Корниловец - Валерий Большаков

Кирилл с Дашей обнялись и уснули. Их ничто не тревожило, с улицы не доносилось ни звука, но не всему Петрограду давали спать — маховик революции раскручивался, не переставая, вовлекая в орбиту своего кружения всё новых и новых соучастников, новые и новые жертвы.

В два часа ночи солдаты заняли Николаевский вокзал. Измайловцы с Балтийского вокзала послали малый отряд на Варшавский. Финляндский вокзал захватили красногвардейцы Выборгского района. Кексгольмцы разместились на Главном почтамте.

«Авроре» приказали подойти к Николаевскому мосту. Нева в том месте была мелка, но в половине четвёртого утра крейсер приблизился к разводной части Николаевского, бесцеремонно расталкивая барки сырых дров. Корабельные прожектора осветили часовню на мосту, два узеньких пролёта проезжей части и юнкеров, жавшихся к перилам. Когда от «Авроры» отчалила шлюпка с судовыми механиками, юнкера бежали. Мост свели и поручили охранять Красной гвардии Васильевского острова.

В пятом часу закончилось заседание ЦК большевистской партии. Наговорившиеся участники доплелись до комнаты номер четырнадцать, где и заснули вповалку — кто на стульях, кто на голом полу.

В шесть часов утра сорок матросов заняли Госбанк на Садовой. Солдаты Кексгольмского полка без боя захватили Центральную телефонную станцию. Быстро проскочив подворотню, огибая стоявший там броневик, кексгольмцы оказались во дворе станции. Юнкера выбежали туда же. Командир Захаров скомандовал им: «Вынь патроны! На плечо!» — и юнкера механически повиновались…

Проснулся Авинов, как всегда, один. Рядом, на подушке, лежала записка, приглашавшая его на свидание в Зимний.

— Строго обязательно! — улыбнулся Кирилл, жмурясь как кот, допущенный к сметане.

С утра он занялся неотложными делами. В последний раз воспользовался ленинским мандатом — явился с текинцами на Сестрорецкий оружейный завод и расписался в получении десяти тысяч новеньких винтовок, которые отказались выдавать посланцам атамана Каледина. В условиях общей питерской неразберихи такая «реквизиция» ещё была возможна, но уже к ноябрю большевики перекроют все входы и выходы — не подберёшься и не выберешься…

Текинцы повезли оружие на Дон, а Кирилл бросился разыскивать генерала Алексеева — оставаться в Петрограде становилось делом опасным.

Проезжая по Морской, Авинов встретил закрытый «Рено» с американским флажком. Следом ехал «Пирс-эрроу» с открытым верхом, в котором сидел Керенский.

Многие офицеры на тротуарах узнавали незадачливого «диктатора» и отдавали ему честь. Тот меланхолически прикладывал два пальца к козырьку своей матерчатой фуражки.

…Машины повернут на Вознесенский проспект, потом на Забалканский. Там машина Керенского обгонит «Рено», одолженное американским атташе, и на полной скорости рванёт к Гатчине… Министр-председатель драпал.

На Галерной Авинова встретил Шапрон дю Ларрэ. Ротмистр был встревожен.

— Здравия желаю, — сказал он мимоходом и поинтересовался: — Не удалось?

— Увы! — развёл Кирилл руками, внутренне корчась от срама. Позор какой… Позорище… Но, если честно, повторись вчерашний вечер, отказал бы он Даше? То-то и оно…

— Да ладно… Меня больше генерал беспокоит, — признался Алексей. — Михаил Васильевич отправился в Мариинку, и…

— Нельзя ему туда! — прервал его Авинов. — Садитесь, Алексей Генрихович. Попробуем перехватить «дедушку»! Сколько сейчас?

— На моих — без пяти двенадцать.

— А, ч-чёрт…

«Руссо-Балт» взвыл мотором и покатил к Исаакиевской площади. Когда глазам Кирилла предстал Мариинский дворец, здание как раз окружали солдаты-кексгольмцы и матросы Гвардейского экипажа. Коптя двигателем, подъехал броневик «Олег». Братишки с комиссаром вошли внутрь и стали вдоль главной лестницы. Пост приняли.

Грузовик чихнул мотором и сдох — кончилось горючее.

— Ах, ты… Приехали!

— А я кого-то вижу… — сказал Алексей, выглядывая из кабины, и позвал: — Наталья! Я здесь!

Молодая женщина в форме сестры милосердия — сером платье и серой косынке, проезжавшая мимо в пролётке, привстала с сиденья, радостно маша рукой. Извозчик остановился.

— Наталья Павловна, — представил её Шапрон дю Ларрэ, — вторая половинка инженера Щетинина, нашего друга и соратника.

— За половинку — получишь! — пригрозила Наталья Павловна, улыбаясь слегка натянуто. — А где же Михаил Васильевич? Ох, да вот же он! Остановите его, мальчики!

В эту самую минуту маленький сухонький Алексеев, незаметно вынырнувший из-за угла, со стороны Мойки, сердито потребовал у солдат пропустить его. Кексгольмцы, мешая былую робость с новоприобретённой наглостью, отвечали: «Не велено!»

Генерал-адъютант разозлился и потребовал начальника караула.

— Я ваш бывший главнокомандующий генерал Алексеев! — заявил он. — Немедленно пропустите меня в здание Предпарламента!

— Ваше превосходительство, — отвечал ему начкар. — По постановлению Военно-революционного комитета Временный Совет Российской республики распущен. Так что никак не можем вас пропустить.

— Безобразие! — пробрюзжал Алексеев и с достоинством удалился.

Шапрон дю Ларрэ и Авинов тут же перехватили его и повели к пролётке.

— Михаил Васильевич, — серьёзно сказал Кирилл, — возвращаться на Галерную вам никак нельзя.

— Да, да! — волнуясь, подтвердила Наталья Павловна. — Давайте-ка к нам, на Манежную!

— Я с вами, — решил Авинов и сел в пролётку третьим.

Тяжко воздыхая, генерал подчинился, а его адъютант, наскоро распрощавшись со всеми, отправился по делам пешком — деятельность «Белого креста» и «Алексеевской организации» в Петрограде свёртывалась.

Лошадь зацокала копытами, пересекая Исаакиевскую площадь.

— Но-о, мёртвая! — прикрикнул извозчик сиплым, испитым голосом. Лошадь потрусила чуть быстрей — и снова вернулась к прежнему ритму.

— У мужа есть хороший приятель, — убеждала генерала Наталья Павловна, быстро и негромко проговаривая слова, — тоже инженер, только путеец, Шуберский его фамилия. Он обещал достать два билета в купе первого класса — поезд на Ростов отходит вечером, и возможно, что он будет последний…[42]

Пролётка въехала под арку на Дворцовую площадь, и тут извозчика остановил матросский патруль.

— Ваши документы, — потребовал щекастый боцман с дудкой на груди.

Алексеев молча протянул удостоверение члена Временного Совета республики с правительственными печатями.

— Э-э, гляди, — нахмурился молодой матрос, постоянно шмыгавший носом, — печати-то от «временных»! Задержим старика?

Кирилл напрягся, незаметно нащупывая «парабеллум», но тут заговорил боцман, пошевеливая прокуренными усами:

— Ну и чаво? А у нас с тобой какие печати? Не такие же, что ли? Других нет! Проезжай!

Едва Авинов перевёл дух, как по их души явился уже солдатский патруль.

— Оружие есть? — спросил, окая, унтер в папахе.

— Какое оружие?! — закричала Наталья Павловна. — Не видите, на операцию едем!

Солдаты не стали связываться с разгневанной «сестричкой» — отпустили экипаж. Проводив генерала до квартиры Щетининых, Авинов бегом вернулся обратно и плюхнулся в пролётку.

— На Фурштатскую! — обронил он и отдышался.

Военно-революционный комитет поручил брать Зимний товарищу Антонову-Овсеенко. В Смольном всё рассчитали, расчислили по минутам, однако большевистские стратеги не учли главного — мятеж развивается по собственному сценарию, и никаким Лениным с Овсеенками не удержать руку на пульсе. Улица сама решит, где, когда, чем и как.

Мост через Неву, что у Дворцовой набережной, юнкера перегородили одиночными постами, пропуская трамваи до шести вечера. Проезжая мимо высокой решётки, отгораживавшей сквер Зимнего, трамваи сворачивали направо, на Адмиралтейский проспект, и в обход попадали на свои маршруты.

Около шести часов на Дворцовой площади зажглись все фонари. Квадраты света падали на брусчатку и из окон второго этажа, где в семнадцати огромных залах устроили казармы для юнкеров. Этажом ниже разместились казаки и ударницы женского «батальона смерти». Временное правительство занимало десятка три помещений на втором этаже западного крыла вдоль сквера и северо-западный угол с окнами на Неву. Там бывший комиссар, кадет Кишкин, назначенный «уполномоченным по водворению порядка в столице и защите Петрограда от всяких анархических преступлений», с тоскою ожидал развязки. Его то и дело дёргали юнкера для участия в стихийных митингах на тему «Куды бечь?», и он говорил — с подъёмом, мужественно и спокойно о том, что правительство решило не покидать дворца, оставаясь на посту до последнего. Бывало, что пылкий юнец выражал готовность с радостью умереть за правительство, но явный холод остальных юнкеров сдерживал порыв…