Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

когда, сдерживая дыхание, стою возле ограды, под разбитым фонарем, то уже не приходится изо всех сил напрягать свой слух, чтобы услышать то, что жаждешь услышать. А прошедшей ночью появилось и зрительное подтверждение надвигающегося фронта – черное, беззвездное небо с юго-восточной стороны слабо окрасилось мерцающими розовыми отблесками дальних пожаров. Значит, уже совсем близко… Уже совсем скоро… И вновь в страшной тревоге сжимается сердце. Удастся ли нам остаться здесь? Окажется ли безопасным наше убежище (сейчас оно почему-то видится мне совсем ненадежным), посчастливится ли, в конце концов, выжить?

Предсказание польских парней сбывается – поток беженцев резко и как-то сразу сократился. Правда, на дорогах еще достаточно и людей, и транспорта, но по сравнению с тем великим столпотворением, что наблюдалось здесь еще несколько дней назад, это можно считать лишь единичными, ползущими на Запад подводами. Теперь беженцы не останавливаются даже на краткосрочный отдых, а получив свои порции каши, тут же быстро съедают ее и отправляются дальше.

Почти совсем обезлюдело и наше огромное театральное здание. В просторном, гулком от пустоты зрительном зале, где пол завален обрывками сальной бумаги, коробками и баночками от детского питания, объедками, прочим мусором, а также выкинутым в последний момент из-за спешки разнообразным тряпьем (сейчас тут никто уже не убирает), царит непривычная тишина. Здесь остались лишь те, кто пока не может тронуться в путь из-за поломки транспорта. Но и они находятся в лихорадочной деятельности и вот-вот тоже ринутся вдогонку остальным – прочь от страшных «красных» на спасительный Запад.

Из-за резкого сокращения потока беженцев почти отпадает надобность и в благотворительной кухне. В остывающих котлах подернулась неаппетитной голубовато-сизой пленкой сваренная еще утром лапша (накануне кончилась крупа, взамен ее какие-то солдаты привезли и сбросили с машины мешок лапши). Вчера наша крикливая шеф-повариха, сняв свой неизменный клеенчатый фартук, вышла, как всегда, ненадолго – «протянуть ноги» – и исчезла, по-видимому, навсегда. Пан Тадеуш будто бы видел издали очень похожую на нее фрау, которая, согнувшись под тяжестью чемодана, торопливо втиснула себя и свою ношу в какой-то небольшой, набитый людьми автофургончик.

Таким образом, мы с мамой остались и без руководства, и, что еще хуже, как бы без дела. Однако продолжаем создавать видимость, что не сидим без работы, а по-прежнему ужасно заняты, – кормим уже единичных беженцев холодной, скользкой лапшой, а главное, без конца – благо полно угля – кипятим воду для чая (для этого постоянно сливаем из бака и добавляем свежую). Я страшно боюсь, что нагрянет полиция и, увидев, что мы бездельничаем, тут же погонят нас вслед за всеми.

Надежда с сегодняшнего утра тоже числится «безработной». Ее старческий «квонтингент» выехал, а богадельня прекратила свое существование. По совету пана Тадеуша, который все еще продолжает невозмутимо махать метлой вокруг здания, все наши девчонки сидят, в целях безопасности, тихохонько на нашем балконе и не осмеливаются высунуть наружу свои носы.

Ах, хоть бы скорей окончилась эта угнетающая душу неопределенность и наступило то – неизбежное, чего ждем, чего опасаемся, на что так истово надеемся…

6 марта

Среда

Сегодня, около пяти часов вечера, когда мама куда-то вышла, а я оставалась в кухне одна, к нам пожаловали два типа из фельджандармерии. У меня прямо сердце зашлось от испуга, когда я увидела на их шинелях металлические бляхи.

– Господа полицейские желают покушать? – вежливо, с улыбкой спросила я дрожащим голосом. – У нас есть отварная лапша. Правда, она уже немного остыла, но я сейчас подогрею. На плитке. Айн момент…

– Нет необходимости, – хмуро отозвался один из полицейских и цепко уставился на меня: – Вы фольксдейтч?

– Да, – соврала я.

– Откуда прибыли в этот город?

– Из… из Мариенвердера. – По враз оживившимся физиономиям сыщиков я сразу поняла, что попалась. Действительно, «адиотка»! Дура дремучая! Не могла сказать, что местная, что являюсь жительницей Битова… Теперь они вцепятся мертвой хваткой, вытряхнут из меня все, что им нужно.

– Из Мариенвердера? Но… но тот поток беженцев уже давно проследовал через город. Ты, вероятно, ехала со своими хозяевами. Почему же осталась здесь?

Нет, не бывать мне, видимо, никогда умелым конспиратором! С ужасом я вдруг услышала, что снова плету старую легенду о сдохшей лошади и поломанной телеге… Понимаете, господа полицейские, из-за этого несчастья мои хозяева вынуждены были погрузить свои пожитки на подводу, принадлежавшую их родственникам, а меня… а мне они посоветовали временно устроиться на работу где-нибудь в этом городе… Правда, здесь, на благотворительной кухне, я всего лишь несколько дней, а до этого обслуживала больных старцев в одной из богаделен… Господа полицейские при желании могут справиться обо мне в городском Красном Кресте у швестер Хени…

– Ладно, хватит сочинять небылицы, – брезгливо остановил меня молчавший до этой поры второй полицейский. – Ты одна здесь или есть еще такие «рабочие»?

– Одна. Нет – с мамой… с моей мамой, – быстро поправилась я, заметив совершенно некстати появившуюся на пороге кухни, несколько растерянную маму. – Почему вы мне не верите, господа полицейские? Мы обе – польки, польки – фольксдейтчи! – громко, специально для мамы, добавила я, чтобы она не вздумала вступить по привычке в диалог с полицейскими на своем немыслимом русско-немецком жаргоне.

– Совсем завралась! – с каким-то непонятным удовлетворением сообщил первый сыщик второму. – Их, этих «фольксдейтчей», тут, вероятно, целая банда скрывается… Вот что! – Он снова хмуро уставился на меня. – Вот что! Запомни сама и передай остальным своим приятелям – или кем они там тебе доводятся, – чтобы через час… нет, – чтобы через полчаса – духу вашего здесь не было! Иначе пеняйте на себя. Мы просто выполним приказ – вы будете все до одного расстреляны на месте! Итак, тебе все понятно?

– Яволь! – четко, с готовностью ответила я. – Меньше чем через час, как только соберем свои вещи, нас здесь больше не будет. Яволь, господа полицейские. Нам все понятно.

Минут через сорок всей нашей «банды» действительно уже не оказалось «на месте». Собрав свои тощие узелки (у Надежды вещей оказалось больше всех – целый тюк; по-моему, при расставании со своим нелюбимым «квонтингентом» она прихватила изрядную толику из старушечьих баулов), мы поочередно, благо уже наступила темнота, перебрались в свое тайное убежище. И сразу, едва оказались под спасительным кровом (ах, будет ли этот кров действительно спасительным для нас?), а явившийся последним пан Тадеуш тщательно, как смог, замаскировал за собой наружный вход (за последние дни он усовершенствовал служившие дверью носилки: приколотил к ним разные обрезки досок, фанеры, прицепил обрывки картонных коробок, чтобы создалось впечатление груды хлама), – так вот, сразу после этого