Как закалялась жесть - Александр Щёголев

— Спишь?

— Нет.

Она садится ко мне на постель. Халат без пуговиц распахивается. Видно, что под ним — голое тело. Кушак торчит из кармана.

— Помнится, ты говорил, что соскучился. — Она лукаво улыбается и лезет рукой под одеяло.

— У тебя феноменальная память.

— Ой, и правда соскучился!

Никуда не денешься, половая функция у меня, несмотря на все испытания, почти не ослабла. А моя супруга считает своим долгом хотя бы изредка делить брачное ложе с законным мужем. Не знаю, зачем ей это надо. Может, чтобы раз за разом доказывать миру, какая она правильная, а может, эта женщина просто нимфоманка. Мне без разницы. Роль брачного ложа исполняет моя больничная койка, которая, кстати, заметно шире остальных. Я не против таких встреч: естество берет свое. И вообще, я подозреваю, что Эвглена до сих пор уверена, будто я без ума от нее.

— Подожди секунду… — она вспархивает с места и прикрывает дверь к тете Томе. Стесняется чужих глаз. Невесомые полы халата — как крылья за спиной. Поворачивается ко мне…

Она невероятно соблазнительна. Увидев ее, Пизанская башня встала бы прямо.

Алик Егоров не спит — молча смотрит на нас из полутьмы. Эти глаза Эве не мешают.

Музыкант Долби-Дэн отходит от операции, поэтому он не с нами: витает в неких сферах — детская улыбка на лице, левая нога прикована к спинке кровати. Ему вкололи лошадиную дозу, чтоб до утра не беспокоил. У бедолаги нет обеих кистей — отошли какому-то клиенту. Его вожделенная гитара, как и прежде, лежит на стуле поблизости, только на что теперь ему это сокровище? И что с человеком будет, когда настанет его новое утро?

Синеватый свет ночника лишает мир реальности. Отбросив одеяло, Эва ласкает меня. Сначала рукой, потом губами. Потом шепчет: «Темно» и включает настольную лампу…

Она видит меня. Она видит меня в подробностях. И случается то, что случается всегда.

Моя жена плачет.

— Что же я с тобой сделала? (Голос дрожит. ) Какой великолепный был мужик… какое было тело…

Было неплохое, что правда, то правда. Раз в неделю я ходил на тренажеры, держал форму. Дома — гимнастика. Бег… Женщина, изувечившая меня, всхлипывает.

— Жестокая штука — жизнь… Чего только не сделаешь, чтобы заработать на кусок хлеба…

— С черной икрой.

— Ты прости меня, Саврасов. Муж ты мой, кормилец мой. Знал бы ты, сколько денег в семью принес, — она покрывает поцелуями все, что от меня осталось. — Я твоя единственная радость, я же понимаю… я понимаю…

То, что она говорит — вовсе не садистская насмешка. Эвглена не притворяется, в эту минуту она искренне переживает. Но обольщаться на сей счет не стоит: только что она — сентиментальная дурочка, но прошла минута, и перед нами живодер с отрешенным взглядом. Сколько раз я наблюдал эту жутковатую метаморфозу…

Ее хрупкость — обман. У нее сильные, властные руки хирурга. Точные и быстрые движения. Она ласкает меня так неистово, что я вынужден ее остановить:

— Эвочка, я уже на подходе. Куда мы торопимся?

— Тогда — ты меня.

Она возбуждена, как высоковольтная линия. Чтобы замкнуть контакт, мне достаточно руки и языка. Она ритмично вскрикивает. Раз, считаю я. Слова больше не нужны, только цифры. Она запрыгивает на меня, торопливо помогая себе рукой, и пошли скачки. Я держу наездницу за грудь. «О-ой!.. Еще!.. Еще!.. О-о-ой!..» Через десять минут я считаю: два! Она не кричит, а воет. Спрашивается, кто из нас чья радость?

— А ты? — говорит она, измученно валясь на бок — рядом со мной.

— Я позже.

— Умница. Позже. Обязательно…

Я себя полностью контролирую, иначе нельзя.

— Расскажи что-нибудь, — прошу ее. — Как там, снаружи?

Только в такие моменты и можно раскрутить Эвглену на откровенность.

— Ты меня любишь? — неожиданно спрашивает она.

— К сожалению, да.

— Во всяком случае, ты меня любил, даже если это и в прошлом… Тут Ленка с Борькой обсуждали проблему любви. То гормоны приплетут, то невроз. А я, простая баба, слушаю их и по житейски думаю: как испытать оргазм, ну скажем… во время мытья посуды? Не это ли главная тема русской Камасутры, буде она когда-нибудь возникнет?

Жмурится, кошечка, вот-вот заурчит. Очень довольна собой.

— Испытать оргазм, Эвочка, можно только во время мытья медицинской посуды, и ты это знаешь, как никакая другая женщина.

— Все подкалываешь? Я почему об этом говорю. Мне кажется, Ленка не случайно насчет любви прохаживается. Тонко намекает, что это уже не для меня, что мое время вышло. А вчера перед обедом вообще перл выдала: мол, студия давно пустая, мамочка. Что, мол, перестали на тебя мужики клевать?

— Так вот о чем был у вас разговор, из-за которого бешеный мальчик Рома появился.

Я смотрю на кровать, на которой отдал концы капитан Тугашев. Спящего музыканта положили на другую.

— Нет, это была прелюдия к разговору. (Она гладит волосы на моей груди. ) Угомонили мы бешеного мальчика, а Ленка меня в кабинете ждет. И давай правду-матку гвоздить! Клюют на тебя, мамочка, только впечатлительные и безвольные существа, истерики да истероиды. Мужики на тебя, мамочка, не клюют. Вот и получается, что пациенты у нас сплошь безвольные истерики. Пациенты у нас — дерьмо, говорит. И все из-за тебя… из-за меня, то есть.

Эвглена привстает, рассерженная.

— Ну, привела я волевого бойца! И что? Он был идеальным пациентом?

— Если его убили, может, и был идеальным.

— Ну вот. Спасибо, напомнил…

Да уж, убийство продырявило картину их абсурдного мира. В дом вошла Новая Сила, но, по-моему, ни одна из хозяек до сих пор этого не поняла. Я наврал им, что опознал руку повара-китайца, — маленькая пакость. Пусть грызутся друг с другом, пока невидимый игрок осваивается… И еще — я, конечно, сильно рисковал, сообщая Елене, что убитый Рома Тугашев был ментом. Мать и дочь запросто могли помириться и выработать общее мнение. Например, такое: пора рвать когти. Сворачивать больницу, избавляться от свидетелей и трупов, причем, как можно скорее. В этом варианте моя кандидатура — первая на уничтожение. Но я рассчитывал, что неприязнь Елены к матери достигла той стадии, когда разум пасует перед распустившимся цветком паранойи…

Похоже, я не ошибся.

— А ты скажи Елене, что критиковать — все мастера, — предлагаю я.

— Уже. Знаешь, что она ответила? Сама, говорит, пойду на улицу, если мать обос… обделалась. Чертовщина. Что ты обо всем этом думаешь?

— Я думаю, не продолжить ли нам?

Эвглена сбрасывает халат.

— Правильно, хватит о грустном!

Она быстро возбуждается, кошечка. Она ложится на бок и подставляет мне попку. Я провожу пальцем по нежному позвоночнику. Млеет… Я легко могу ее убить. Задушить — одной рукой. Или сломать шею. Или взять за волосы и перекусить горло.

Если бы это могло меня спасти…

Убивать мою супругу нужно со смыслом, продумав все дальнейшее. Но если я почувствую, что меня опять пускают под нож, я сделаю это без всякого смысла. Я сделаю это.

— Ну? — торопит меня Эвочка.

Позы, которые мы практикуем, всего две: она сверху — я снизу, а также: она — спиной ко мне, я — сзади. На первый взгляд, иных вариантов быть не может.

— Давай попробуем по-другому, — предлагаю я.

— Как?

Я рассказываю.

— Ну у тебя и фантазия, — восхищается она. — А не свалишься с кровати?

— Ты меня держи.

Соединяем наши усилия.

Ее лодыжка на моем плече ходит ходуном, соскальзывает на культю. «Быстрее, Саврасов, быстрее!» Можно и быстрее. Теперь вся она бьется — как рыбина, выброшенная на берег. Я позволяю себе отключить самоконтроль, я отпускаю себя на небо. Т… т… три!!! Стонем хором.

Алик Егоров смотрит на нас с отвращением…

— Кстати, про любовь, — вспоминаю я «как бы вдруг». — Может, охлаждение твоих отношений с Еленой объясняется тем, что у нее парень появился?

— В каком смысле, — напрягается Эвглена.

— В том смысле, что не простой кавалер, а молодой человек с перспективой. По-моему, девушка думает о замужестве. Поздравляю, бабушкой станешь.

Она взволнована и не думает этого скрывать. Больше того, она пугается.

— Откуда знаешь?

— Елена сама рассказала. Только, пожалуйста, не ссылайся на меня, а то твой отпрыск меня за это…

— Своих источников не выдаю. И что за кавалер?

— Кажется, в школе с ней учится.

— Понятно… — говорит Эвглена. — Многое становится понятным… — Она сползает с постели, попадая ногами точно в шлепанцы. — Ну, детки чертовы. Сопляки. «Гормоны любви» у них, видите ли…

Потягивается. Набрасывает на себя халат.

— Слушай, ты даже не представляешь, как мне помог!

Она заглядывает к тете Томе («Спит, старушка…») и снова прикрывает дверь в каморку.

— Мой рыцарь, вы достойны награды, — провозглашает она шепотом.