Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То же 1 марта
7:30 вечера
Сижу снова в своем укрытии – за кучей угля и, благо фрау Регина отлучилась на полчасика, как она говорит, – «протянуть ноги», – закончу утреннюю запись.
…Швестер Ани начала разговор без обиняков:
– Что ты думаешь предпринять, когда русские подойдут вплотную к городу? – спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила твердо: – Из наших с тобой разговоров я уже давно поняла, что ты не станешь эвакуироваться вместе со всеми, а будешь ожидать свою армию здесь. Так вот, я хочу предложить тебе – перебирайся сейчас жить к нам, в нашу квартиру. Мы с Гильдой и Гербертом тоже решили не трогаться с места. Замки у нас надежные, а Герберт уверен, что при царящих сейчас вокруг беспорядках и хаосе ни тайная полиция, ни жандармерия просто не в состоянии будут проверять все здания. Ну так как?.. Мне кажется, всем вместе нам будет легче выжить…
Предложение Ани явилось для меня полной неожиданностью. Ясно, что они трое все еще не избавились от страха перед «красными варварами» и теперь хотят заполучить к себе меня, русскую, чтобы я в крайнем случае как-то заступилась за них, замолвила бы за каждого в случае необходимости доброе словечко. Но ведь у меня, у всей нашей «команды,» давно созрел другой план, однако не стану же я делиться им с ней, немкой.
– Я ведь не одна здесь, Ани, – в растерянности, чтобы хоть что-то сказать, ответила я.
– О, конечно. – Ани оживилась. Ее щеки слегка зарделись. – Я знаю… Безусловно, и твоя мама, и Надья тоже перейдут к нам. Квартира у нас большая, ты сама ее видела, места для всех хватит. Пожалуйста… Я прошу тебя.
– Ани, послушай, пожалуйста… Дело в том, что, кроме мамы и Надежды, у меня есть тут еще другие близкие друзья – несколько русских и польских девушек, одна чешка, а также пожилой поляк. Понимаешь, в свое время мы все были в заключении, и теперь постоянно держимся вместе. Просто ни я, ни мама не сможем их сейчас оставить.
Теперь лицо швестер Ани несколько омрачилось. Я видела, как она что-то подсчитывала в уме: «Сколько вас всего? Девять человек? Ну так что же… Я думаю, мы все отлично разместимся у нас. Мужчины займут маленькую комнату, мы, женщины, – остальные две. Моя сестра Гильда хорошая экономка, у нас есть небольшие запасы крупы, соли, сахара, так что и с питанием на первое время проблем не будет… Ну так как?
Несмотря на все уговоры, я не смогла дать Ани никакого конкретного ответа, обещала ей подумать, посоветоваться со всеми остальными. Но, как я и предполагала, никого, кроме, кажется, Надежды, не заинтересовало предложение швестер Ани, никто и не захотел менять наш прежний план. Дело в том… (Сказать или промолчать, чтобы не сглазить? Ах, ладно, была не была – скажу, только предварительно плюну трижды через левое плечо.) Дело в том, что у нас уже имеется на примете вполне надежное, на общий взгляд, убежище, где мы вполне сможем пересидеть в относительной безопасности и жандармскую проверку, если таковая будет, и даже уличные бои. Пан Тадеуш совершенно случайно обнаружил его и теперь страшно гордится собой перед всеми.
Это «убежище» – один из многих подвальных отсеков, на наружной двери которого красуется огромный, повешенный неизвестно когда и кем, амбарный замок. Через дверь, обычным путем, в отсек, естественно, не попасть, но на днях пан Тадеуш, убирая территорию вокруг здания, обнаружил в задней, отдаленной его части довольно значительную сквозную пробоину в кирпичной стене, что образовалась, вероятно, еще при первой бомбежке города. Оглядевшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, пан Тадеуш, любопытства ради, не без труда пролез через отверстие внутрь и оказался в довольно просторном помещении, где были расставлены вдоль стен огромные, раскрашенные куски фанеры, служившие декорациями к спектаклям. Тут же были сложены штабелями соломенные маты, пыльные рулоны ковровых дорожек.
Сообразив, что обнаруженное случайно тайное убежище сможет сослужить нам всем в дальнейшем добрую службу, пан Тадеуш тщательно прикрыл снаружи брешь в стене найденными поблизости ломаными носилками, а вечером, пыжась от собственной значимости, поведал всем нам о своей находке. Естественно, что уже вскоре и я, и Руфина, и Надежда побывали в этом отсеке, самолично убедились в ценности открытия пана Тадеуша. Вот именно здесь, в хранилище театральных декораций, мы и намерены, когда придет час, укрыться от жандармских ищеек, потому что им, конечно же, и в голову не придет искать каких-то нарушителей за закрытыми на замок дверьми. И именно отсюда, через брешь в стене, мы и выйдем, как я истово мечтаю, на встречу со своими… Ах, если бы все это удалось! Пожалуй, чтобы не сглазить – я еще раз трижды сплюну через левое плечо…
Все. Придется заканчивать. Вернулась невыспавшаяся и от этого еще более злая фрау Регина и опять громогласно ищет несносную девчонку-чернорабочую: «Во бляйбт виедер диезе юнге унаусштелих унгелернтер арбайтерин?»[75]
3 марта
Суббота
В нашей «команде» – пополнение. Вчера утром Надежда встретила в городе, по пути на работу, двух польских парней, ужасно худых, изможденных и оборванных, по виду – настоящих бродяжек, которые, судя по их настороженному поведению, явно опасались встречи с представителями местных властей и которые, распознав каким-то образом в Надьке «восточницу» (никто из нас сейчас «ОСТы» уже не носит), попросили ее указать им какое-либо надежное, безопасное в смысле полицейской облавы местечко и по возможности чем-то накормить их – дать хотя бы по крохотной корочке хлеба.
– Мы повстанцы из Варшавы, – объяснили они Надежде. – Пробираемся в сторону фронта, и уже пять дней у нас не было во рту ни крошки.
Надька, рискуя схлопотать от швестер Хени строгий выговор за опоздание, не раздумывая, повернула обратно и привела обоих парней ко мне, на нашу кухню. Вид этих бедолаг – пиджаки и брюки грязные, в лохмотьях, из рваных ботинок – пальцы наружу – так разительно отличался даже от самых затюханных немецких беженцев, что все невольно сторонились их, поглядывали на обоих с нескрываемой подозрительностью. А зловредная шеф-повариха, увидев меня, разговаривающую с поляками, принялась орать, что не потерпит в своем заведении, где готовится еда для высокоцивилизованных немецких граждан, разный сброд и что если русская фрейляйн не гнушается якшаться с подобными оборванцами и бродягами, у которых, безусловно, полно вшей и
