам утро… Анджей, подай-ка мне вон тот ломик – я продену его для надежности в петли для щеколды.
И мы стали ждать. Наверное, никогда еще минуты не тянулись так томительно долго, так непереносимо медленно, как в эту ночь. Снаружи продолжался бой. Грохот рвущихся мин или снарядов смешивался с дробными автоматными очередями. Слышались надсадный скрежет металла, какие-то неразборчивые крики. Затем постепенно все затихло, наступила непривычная тишина. В ней, в этой непроницаемой, ватной тишине, минуты тянулись еще медленней, еще непереносимей. Никто из нас не знал, не мог знать, что творится сейчас там, за стенами этого подвала. Чей теперь город? Взяли ли его ночью наши, или он по-прежнему в руках у немцев?
Пан Тадеуш, вновь самолично принявший на себя роль старшого, отдал другой категоричный приказ – никому не выходить из убежища до тех пор, пока не прояснится окончательно обстановка. «Мы не можем рисковать, – убеждал он. – Вдруг выйдем – и тут же наткнемся либо на гестаповцев, либо на полицаев с бляхами. Надо точно убедиться, что город заняли советские войска. В конце концов, кто-то из русских или из немцев объявятся вблизи, дадут о себе знать».
Уже совсем рассвело. Из тусклых, пыльных оконцев просачивался бледный утренний свет. По-прежнему кругом царила непробиваемая тишина. Я решительно поднялась с ящика. Просто я не могла больше ждать ни минуты, ни секунды.
– Я выйду сейчас одна, а все остальные, в особенности это касается мужчин, останутся здесь, – возбужденно говорила я, глядя на зеленоватые, измученные страхом, ожиданием и надеждой лица. – Поверьте, для меня это совершенно безопасно. Я говорю по-немецки. Если в городе еще немцы – скажу им, что я – фольксдейтч, что внезапно заболела и поэтому не смогла вовремя эвакуироваться. Если же… Если же тут уже наши… Словом, я должна убедиться… Должна! Анджей, помоги мне, пожалуйста, с этим засовом…
Сопровождаемая охами и горестными причитаниями мамы, я вышла из подвала и чуть не упала от внезапного головокружения. Придя мало-мальски в себя, огляделась. Кругом было пусто – ни человека, ни птицы, ни собаки. Сойдя со ступенек, осторожно прошла к дороге, остановилась возле угла палисадника. Дымящийся, закопченный остов театра смотрел на покореженный войною мир жуткими, черными, выгоревшими изнутри глазницами окон. Вдали, метрах в двухстах от меня, двигались по главной магистрали войска – шагала пехота, мчались машины, мотоциклы. Внезапно я заметила на одном из уцелевших зданий спущенное с верхнего окна развевающееся на ветру белое полотнище. Затем еще одно… Еще… Что бы это значило? Вывесили белые флаги? Означает ли это, что те жители города, которые не успели или не захотели эвакуироваться, сдают себя на милость победителя. Но… но тогда в городе наши? Господи, не ошибиться бы…
Внезапно из колонны мотоциклистов отделился один, свернул на дорогу, ведущую мимо моего палисадника. Заметил ли одинокую фигуру, замершую в напряженном ожидании, направился ли по приказу на разведку, или просто захотелось прокатиться по улицам поверженного города? Все ближе он… Ближе… Мое сердце готово выпрыгнуть из груди от радости – ведь на мотоциклисте советская шинель, советская зимняя шапка со звездочкой. Парень подъехал, лихо затормозив, соскочил на землю. И тут же горькое разочарование охватило душу – я увидела на плечах его шинели погоны… Нет, это не русские войска заняли город, у наших бойцов не было, не может быть погон. Кто же это? Поляки? Чехи? Или кто другие?..
Между тем подъехавший с веселым удивлением разглядывал меня, стоявшую перед ним в платке, в длинном и широком, с чужого плеча кожаном пальто.
– Здравствуй, паненка, – приветливо сказал он, и тотчас волна безумной радости захлестнула сердце: это был русский! Это был наш! Там, по центральной магистрали, двигались наши, советские войска. Это они, наши родные, бесстрашные воины, отбили сегодня ночью город, это они принесли мне, всем нам, долгожданную свободу…
– Я – не паненка, – через силу произнесла я, не в силах сдержать хлынувший из глаз поток радостных, счастливых слез.
– Не паненка? Кто же ты? – удивился еще больше парень
