Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

В Алатыре солдат Петров объявил себя начальником гарнизона, сместил 25 офицеров. В соборе произнёс речь и потребовал общего пения марсельезы. Хор и прихожане отказались – Петров пропел марсельезу один.

Командующий Омским военным округом генерал Григорьев изъявил желание поступить в партию эсеров.

Солдаты отстёгивают хлястик шинели нарочно – чтобы показать свободь. И шинель не только не застёгивают, но и в рукава часто не надевают, а внакидку носят. Шатаются по улицам, по чайным, и с бабами. Семячную шелуху даже не отплёвывают – она нарастает на губах, свисает из углов губ, потом цепочками отваливается. „Мы в лизерве.”

Улицы и бульвары многих городов покрылись подсолнечным нагрызом, гуляет множество солдат – без поясов, а то и без погонов, с обязательно расстёгнутыми воротниками, с заломленными на затылок фуражками – зато с красными бантами, лоскутами. Как будто сплошной праздник.

Проходя строем по улицам (ив Москве) теперь поют не солдатские песни, как раньше, а похабные частушки, пересыпанные непристойностями. Уж самое приличное:

Молодая гимназистка сына родила.

Не вспоила, не вскормила – в реку бросила.

Бывают случаи, что роты постановляют не выходить в караул ввиду какого-нибудь (и придуманного) праздника. Тогда старый караул остаётся несменённым ещё на сутки.

Впрочем, и „часовой” теперь только по старому названию. А придя на пост – винтовку к стене, расстилает шинель и спит.

Ночью убили часового в штабе и разграбили денежный ящик.

Из ряда мест докладывают, что младший военный санитарный персонал (солдаты и унтеры) отрешают врачей от должности и „избирают” на их место. В одном киевском военном госпитале санитары выкатили на тачке и на улице выбросили неугодного им старшего врача. Санитары Евгеньевской общины Красного Креста постановили вывезти старшую сестру из больницы на тачке. В Минске на квартиру к заведующему психиатрической частью Красного Креста доктору Реформатскому пришла сумасшедшая женщина-врач во главе санитаров, вооружённых винтовками, и заставила его подписать бумагу об отречении от должности. В Минске же группа сестёр милосердия во главе с 70-летней Архиповой назначила фронтовой съезд сестёр. Конкурирующая группа сестёр назначила свой съезд и послала отряд вооружённых солдат арестовать Архипову.

В госпитале у доктора Лодыженского появился новый санитар. Доктор застал его, когда он убеждал сестёр, что все равны в правах и между ним и старшим врачом нет разницы. Доктор сказал: „Кравченко прав, и сегодня перевязывать раненых буду не я, а он. Потрудитесь приготовиться. Сестра, наблюдайте, чтобы правила асептики были тщательно выполнены. Ну что же, Кравченко, мойте руки.” Сестры потешались, а бунтарь скис. И скоро вообще сбежал из госпиталя.

Моряки, взятые с кораблей для обучения Черноморской десантной дивизии морским навыкам, нужным в десантной операции, потребовали от севастопольского Совета немедленно вернуть их на корабли: потому что паёк во флоте намного лучше, чем в сухопутных частях.

Повар, назначенный в штаб той дивизии из Морского собрания, быстро отказался: не, в собрании заработок больше.

Члены комитета береговой батареи потребовали от подполковника прекратить старорежимные издевательства над прислугой: офицерская гостиная должна освобождаться на один вечер в неделю, чтобы повариха могла принимать там своих друзей с батареи.

Дивизионный комитет явился к начальнику дивизии генералу Свечину. Поздоровались все за руку, развязно сели и заявили: „Решение наших товарищей солдат: дивизия категорически ни в какие десанты не пойдёт, и на корабли не сядет, а согласна только нести службу на побережьи Крыма.”

Временное правительство согласилось с требованием нижегородского Совета рабочих депутатов: освободить от призыва всех военнообязанных членов Совета (а число их в Совете – не ограничено).

А собрание инвалидов и эвакуированных воинов в Нижнем Новгороде постановило: составить из себя комиссию по проверке льгот, отправить на фронт всех, ещё не бывших на позициях, и рабочих, поступивших на учётные заводы после начала войны. К ним пришёл отговаривать член Совета солдатских депутатов, который сам на фронте ещё не был, – прогнали его.

В 171 запасном полку уже не досчитывается – 4 тысячи дезертиров.

„Чтобы меньше было дезертиров”, власти Киевского военного округа только за полмесяца выдали 8000 отпускных.

Копируя Петроград, гарнизоны других городов тоже стали заявлять, что, в интересах защиты революции, никого не пошлют на фронт.

Как составляются резолюции воинских частей. Митинг в петроградской казарме. Оратор – студент, поворотливый, его задача – напечатать завтра в газете резолюцию от имени его слушателей, которая у него уже в кармане. Поэтому ему не нужно выяснять настроение слушателей, но оглушить и никому не дать возражать. Мечет слова: „Вот хотят посылать маршевые роты на позиции, это они хотят разгрузить Петроград от войск и тогда сделать контрреволюцию. Не давайте ни одного солдата, не ходите сами! Согласны вы, чтобы маршевые роты не посылались?” Кто-то кричит „согласны”, другие молчат. „Итак, товарищи, вами единогласно приняты требования…” Затем так же „единогласно” принимается решение об уравнении солдатского жалования с офицерским. Ещё поднастроив слушателей против Временного правительства, студент спешит уйти, у него много ещё дел.

Тут в зал протискивается новый оратор – пожилой, с георгиевскими крестами и с вещевым мешком за плечами. „Товарищи! Я из окопов приехал и слышал, что здесь говорили. Я ещё не осмотрелся. Наши думают, что вы забыли нас. Нас осталось по 40-60 человек из роты. Но нам и для души поддержка нужна, пусть к нам придут, которые тут революцию делали. Мы тоже войны не хотим, но стоим часовыми.”

А резолюция в газете уже набирается…

(По „Рабочей газете”)

В лейб-гвардии Финляндском батальоне комитет вынес осуждение вольноопределяющемуся Фёдору Линде за то, что он сбил с толку батальон 20 апреля, – и постановил отправить его на фронт с первой же маршевой ротой.

В запасной лейб-гвардии Московский батальон в Петрограде приехали делегаты из действующего полка и требуют пополнений. Сперва собрали всех на плацу, говорщики – с балкона наружной лестницы. Свой батальонный, без погонов и без ремня:

– Товарищи! Они – это мы, а мы – это они, так что надо нам туды…

Но на комитете – совещатели упёрлись и стали грозить убить делегата. А он – кадровый, боевой:

– Ме-ня убить? Ах вы сукины дети, шкурники! А ну, выходите с винтовками на плац, а мне дайте лопату – я вас всех как зайцев перестреляю! – (Молчат.) – Ну, выходи, что ли?

Заседание продолжилось, обещали 5 маршевых рот по четверть тысячи.

В Рогачёве пехотный полк отказался грузиться на фронт. Разгромил винные склады, навёл террор по городку.

Послали на них казаков. Прикладами и плетьми погрузили полк в эшелон.

В городах собирали по подписным листам деньги на подарки солдатам, едущим на фронт. Затем они и сами стали ходить с кружками, предлагая гражданам жертвовать героям.

А отъехав на две-три станции, начинали массами дезертировать.

В 125 Курском полку сидели в окопах, ждали мира. Мира нет, а солдат всё меньше. Стали бояться, что слишком мало их останется на позиции, узнает немец и прорвёт. И послали делегатов в тыл, в свой базовый запасной полк – просить скорей маршевых рот.

Но – никому не охота на позицию. И там – арестовали делегатов, не пустили их назад.

В Ростове-на-Дону стояло два запасных полка – 187-й и 255-й. Их полковые комитеты разделили между солдатами полковые денежные суммы и ценное полковое имущество. Учебных занятий никаких, офицеры перестали и приходить на службу. Часовые не только спали на постах, но и обкрадывали охраняемое. Солдаты являлись в часть только к обеду и к ужину, остальное время занимались в городе или торговлей, или подённой работой, некоторые носильщиками на вокзале (часто и воровали вещи), или на Пушкинском бульваре гуляли с девицами. Долго билось командование, чтоб отправить на фронт хоть одну маршевую роту. Сперва надо было доказать справедливость назначения роты. Потом обнаруживалось, что в той роте нет боевого снаряжения и обмундирования. Когда снабдили – начались из роты дезертирства. Стали дополнять из других рот – вся история снова. Затем отправляемая рота потребовала, чтобы каждый получил 500 руб. „на путевые расходы”. Эти средства собрали по благотворительности среди зажиточного населения. Затем – молебствие, речи городского головы, градоначальника, начальника гарнизона, председателя совета – и рота уехала. (Под конвоем, – и всё ж половина не доехала до назначения.)