Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поднявшись с ящика, наш гость движением плеча напахнул на себя поглубже полушубок, окинул нас с Руфиной прежним внимательным взглядом, сказал с нотками сочувствия в голосе:
– Вас кто-то обидел, девушки… И кажется, довольно чувствительно… Ну, послушайте, зачем вам сейчас армия? Война не сегодня завтра окончится. Поезжайте-ка лучше по домам, в Россию, – там работы теперь – навалом, и, пожалуй, не менее, а даже, может быть, более важной, чем здесь, на фронте. Вам будет где приложить свои силы. А тут, поверьте мне, тут вам нечего делать. И не надо обращать внимания на тех, кто по недомыслию попрекнет вас оккупацией. Люди озлоблены зверскими деяниями фашистов, тем, что они творили на нашей земле, – вот и срывают свое зло на тех, кто превратностями судьбы оказался рядом с ними… Так что, – он дружелюбно улыбнулся нам, – так что настоятельно советую вам – не рвитесь вы ни в армейские санитары, ни в чернорабочие… Я понимаю, вы сейчас идеализируете всех, кто в военной шинели. Однако не стоит этого делать. Скажу вам по секрету – после войны я, наверное, за километр стану обходить этих наших «сестричек»… Конечно, встречаются среди них и такие, которые достойны самого искреннего уважения. Но многие, увы, показали себя далеко не в лучшем свете…
Игорь Алексеевич уже открыл дверь на выход, когда мама, что-то обдумав, ринулась за ним.
– Сынок… извините… товарищ командир, не могли бы вы прийти сегодня ночевать сюда, к нам? Тут, за стеной, – отличное свободное помещение. Сейчас мы уберем там, приготовим для вас постель. У нас есть великолепная перина, – мама посмотрела на молчаливо-угрюмую Надежду, – найдутся, наверное, и простыни. Скажу вам откровенно: мы с Катериной страшимся наступающей ночи. С нами шестеро молодых девчонок, а сюда то и дело заглядывают подвыпившие солдаты. Некоторые из них настроены очень агрессивно, не случилось бы, не дай Бог, беды… Пожалуйста, товарищ командир. Если, конечно, можно…
– Добро… Я приду сейчас, – сказал после короткого раздумья Игорь Алексеевич. – А перины и всего прочего – не надо. Мой помощник доставит сюда все, что необходимо. Ведь мы расположились в этом же доме. Вестовой сказал мне, что внизу находятся репатрианты, среди них – советские… Вот я и спустился познакомиться.
Какими же дальновидными оказались мама с Катериной! Сейчас я просто не представляю, что произошло бы ночью, не окажись рядом с нами нашего высокопоставленного спасителя.
…Уже было, наверное, часа два ночи, когда дверь в подвал с грохотом распахнулась. В темноте кто-то, пьяно матерясь и чертыхаясь, топтался у порога. Потом вспыхнул яркий луч фонарика, медленно пополз по стенам, по полу. Вот он наткнулся на спящую на сдвинутых циновках нашу «команду» (я и Руфина, лежащие рядом, тотчас лихорадочно натянули на макушки свои пальто, которыми укрывались), изучая, задерживался на несколько секунд на каждой голове.
– Вот они, курвы, где притаились! – с мрачным злорадством произнес пьяный голос. – И своих хахалей, чтобы недалеко ходить, пристроили рядом. – Последние слова ночного визитера относились, видимо, к пану Тадеушу, Хуберту и Анджею, что расположились на своих циновках несколько поодаль. – Ах, курвы, попрятались, думают, их не найдут…
Фонарь погас. В наступившей, прерываемой лишь непонятным бормотаньем тишине послышался глухой стук, – по-видимому, пришедший снял с плеча и неловко уронил на пол свой автомат. Вслед за тем раздались еще какие-то мягкие шлепки, и почти тотчас взвился в темноту испуганный Надькин голос:
– Ты что? Ты что?! А ну, пошел прочь от меня! Убери, говорят тебе, лапы! Ой, мамонька ридная, що же вин робыт? Тетечка Нюра, девчонки, поможите же мне…
Мама, вскочив – она лежала с краю, рядом со мной, – метнулась к выключателю. Вспыхнувшая под низким потолком пыльная лампочка открыла нашим взорам такую картину: расположившаяся с противоположного края, растрепанная, с ярко-красными пятнами на щеках Надька («везет» же ей, бедолаге!), полусидя на циновке, отчаянно отбивалась кулаками и коленками от настойчиво пытающегося улечься рядом с ней какого-то расхристанного солдата. Наконец ей удалось в последний раз крепко пнуть его ногой, и она тут же вскочила, метнулась на нашу сторону.
Пьяный, изрыгая проклятия одно другого страшней, медленно приподнялся, встав на колени, потянулся за своим автоматом. Его вид был отвратителен: бессмысленный, пустой взгляд на белом, словно меловом лице, с прилипшими на влажный лоб лохматыми волосами. Трясущимися, неверными руками пьяный поднял свой автомат. Не спеша повел черным, прыгающим дулом вдоль наших, замерших в испуге голов, в бешенстве заорал хриплым голосом:
– Счас всех порешу, гады!.. Ни одну суку не оставлю живой!.. Счас вы все у меня получите!.. И хахалям вашим размозжу башки!..
Вполне возможно, что все так и получилось бы, если бы не заступничество нашего заспанного гостя. Мама, а за ней и Катерина устремились было за ним, но он, в накинутом на белую сорочку полушубке, уже сам спешил им навстречу.
Теперь этот человек спасет нас, – с чувством громадного облегчения подумалось мне, – сейчас стальной, непререкаемый голос произнесет короткие слова команды, и пьяный дебошир тотчас присмиреет, уберет наконец свой страшный автомат, а затем, пристыженный и виноватый, незамедлительно исчезнет отсюда. Не может же, в самом деле, рядовой солдат ослушаться старшего по званию офицера, тем более подполковника (к этому времени я уже знала – просветили пан Тадеуш с Хубертом и Анджеем, – какому воинскому чину соответствуют две звезды).
Но, к моему величайшему удивлению и даже разочарованию, никакого категоричного приказа не последовало, да и пьяный хулиган, похоже, ничуть не струсил и не устыдился при появлении перед ним высокого воинского чина. Происходило все так, будто старший брат урезонивал младшего. Сделав знак рукой пану Тадеушу и ребятам, чтобы они не маячили сейчас перед глазами, и присев рядом с упившимся до невменяемости юным солдатом на корточки, седой подполковник, не повышая голоса, дружески внушал ему:
– Ты что же это надумал, браток? Ну, успокойся, успокойся… Ведь перед тобою всего лишь беззащитные женщины – посмотри, как ты напугал их… Не надо шуметь, братишка, а лучше ступай – отдохни. Нам завтра снова немца бить, вот там и покажешь себя.
– Все равно убью гадов! Всех, туды-твою-растуды, перестреляю! – продолжал куражиться пьяный «браток». Но постепенно – далеко не сразу, постепенно автомат соскользнул из его рук (Игорь Алексеевич тут же проворно передал его своему помощнику – как он его называет – Михалычу), слова стали невнятными, а вскоре и сам наделавший столь большой переполох бузотер (теперь он казался мне совершенно безобидным, даже
