Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь уже все улеглись, – слава Богу, что соломенных циновок хватает с избытком, – я тоже заканчиваю свои записи. Сейчас задую коптилку, – электрическая лампочка в нашем отсеке есть, но из опасения быть обнаруженными, – мало ли, какая световая полоска просочится сквозь невидимую глазу щель, – мы решили не рисковать, а хозяйственный пан Тадеуш раздобыл где-то и загодя приволок в тайник небольшую флягу с керосином, – итак, сейчас задую коптилку, но совсем, совсем не уверена – сумею ли скоро заснуть. Так много опять в сердце тревоги и еще какого-то неопределенного чувства, в котором слились воедино и радость, и безнадежность, и восторг, и слабая уверенность, и еще противный, липкий страх… Неужели, неужели, неужели жандармская проверка не минует нас и жить нам осталось лишь считаные часы? Ну ладно. Хватит об этом. Надеюсь, как Анджей и Хуберт, что всемилостивейший и мудрый Господь Бог и добрейшая Матка Бозка и впредь не оставят нас своими милостями.
Всё! Задуваю коптилку.
7 марта
3 часа пополудни
Они, жандармы, приходили! Только сейчас. Неожиданно, среди царящей за стенами нашего укрытия тишины, раздался тяжелый топот подкованных металлическими пластинами сапог, послышался мужской немецкий говор. Полицейские ищейки протопали вдоль всего подвала. Мы слышали, как они заходили в соседние, открытые отсеки, как, в конце концов, обнаружили кого-то и орали над ним (или над ними) и как потом раздались чьи-то отчаянные крики, стремительный короткий топот быстрых ног и вдогонку вопль: «Хальт, хальт!..» – и как затем прозвучали несколько гулких, громом прокатившихся под бетонными сводами подвала выстрелов… Мгновения мертвой тишины, и снова послышались тяжелые шаги. Они все ближе, ближе и вдруг остановились возле нашей двери. Раздался легкий металлический скрежет – кто-то невидимый взялся рукой за замок… Мы сидели на своих матрацах, скованные ужасом, боясь пошевелиться, затаив дыхание, – ведь только сейчас там, за стеной, произошло страшное, пролилась чья-то кровь. Сейчас… Сейчас… Дверь распахнется, и…
– Тут замок, – произнес нерешительно невидимый убийца. – Стоит ли его ломать?
– Наверное, ни к чему, – ответил второй. – Зачем портить хорошую вещь? Раз закрыто – значит там никого нет… Давай, пошли! Мы и так здорово задержались здесь.
– А вдруг… – Первый, словно что-то почувствовав, медлил. – Вдруг там кто-то тоже прячется из этих «восточников» или поляков, как и в том отсеке…
Именно в этот момент мне чуть не стало дурно – я словно внезапно прозрела – вдруг впервые заметила над дверью (почему не видела его раньше?) узкое, продолговатое оконце. Сейчас кто-то из гнусных убийц подтянет к двери один из разбросанных там повсюду ящиков, поднимется на него, и…
Но есть, есть же Бог на свете, и есть также замечательнейшая Матка Бозка! – к счастью, полицейских ищеек подобное озарение не посетило.
– Говорят тебе – там никого нет, – произнес второй, нетерпеливый голос. – Раз закрыто на замок – значит там пусто… Давай пошевеливайся, если не хочешь сам угодить в лапы русских!
Хвала тебе, Великий Боже, и да здравствует сверхзамечательная немецкая бережливость! Замок, бездушную и, по сути дела, дерьмовую вещицу, пожалели сегодня убийцы в полицейской форме, а он, сам того не ведая, спас ни много ни мало – одиннадцать человеческих жизней… Разве же это не чудо?
Итак, мы спасены. Спасены ли? Бой, по всему видно, подступает стремительно и неотвратимо. Сколько нам осталось еще ждать?
8 марта
1945 года
Свершилось!.. Наконец-то! Свершилось! Мы у своих и со своими! Мы снова слышим русскую речь, ощущаем пожатия крепких, надежных рук, и я – счастлива, счастлива, счастлива!
Господи, как же безмерно я счастлива, и как я благодарна Тебе за то, что Ты услышал мои жаркие молитвы, что Ты подарил мне эту великую, невыразимую никакими словами радость, а еще за то, что Ты мудр, милостив и справедлив…
8 марта
Два часа пополудни
Не знаю, с чего начать, – столько надо обо всем рассказать! Я, да и все мы, – как во хмелю, как в угаре. Голова идет кругом от невероятного сознания, что вот она, долгожданная свобода, – здесь, со мной, что я пережила весь этот кошмар и что теперь (я очень надеюсь на это!), – что теперь долгая, ухабистая дорога к тебе, моя Россия, уже скоро – уже очень скоро – откроется передо мной.
Пока выкроились свободные минуты, расскажу о вчерашней, последней в неволе ночи. Мы сидели в кромешной тьме, боясь даже засветить коптилку, а кругом гудел, разрастался жаркий бой. Бетонный пол под нами сотрясался от близких разрывов бомб или снарядов. Один оглушительный взрыв раздался совсем рядом – вылетело со звоном стекло из оконца, стены, осыпав всех меловой пылью, содрогнулись, отчего с грохотом, едва мы с Надей успели отскочить, посыпались на пол фанерные декорации. Выглянувший через несколько минут сквозь щель в «двери» на улицу пан Тадеуш тревожно отпрянул назад:
– Здание горит! Надо срочно выбираться отсюда в другое место. Иначе задохнемся от дыма!
И в самом деле, мы только сейчас заметили, что в помещении уже полно дыма, и с каждой минутой становилось все труднее и труднее дышать. Пан Тадеуш не без усилия откатил в сторону импровизированную «дверь», – и сразу в отсек ворвался веселый, яростный гул огня. Треск горящего дерева и звон осыпающихся стекол перемежались с короткими и длинными автоматными очередями. Стало ясно, что бой за город идет уже на улицах, он здесь, вокруг нас.
– Мы с Анджеем попытаемся пробраться через дорогу, в подвал соседнего дома, а Хуберт останется здесь, с женщинами, – отдал приказ пан Тадеуш, принявший на себя роль главнокомандующего. – Доберемся удачно – дадим вам знак, – тогда следуйте за нами… Вещей не брать, самим бы выбраться невредимыми… Ну, Анджей, – с Богом…
Две фигуры, выползшие на карачках из лаза стены, ярко освещаемые сполохами пожара,
