Власть и наука - Валерий Сойфер

Голос с места. От директора Тимирязевской академии ее интересно услышать.

В.С.Немчинов. Тогда разрешите ее изложить. Я не считаю правильным, если А.Р.Жебрак совершил антипатриотический поступок, который получил заслуженную оценку, -- что нужно, в связи с этим, закрывать все его работы по амфидиплоидам.

Голос с места. Вам нужно уйти в отставку.

В.С.Немчинов. Возможно, что мне нужно уйти в отставку. Я за свою должность не держусь. (Шум в зале).

Голос с места. Это плохо.

В.С.Немчинов. Но я считаю свою точку зрения правильной, и агрессивный характер выступлений и действий, направленных на запрещение работ А.Р.Жебрака я считаю неправильным...

Голос с места. Скажите о ваших отношениях к установкам доклада /Лысенко/.

В.С.Немчинов. Мое отношение к докладу Т.Д.Лысенко таково. Основные его положения и основные идеи, которые заключаются в том, чтобы мобилизовать агробиологическую науку на нужды колхозного производства и методы его работы перенести на все массивы полей, я считаю правильными.

Голос с места. Теоретически.

В.С.Немчинов. В теоретической основе я считаю, что в отношении к хромосомной теории наследственности Трофим Денисович неправ" (103).

Услышав это, лысенкоисты стали перебивать его еще более яростно. Им хотелось во что бы то ни стало добить Немчинова, склонить его к отказу от собственного мнения. Но своего они так и не добились. Немчинов закончил выступление словами:

"Я несу моральную и политическую ответственность за линию Тимирязевской академии. Я морально и политически ответственен за ту линию, которую я провожу, и считаю ее правильной и буду продолжать проводить. Если эта линия окажется неправильной, то мне подскажут, или выполнят те надежды и чаяния, которые здесь раздаются, чтобы я освободил место. Недопустимо, на мой взгляд, закрыть в Тимирязевской академии работу профессора Жебрака" (104).

Презент не выдержал в этот момент и выкрикнул:

"Типа Моргана, да?" (105),

на что Немчинов еще раз повторил:

"Я несу за это моральную и политическую ответственность и буду нести ее, пока она на меня возложена" (106),

и с этими словами покинул трибуну7.

Завершая выступления ораторов, Презент, переставший выбирать выражения и буквально глумившийся над оппонентами, заявил, что "вооруженные мичуринским учением, наши советские ученые уже разгромили морганизм" (108). Он утверждал:

"Сейчас у нас в стране открытых и откровенных морганистов остается уже немного. Для этого действительно, может быть, надо быть дубиниными (аплодисменты)" (109).

Презент позволил себе высокомерно отозваться и о работах своего давнего противника, академика П.Н.Константинова. Говоря о том, что такие селекционеры, как Шехурдин и Константинов, использовали основанный на законах генетики метод отбора лучших форм, Презент развязно поучал с трибуны:

"Правда, академик Константинов, нынче, в мичуринские времена, во время планомерной селекции, включающей воспитание, старый метод отбора уже недостаточен... Морганисты пытаются приобщить достижения работ наших селекционеров, ваши достижения, академик Константинов, благодаря тому, что вы временно не вооружились ненавистью к такой лженауке, какой является морганизм. Это еще придет к вам, академик Константинов, я верю в вас, вы -- настоящий селекционер.

(П р о д о л ж и т е л ь н ы е а п л о д и с м е н т ы)" (110).

"К сожалению, -- продолжал Презент, -- тлетворное влияние морганизма проникло и в среду небиологов..., если даже академик Немчинов, не генетик, а статистик, если даже он имеет свою точку зрения по вопросам морганизма, (С м е х, аплодисменты)" (111).

Немчинов с места возразил:

"А почему я не должен ее иметь?",

на что услышал от Презента:

"Я говорю не в упрек, а в похвалу тому, что вы имеете свою точку зрения. (С м е х)" (112).

В том же стиле он "проехался" в адрес Б.М.Завадовского, П.М.Жуковского, И.М.Полякова и других. Последнему он адресовал такие слова:

"Дарвинизм сейчас не тот, который был во времена Дарвина... Такого уровня подбора не знало дарвиновское учение, не знало и не могло знать, но вы, профессор Поляков, его знать обязаны. Ведь вы обязаны быть умнее Дарвина, уже по одному тому, что птичка, сидящая на голове мудреца, видит дальше мудреца. (С м е х)" (113).

С явным удовольствием Презент называл генетиков ретроградами и объявлял о наступающей с этого дня расправе:

"Никого не смутят ложные аналогии морганистов о невидимом атоме и невидимом гене. Гораздо более близкая аналогия была бы между невидимым геном и невидимым духом. Нас призывают дискуссировать. Мы не будем дискуссировать с морганистами (аплодисменты), мы будем продолжать их разоблачать, как представителей вредного и идеологически чуждого, привнесенного к нам из чуждого зарубежья лженаучного по своей сущности направления" (А п л о д и с м е н т ы) (114).

По-видимому, были готовы смириться со своим поражением и кое-кто из тех, кто выступал под знаменем генетики. Скорее всего, этим объясняется желание Шмальгаузена отмежеваться от "вейсманизма-морганизма", смятение Полякова. Генетик А.А.Малиновский попросил слова, эту возможность ему предоставили, но когда председательствующий объявил о его выступлении, Малиновский ретировался, объясняя мне позже, что один из близких друзей... зная его вспыльчивость, отсоветовал близко подходить к трибуне.

И все-таки многие генетики, особенно в первые дни работы сессии, не могли понять, что происходит. Ведь совсем недавно лысенкоисты терпели поражение за поражением, совсем недавно Ю.А.Жданов открыто критиковал Лысенко. На следующий день после публикации в "Правде" информационного сообщения о назначении новых членов академии без выборов и о предстоящей сессии ВАСХНИЛ В.П.Эфроимсон, передавший в ЦК партии материалы об антинаучной деятельности Лысенко и ждавший результатов их проверки, позвонил в отдел науки ЦК ВКП(б) и сказал сотруднице отдела В.Васильевой:

"Я совершенно не понимаю, что происходит, но имейте ввиду, -- все, что я написал, святая правда".

В ответ он услышал:

"Неужели вы думаете, что мы хоть на минуту в этом сомневаемся?" (115).

Слухи об этом ответе быстро распространились среди генетиков, поддержав уверенность, что правда все-таки восторжествует. Способствовало такому ожиданию и неясное объяснение "колхозным академиком" в его первом докладе того, из каких сфер он получил поддержку. Факт предварительного ознакомления Сталина с его докладом обнародован не был, и лишь в "Заключительном слове" Лысенко сказал:

"Меня в одной из записок спрашивают: каково отношение ЦК партии к моему докладу. Я отвечаю: ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его" (116).

После этого в стенограмме значится: "Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают". (В дни, когда Сталина хоронили, в "Правде" появилась короткая заметка Лысенко "Корифей науки", в которой он писал:

"Сталин... непосредственно редактировал проект доклада "О положении в биологической науке", подробно объяснил мне свои исправления, дал указания, как изложить отдельные места доклада. Товарищ Сталин внимательно следил за результатами работы августовской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина" /117/).

Но до последнего дня сессии Лысенко и его приближенные об этом помалкивали и даже пытались вызвать генетиков на более откровенные разговоры, сетовали, что они неохотно включаются в дискуссию, как это сделал А.А.Авакян (118). А ведь ссылка на "одобрение ЦК партии" яснее ясного всё бы объяснила людям, уже привыкшим жить в атмосфере страха, вызванного политическими репрессиями. Но, повторяю, оповещения о том, по чьему указанию громят генетику, сделано не было, и потому многие надеялись, что критика Лысенко и в МГУ, и в докладе Жданова14 не могла остаться гласом вопиющего в пустыне. Эти люди надеялись, что всё происходящее -- лишь авантюра лысенковцев, решившихся пойти ва-банк. И только в последний день работы сессии произошло событие, открывшее всем глаза. В то утро в "Правде" появилось покаянное письмо Сталину главного критика Лысенко Ю.А.Жданова, в котором он отказывался от своих взглядов и пытался провести водораздел между личной позицией химика-философа Юрия Жданова и партийными позициями заведующего отделом науки ЦК ВКП(б) Юрия Андреевича Жданова. Партийная дисциплина опять оказалась сильнее научной истины, хотя Жданов в "покаянке" и высказал критику в адрес Лысенко. Пытаясь примирить в себе эти противоположности, он ссылался на Ленина, требовавшего от своих сторонников умения абстрагироваться от реально наблюдаемых явлений, чтобы не впасть в "объективизм".

Этот документ ярко характеризует моральную обстановку, рождаемую тоталитарным правлением, абсолютную необходимость подчинения своих взглядов пусть неверному, но исходящему от главаря режима курсу (как будто в насмешку, это и называлось демократическим централизмом в действии).