Как закалялась жесть - Александр Щёголев

Сейчас даже шприц не понадобился. Пациент в сознании: прикованный к кровати, он хохочет на всю студию:

— Эй, тетки! Гитару… где моя гитара, тетки? Хотя бы гитару в живых оставьте…

Успокаивается, только когда брезентовый чехол характерной формы кладут ему в ноги.

Чехол…

Неужели в нем то, о чем я думаю?

Неужели вот так запросто я получу средство, из-за которого вся тропаревская босот? и гопот? с почтением звала меня Скрипачом…

— Почему твой новый друг бодрствует? — спрашиваю. — У тебя что, сонное зелье кончилось?

— Ты же видишь, что это за существо, — отвечает Эвглена. — По-моему, он и так под кайфом, ботаник.

— Я о другом. Всяк сюда входящий оставляет не только надежду, но часть своей плоти. Почему сей счастливый человек миновал белую комнату с зайчиками на сводчатом потолке?

— Ой, некогда с ним возиться. Позже займусь, через час-два. Клиент только к вечеру придет, и желательно, чтоб материал был свежим. Саврасов, возьми его пока под свое шефство… хорошо?

Эвглена и правда торопится. Закрывает голого пленника простыней. Рывком усаживает тетю Тому на стул:

— Чтоб тут сидела, как гвоздем прибитая! И хватит жрать водку, скотина! Уволю!

— Подожди, где ты такого нашла? — останавливаю я супругу, прежде чем она исчезает.

— Такого? Играл на улице, подаяние собирал. От нас неподалеку, на углу.

— И пел! — вдруг гордо добавляет парень. — Ей, кстати, понравилось, как я пел, — он приподымается и смотрит на меня.

Мой вид его не только не пугает, но даже не удивляет! Он ненормальный? Или «аномальный», как сейчас выражаются?

— Увела его для домашнего концерта, — поясняет Эвглена прежде чем пойти на выход.

— Мне нужен тру-уп, я выбрал ва-ас!.. — выводит он сильным, глубоким голосом. И заливисто хохочет.

Остаемся одни, если не считать немую санитарку. Некоторое время пленник пытается вытащить руки из браслетов, тихонько ругаясь. Затем окликает меня:

— Эй, сударь, вы очень странные вещи говорили. Хотя, вы красиво говорили, поэтично. Вы, наверное, поэт? Или писатель? И голос у вас красивый, вам бы тоже петь…

— Сам ты красивый. Ты, вообще, кто?

— Д?лби-Дэн, музыкант. А по совместительству — студент Гнесинки.

— Долби-Дэн… Данила, что ли? (Он кивает. ) Сам откуда?

— Из-под Зеленограда. Деревенские мы… Вы сказали, оставь надежду всяк сюда входящий. Мы, значит, в аду?

— Хуже, парень. Мы в художественной студии.

— Я подумал, это мне наказание за грехи, — произносит он на полном серьезе.

— И что за грехи у тебя, музыкант?

— Песни, наверное. Стихи. Когда заигрываешь с инфернальным или споришь с Создателем, будь готов держать ответ. Честно говоря, я всегда ждал, что чем-нибудь таким все и закончится.

Так. Оказывается, он ждал, чокнутый. Теперь понятно, почему этот ботаник не удивлен.

— У тебя в чехле правда гитара?

— «Хохнер», Германия — подтверждает он с гордостью.

— Разреши посмотреть?

— Вы разбираетесь в инструментах?

— Не столько в инструментах, сколько в струнах.

Я раскрываю молнию зубами, стаскиваю чехол. («Аккуратнее, пожалуйста…», — стонет парень.) Осматриваю вещь. Доли секунды мне хватает, чтобы осознать — повезло. Вот оно! Впервые повезло по-настоящему… Внешний вид и звук инструмента меня не интересуют. Только струны. Я боялся, что в его хваленом «Хохнере» окажутся пластиковые струны — вот это был бы облом! Но нет. Хорошая сталь. То, что надо…

Новенький рассматривает спящего Алика Егорова:

— Что с ним?

Алик подключен к аппарату гемодиализа, еще не отошел от операции. Я объясняю:

— Сначала от него отсекли малую часть. Затем — много-много малых частей, как внутри тела, так и снаружи. Ты видишь то, что осталось.

— А какой в этом смысл — отсекать малые части?

— Самый прямой смысл, парень. Бизнес.

— Вы же сказали, здесь художественная студия.

— Изделия из человечины пользуются в некоторых салонах большим спросом.

— Спасибо, что не соврали. Я, правда, ничего не понял, но любопытство удовлетворил… О, как эротично выразился! — он широко улыбается, словно предлагая и мне повеселиться.

Улыбка его вымучена. Губы дрожат. Разыгрывать из себя героя ему все труднее.

— Мне руки когда-нибудь отстегнут?

— Полагаю, к вечеру, — не вру я.

Объяснять ему, что произойдет ДО ТОГО, мне не хочется.

С минуту парень о чем-то размышляет, а потом начинает петь, отстукивая ритм босой ногой по корпусу гитары:

Искать смысл глупо,Найти смысл нельзя,Его нет, есть трупы,С названьем «друзья»…

Интересно, я-то сам за какие грехи страдаю? Ни песен, ни стихов за мной вроде не числится…

Елена попыталась перехватить карандаши, не выпуская их из руки, и уронила на пол. Оба.

— Черт!

Карандаши играли роль китайских палочек. Они были совсем новые, не заточенные, с тупыми концами.

— Толстоваты, — сказал Борис Борисович. — Почему бы тебе не попросить у Сергея настоящие?

Она и сама не очень понимала, что за блажь ей взбрела в голову с этими палочками. В принципе, она знала, как надо их правильно держать, китаец не один раз показывал. Но… Подсмотренная на кухне сцена все стояла перед глазами, рождая ощущение чего-то важного и упущенного. А еще Елена вспомнила, как повар, разложив во время обедов-ужинов еду по тарелкам и блюдам — палочками, не ложкой! — затем умело их перехватывал и прятал в рукаве широкого халата. Она даже удивилась однажды: зачем он так делает? Тот любезно объяснил: по привычке, мол. Китайские повара никогда не расстаются с палочками, держат их наготове. А еще Елена не раз видела, как Сергей, когда был в хорошем настроении, виртуозно вертел свои палочки в руках… В общем, захотелось вдруг и самой изобразить что-то подобное, повторить хоть один из этих трюков. Ну, чистая блажь… или все-таки — нет?

— Похоже, вы твердо решили стать воительницей, моя валькирия, — сказал Борис Борисович. Он поднялся с диванчика и шагнул к Елене. — Смотрите, как еще делают. Зажимаете палочки крестом… (он особым образом вложил карандаши ей в пальцы ) …и получается оружие. Можно вот так ударить (встав позади, он взял ее за запястье и двинул рукой ). Можно вот так. Можно перехватить чужую руку, поймать на ударе. Можно ударить по глазам… (каждую фразу он сопровождал показом ). Так что вы правильно начали, с основ. Прежде всего нужно овладеть разными хватками и научиться мгновенно их менять.

— Ого! — искренне восхитилась Елена. — Ты крутой? Я думала, ты простой аспирант.

— На службе Ее Величества! — щелкнул тот каблуками.

— Давай, давай, показывай дальше!

— Я теоретик, а не практик. А если серьезно, то в боевых искусствах есть бой короткими палочками, зажатыми в пальцах. Палочки — серьезное оружие, не для воспитанных барышень вроде вас. — Борис Борисович обнял ее, притянул к себе и прошептал: — Так что не вернуться ли нам к учебникам?

…К учебникам они не вернулись. И дверь на сей раз закрывать не стали. Пусть их всех! Целовались, кружа по комнате, натыкаясь то на стул, то на стол; при этом гувернер медленно, но целенаправленно метил в сторону диванчика.

— Подожди! — Елена внезапно высвободилась и метнулась к письменному столу.

В стаканчике стояли заточенные карандаши — грифелями кверху. Она взяла один, вложила себе в пальцы. Здорово заточен, идеально. Грифель на конце — как игла.

Игла шприца…

— Вы чего? — спросил Борис Борисович. — Боитесь меня?

Он был несколько разочарован.

— Есть вещи, которых я боюсь, — задумчиво произнесла Елена, рассматривая предмет в своих пальцах. — Ты не входишь в их число…

Удар палочкой — это укол, мыслила она. Не палочками надо уметь драться, фиг с ними, с палочками. Шприцем!

А лучше — шприцами. Двумя…

Она испытывала сильное возбуждение.

— Я могу тебя и пальцем убить, если захочу. Показать, как?

— Показать-то и я могу, — сказал Борис Борисович. — Ну и шуточки у вас, валькирия. Тоже мне, дева битв.

Неужели я готовлюсь защищаться, изумилась Елена, не обращая внимания на дурака рядом с собой. И ведь готовлюсь! — только сейчас она осознала это. Но от кого? Если от Сергея — никакая тренировка не поможет. От матери? Неужели наши дела так плохи?..

Кстати, о самозащите я задумалась не сегодня, вспомнила Елена. Вчера, например, с пристрастием расспрашивала Бориса Борисовича о «фармакологическом связывании», и тот, простая душа, раскрыл жутковатый рецепт… Назначила Вадиму встречу, о чем мать, разумеется, не догадывается, — тоже забота о безопасности.

Девочка продолжала внимательно смотреть на остро заточенный карандаш в своей руке.