Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

Но именно на этом пункте Ленин и сорвался в кризисе 20-21 апреля. А сорвавшись – рванул, напротив, с избытком назад, уже не только отказывался от „долой Временное правительство”, но и свою вчерашнюю точку – однако уже будто и не свою, извернулся – называл авантюрной попыткой. Эту последнюю, отречную, резолюцию ЦК 22 апреля и составили и разослали впопыхах, без Каменева, – так что он и не имел случая упрекнуть Ленина: зачем уж так избыточно отступать?

Учился ли Ленин на своих срывах этих двух недель? Как будто и да – а как будто и нет. Сегодня, на первом и главном дне всероссийской конференции большевиков, при сильной и оппозиционной ему группе москвичей, он развернул длинный сумбурный доклад „о текущем моменте”, куда впихнул самые важные и разные вопросы – и отношение к Временному правительству, и как кончать войну, и международное рабочее движение, и, разумеется, всё скомкал. Переименование партии уже ни разу не вспомнил, но и о „революционной демократии” слышать не хотел. В его программе сохранились все черты абстрактности. Как же именно кончать войну – он выразить не мог, тут у него полный утопизм, хотя будто: только массы не могут понять – как. Не настаивал с прежней яростью, что буржуазно-демократическая революция у нас кончилась, но и не соглашался, что – не кончилась. Он как будто отказывался от своего дикого лозунга превращения войны в гражданскую, но и не заменял его ничем, – а что у него в голове? Он так легко и быстро поворачивает, делая при этом вид, что и не повернулся. Тут, на конференции, между своими, говорил как на митинге: „общеизвестно, что тайные договоры содержат грабёж русскими капиталистами Китая, Персии, Австрии”, – стыдно слушать. Или: „в Англии все тюрьмы наполнены социалистами”. Или смехотворный практический шаг к социализму – „открыть единый банк в деревне”, и однообразно повторял это, не находя ничего лучше. Ещё – передавать государству синдикат сахарозаводчиков, главное именно его. И – всю землю, конечно.

И – что же ведёт его? Не может же Ленин искренно верить, что вот здесь и изложен правильный марксистский путь. Или это слепое стремление – скорее к власти? – тёмное для него самого? Просто сверкает ему, что можно овладеть, как показалось ему к концу 20 апреля? Ленин страстен в спорах, в ненависти, в ярости – а на самом деле поразительно холодное сердце. И не располагает к открытости. Поговорить с ним откровенно, интимно – не удавалось никогда за годы. И – ни в эти дни.

И кажется, для Ленина было неожиданностью, когда после его доклада поднялся Дзержинский и от группы товарищей потребовал дать большой содоклад Каменеву. И пришлось Ленину согласиться.

Кому ж было и принять ленинский вызов, если не Каменеву? Но, ища единства и умеренности, он не допустил ни одного полемического выпада и только отстаивал несомненные положения. Что лозунг „долой Временное правительство” играет дезорганизующую роль, в данный момент нельзя ставить вопроса о свержении, – и не надо дёрганий, эти шатания-колебания ослабили нашу позицию. Что всё в России ещё находится в расплавленном состоянии и буржуазная демократия не исчерпала своих возможностей. Ни из чего не следует, что революция уже приближается к социалистической. Не время нам разрывать блок с мелкой буржуазией, ещё можно делать совместные шаги. Именно революционная демократия, хотя товарищ Ленин и не любит этого слова, и должна будет столкнуться с буржуазией – хотя бы по вопросу свободы, ибо нынешняя полная свобода, атмосфера митингов исключают ведение войны, и правительство будет вынуждено что-то предпринять. И наш практический путь – это контроль Совета над правительством, как он уже и идёт, он есть разумный этап к будущему взятию нами власти. А если мы отказываемся признать контроль над правительством – мы отдаём его другим группам в Совете, упускаем и Совет.

Прения тоже не могли сильно порадовать Ленина. Хотя и были такие тупые, как Бубнов, – немедленно поднять знамя гражданской войны, свергнуть правительство, осуществить нашу диктатуру; или, поумней, Ангарский, – свергать правительство неизбежно, но надо ждать, когда оно пошлёт воинские команды против крестьян. Даже Богдатьев, близкий к Ленину, не надо бояться гражданской войны, – и тот оговаривал, что у Ленина нет практического чутья и знакомства с крестьянской массой. А Смидович бранил ленинские тезисы, что они отмежевали и изолировали большевиков ото всех фракций Совета, ото всех партий и от самих масс, тезисы стали всеобщим пугалом, и при каждом выступлении нам их напоминают. И Кураев: что тезисы в голой форме, без промежуточных звеньев, никуда не годятся, нельзя выставлять одну голую диктатуру и никакого конкретного плана. Практические провинциальные работники все видели этот ленинский эмигрантский отрыв в заоблака теории. Особенно энергично отвергал и ленинскую резолюцию и его взгляд на Советы – Ногин: нам нужна практическая программа, а не общая теория; также и с войной: а что если она кончится раньше, чем разовьётся мировое пролетарское движение? А Рыков возражал по самой сути: что в нашей крестьянской стране нельзя рассчитывать на сочувствие масс социалистической революции, и с такими лозунгами мы превратимся в пропагандистский кружок, малую кучку. К социалистической революции толчок будет с Запада, а пока у нас безбрежное море практической работы в пределах буржуазного строя; так же и с войной: нельзя обескураживать массы, что нет другого выхода из войны, как переход власти в руки пролетариата.

Ну, Зиновьев, ленинский подголосок, разумеется, со всем апломбом своей недалёкости и оттого особенной уверенности, газетности, во всех точках защищал ленинскую программу и заносился о Каменеве, что, конечно, живя в Сибири, он не мог следить за новейшей интернациональной литературой, а то бы знал, что стоит на позиции Каутского.

От Зиновьева – какое-то общее ощущение нечистоплотности: и от волос его, от головы, от речи, от аргументов, от приёмов.

Пожалуй – и от Сталина. Это впечатление появлялось у Каменева и раньше, а сегодня усилилось от внезапного лукавого поворота того на ленинскую сторону. Все эти недели смирно шёл вслед Каменеву – а сегодня выступил коротко и, как обычно, без единой стройной мысли, – лишь открыто заявить, что он – за Ленина.

В заключительном слове, смягчая резкости ситуации, Каменев подтвердил, что, разумеется, все мы держим курс на пролетарскую революцию, ликвидировать войну наиболее выгодно, конечно, социалистическим переворотом. Но ленинская Резолюция такова, будто она предложена прежде кризиса последних дней, кризис не учтён. Резолюция совершенно абстрактна, общая схема, мы ею только ослабим своё влияние. А если свержение Временного правительства остаётся единственным практическим лозунгом – то зачем тогда ругать ПК за авантюризм? Нельзя менять политику каждые два дня. „Длительное разъяснение” – значит устранить себя из революционного процесса, уклониться от политического влияния. Беспартийный блок Совета – жизненен, и его надо поддерживать. А если вы против Совета – то скажите это.

Оставалось заключительное слово Ленина – и он ещё и ещё раз удивил. Он – как будто не слышал большей части прений, и всех упрёков и критики своей программы. Он вдруг с поразительной оборотливостью объявил, что с Каменевым они во всём согласны! – (во всём, на что надо бы ему ответить или сдаться?) – и только единственный пункт разногласий: контроль над правительством.

Во всём согласны? – когда во всём практически расходимся! Этим шедевром уклончивости Каменев был просто ошеломлён. Но из такта он не мог указать вслух.

И только по поводу бурного кризиса этих дней Ленин выдавил из себя толику признания: мы хотели произвести мирную разведку сил неприятеля… мы не знали, насколько колебнулась масса в нашу сторону, и вопрос был бы другой, если бы колебнулась сильно… ПК взял „чуточку левее”, а мы не успели задержать… всё произошло из-за несовершенства организационного аппарата. Были ошибки? Да, были. Не ошибается тот, кто не действует.

И ещё – полупризнал, сквозь зубы, что партия большевиков оказалась в изоляции. Но – как будто не из-за его призрачных тезисов. И как будто – не из-за промахов кризисных дней. А вот из-за чего: из-за нашего отказа поддержать заём Свободы.

От того, что Совет проголосовал поддержать заём, – что не имело никакого практического значения, – Ленин впал в непропорциональное и даже комичное уныние. Вдруг заявил:

– Крестьянин идёт за Милюковым и Гучковым, это факт.

24 апреля

ИЗ ГЕРМАНСКОЙ СТАВКИ – РЕЙХСКАНЦЛЕРУ БЕТМАН-ГОЛЬВЕГУ

Срочно, вслед за телефонным сообщением