Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции - Евгений Васильевич Цымбал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* Владимир Фабриков: Тарковский моей работой, вероятно, был доволен. Он никогда, ни разу мне своего раздражения не высказывал. Вообще, крики и вопли — это не его стиль поведения. Андрей держал себя корректно, хотя, конечно, и очень жестко мог высказаться. Я помню, в трубе он хороший разнос устроил по операторским делам. Но хамства и безобразных сцен Андрей никогда не позволял, хотя был очень требовательным. Когда декорацию сделали, он на нее посмотрел, все оценил, попросил последние поправки сделать, и дальше на нее не отвлекался. Он знал, что все сделано, как ему нужно, очень качественно, с этой стороны он прикрыт, и спокойно работал с оператором и актерами.
Реквизитом Андрей пользовался лаконично и точно. Еще в квартире у Тарковского, если речь заходила о характере реквизита, он всегда строился на минималистском отношении к предмету. Лишних предметов или атрибутов почти не было. Стоит стул у кровати. На нем таблетки, шприц, кипятильник никелированный — холодный, металлический блеск, сразу возникает тревога. У стены костыли. Уже ясно, что тут неблагополучно. Избыточность здесь ни к чему. И книг в кабинете Сталкера можно было в таком количестве не давать. И так все понятно.
Тарковский предложил поставить возле упомянутой стены полки, стеллажи, комод, а книги складывать в живописном беспорядке, а не как обычно аккуратными рядами. Между книгами я воткнул гипсовую голову и вазы. В чем-то эта декорация рифмовалась с библиотекой в «Солярисе». Режиссеру понравилось. Меня восхитили его находчивость и профессионализм. Минимальными средствами — с помощью одной приставной стены и реквизита — он придумал, а мы создали новую декорацию.
…Крупный план. В глиняную миску рука жены Сталкера наливает молоко для собаки, слегка проливая на пол. Камера отъезжает. Собака жадно лакает. Через кадр проходят ноги жены, потом ноги Сталкера. Он почему-то ложится на спину рядом с собачьей миской на грязный пол, но никого это не удивляет. Сталкер тяжело дышит и гневается на своих попутчиков. Бьет кулаком по полу, так что собака отшатывается, а потом уходит. Отъезд заканчивается общим планом комнаты. Это кабинет или библиотека Сталкера — она же спальня… Бликуют стеклянные дверцы шкафов. Панорама. Жена Сталкера помогает ему встать, ведет вдоль стены с книгами к их кровати. Сталкер тяжело дышит, вздыхает, на ходу раздевается. Жена помогает ему снять ботинки и брюки. Сталкер укладывается в постель, не сняв носков, жена укрывает его, садится на кровать, нагибается к нему.
Общий план. Жена поправляет подушку под головой Сталкера, дает ему лекарство, помогает запить водой из стакана, который берет на стоящем рядом стуле. Успокаивает, ставит стакан обратно, мятым носовым платком вытирает лоб и лицо Сталкера. Медленный наезд на средний план. Сталкер возмущается своими попутчиками. В воздухе летают пушинки. (Они тоже были заготовлены заранее, еще летом, в Эстонии.) Наезд продолжается до крупного плана. Рука жены вытирает ему лицо, гладит его по голове. Он не может успокоиться, плачет. Жена Сталкера (за кадром) предлагает пойти с ним в Зону. Сталкер на секунду задумывается, потом отказывает жене, закрывает глаза и отворачивается.
В спальне Андрей Арсеньевич хотел иметь старый венский стул и любимый его предмет, присутствующий во всех его фильмах, начиная с «Соляриса» — хромированный бикс — кипятильник для дезинфекции шприцев и хирургических инструментов. Остальные предметы в кадре были те же самые, что в начале фильма, когда просыпались Сталкер и его жена. Тарковский только говорил, что добавить, что убрать, имея в виду таблетки и ампулы.
Монолог жены снимался во время съемок бара, но в монтаже Тарковский поставил его предпоследним в фильме.
Панорама. Жена Сталкера проходит от окна к стене, возвращается, присаживается на подоконник, достает пачку сигарет, вынимает одну, закуривает.
Панорама. Она встает и переходит к другому окну. Снова садится. Рядом с ней, сзади стоит любимый Тарковским венский стул. Медленный наезд. И жена Сталкера говорит свой монолог, заканчивающийся словами: «А если б не было в нашей жизни горя, то лучше б не было, хуже было бы. Потому что тогда и… счастья бы тоже не было, и не было бы надежды. Вот».
Последнюю часть своего монолога она говорила, глядя в камеру, то есть обращаясь к зрителям, отвечая на их невысказанные вопросы. Этот кадр снимался не в квартире Сталкера, а в баре, где она говорила, адресуясь Профессору и Писателю. Но здесь эти персонажи стали не нужны режиссеру, и он обращается к зрительному залу. Почти никто из этого не замечает. А если и замечает, то фильм так убедил зрителей в правдивости происходящего, что им уже безразлично, где это снималось.
В монтаже этот монолог переставлен в конец фильма специально, чтобы вырвать его из контекста, создать ощущение главного, финального высказывания. Жена Сталкера, рассказывая, какой он нелепый, убогий, обреченный, фактически признается, что она стала с ним жить из жалости. Ее привлекла его униженность. Позже жалость переросла в беззаветную любовь к нему.
В этом монологе завуалировано декларируются взгляды Тарковского на женщину и ее роль в семейной жизни. Ее участь — жертвенность, подчиненность, кротость, смирение, рождение детей и унижение во имя любви. Своеобразное наслаждение униженностью, счастье от осознанной ничтожности. Какой разительный контраст с ролью жены в его личной жизни!
Перед работой на следующей картине я перечитал роман Гончарова «Обломов», и жена Сталкера напомнила мне Агафью Пшеницыну, вдову и квартирную хозяйку Ильи Ильича, ставшую его незаконной женой. Она беспрекословна, безропотна, абсолютно бескорыстна, беззаветно любит Обломова, детей и готова для него на все.
Заклинание стаканов
На исходе съемок Тарковский отозвал меня в декорацию кухни, которую мы уже сняли. Там никого не было. Показывая на массивную мраморную столешницу, он спросил: «Женя, а можно, чтобы по поверхности этого стола двигались какие-то предметы? Ну, например, снизу водить магнитом, а сверху будет двигаться что-то железное?» Я, как обычно, ответил: «Постараюсь что-то придумать». Вариант с магнитом сразу отпал, хотя в разных изданиях и поныне
