Сцены из минской жизни (сборник) - Александр Станюта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Адмирала Кузнецова недаром сняли с командования флотом.
Бом! Бом! Мы узнаем этот неспешный, глубокий, круглый бой часов, плывущий из другой комнаты.
– Офицеры приглашают дам!
Пластинки, радиола, а потом приемник, а потом за пианино девушка Димы Федорика, сестра Володи Карпа, через два года жена Димкина. Женя Мищенин исполняет:
Это школа Соломона Скляра,Школа бальных танцев, вам говорят,Два шаги налево, два шаги направо,Два впирот и два назад…
Мы все подпеваем:
Тетя Соня, не вертите задом,Это ж не пропеллер, вам говорят,Два шаги налево, два шаги направо,Два впирот и снова взад.
Саша на верху блаженства:
– Какой ты молодец, что взял меня сюда!
– А где ты взяла такое платье? Спина до пояса открытая.
– В польских журналах были выкройки. В «Кобете» или в «Пшекруе». А сшила Гита Ибрагимовна, у нас в поселке. Она всегда мне шьет.
– Ты в этом платье вся как голая.
– Так только для тебя… Ну что ты опять делаешь?.. Уже вот смотрят… ненормальный.
– А красное? Что было на тебе, когда ходили на Вертинского?
Гасит улыбку:
– И когда ты все испортил. Так это платье тебе нравится? Только не сходи с ума опять.
Авелян хочет с ней потанцевать.
– Да, я давно заметила.
– А он ниже тебя. Стесняется.
– Я постараюсь быть пониже. Пусть бы пригласил.
– Пойдешь вприсядку? Чтобы только не обидеть, не дай бог. Русская добрая душа.
– Не заводись. Он, правда, симпатичный.
– Только на тебя и смотрит.
– Робеет бедненький.
– Как кролик…
– А я удав, да?
– Нет.
– Удав, с которым ты где хочешь, там и делаешь что тебе нужно. Даже в театре.
Карп вдруг командует:
– Слушать меня! На берег! Строем!
Кто-то его поддерживает:
– На воздух!
– На волю! В пампасы!
Мы вываливаемся в теплый темный вечер. Отец Карпа стоит в дверях:
– Вовка, вы много выпили! Я вызову машину.
– Папа, никаких машин! Мы будем близко, в парке Горького.
Переходим улицу Фрунзе.
– Полный вперед!
– Право на борт!
Мы в парке. Пусто, редкие желтые фонари.
Саша тихо спрашивает:
– Этот ваш Авелянчик маленький, он тоже где-то в морском училище?
– В летном. Будет гражданским летчиком. Воздушным извозчиком.
– Правда?
– Будет тебя возить по небесам. И на Луну.
– А мне и здесь неплохо. Только вот мама заставляет школу окончить, а там смертельная тоска.
– Сколько ты кончила?
– Девять классов. Больше не хочу.
Справа впереди планетарий. Дальше и вниз.
– Комната смеха. Помнишь ее? Я тебе объяснял тогда.
– Я помню, помню. Смотри, свет и милиция.
– Это по вечерам их пункт. Дежурят.
Кто-то из наших дам громко декламирует Маяковского:
– Моя милиция меня бережет!
Идем вперед по главной аллее. Упираемся в Сталина над клумбой с цветами. И все наши мореходы вдруг бросаются к клумбе, выдирают цветы с комьями земли и подкидывают их вверх, к голове, к груди Сталина. А тот как смотрел вперед, поверх всех нас, так и смотрит, усатый, без фуражки, в кителе и в сапогах, в каком-то распахнутом длинном плаще, накинутом на плечи, а может, фронтовой плащ-палатке. Он стоит неколебимо на кубе каменном, а этот куб стоит на квадратном цветнике.
Летят на Сталина цветы, комья земли. Саша смеется.
– Хороните второй раз? Тихо стоит себе несколько лет…
Крик все веселее и все громче.
– Да здравствует учитель всех народов!
– А на кого же ты нас покинул, отец?!
– Ура всемирному вождю!
Саша жалеет цветы:
– Не рвите так! Тут же анютины глазки и настурции! И львиный зев…
Вдруг сверху милицейские свистки.
Все мигом убегают, исчезают. От комнаты смеха топочут сапоги, фонарики светят в глаза, и милиционеры уже рядом с нами.
Саша вздыхает горестно:
– Ну, вот и все.
Сержант с язвительной улыбкой:
– А вы не убежали. Почему?
– Чего бежать? Мы с ней ничего такого не делали.
Саша бросается на поддержку:
– Да, в чем мы виноваты? Вы видели? Можете доказать, да?
Сержант смотрит на своего напарника, а тот на лейтенанта. Он, видно, главный тут:
– Кричали, безобразничали ночью… разрушали парковое сооружение. Оскорбляли память… памятник.
Саша с улыбкой:
– Ах, оскорбляли? Цветами, да?
– Кто были те, что убежали? Назовите!
Мы молчим.
– Ну, назовите!
– Она не знает. Это мои знакомые.
– Так называйте их. И домой идите.
Молчим.
– Тогда пройдемте. Ну, давайте!
Проходим в комнату смеха, но со служебного входа. Тесная каморка. Столик, застланный красным сукном, черный телефон, диванчик, пара стульев. Яркая лампочка на голом шнуре.
И начинается.
Вопросы и вопросы. Слава богу, на Сашу не смотрят.
Фамилия, имя и отчество. Дата рождения. Адрес. Место работы или учебы. Родители. Где они работают?
Один выспрашивает и записывает. Другой звонит по телефону, сверяет адрес и фамилию. Саша чуть слышно:
– В адресный стол звонит.
Входит сержант.
– Ну что? Машину вызываем? Повезем?
– Не дозовешься. Нет у них машины. А какие у вас есть документы?
Саша шепчет:
– Отдай им, если есть. Отдай.
На удивление, паспорт в кармане пиджака.
Лейтенант внимательно листает.
– Вы, девушка, кто ему приходитесь? Жена? – ухмылка наглая, развязанная. – В паспорте он еще холостой… Ладно, идите пока. Вызовут. Паспорт останется у нас.
Саша так просто не уйдет:
– А все-таки, товарищ лейтенант, что же он сделал? Сделал бы, так убежал бы.
– Он у вас почти трезвый. Если не сделал ничего, пусть назовет нам тех.
– А что ему грозит? По-честному…
– Если от нас передадут в суд…
– Господи, в суд?
– Так ведь нарушение общественного порядка. Пять суток.
– Пять суток где?
– На Володарского. В тюрьме.
Автобусы уже не ходят. На Круглой площади зеленый глаз такси.
Она обхватывает, прижимается, целует.
– Я рада! Вырвались! Не бойся, паспорт возвратят. Я освобожу тебя от этой мути. Что-нибудь придумаю. Позвоню.
И уезжает. Ее такси делает круг почета вокруг монумента в середине площади.
Проспект пустой. Нет ни машин, ни людей… В какой-то фантастике было, как на Марсе человек сидит в кресле-качалке посреди шоссе и читает книгу… Настроение хуже некуда. Она сказала, что-нибудь придумаю. Сама? Или со своим милицейским обожателем, этим больным страдателем по ней?
Опять, опять…
Если б удалось всю эту муру сейчас послать куда-нибудь подальше…
XXI– Шура, я тебе паспорт принесла.
– Да-а?..
– И ничего не думай там такого. Я же догадываюсь, что ты думаешь. Клянусь тебе, я не пошла на это. Хотя все к этому и шло. Он почти на колени становился, если честно. Даже жалко стало.
– И что?
– Придумал, что приметил меня еще лет 14-ти в Магадане, сам верит, что добивался перевода сюда, ждал, когда подрасту. Темнит, не разберешь. Смотрит и как ощупывает всю. Может, больной какой? И я тогда..
– Что ты тогда? Ну, договаривай. Все-таки пожалела его?
– Боюсь его еще сильнее. На все готов. Злой на весь свет. Особенно за Сталина, что вот его так опускают…
Она рассматривает фотокадры заграничных фильмов на доске анонсов в кино «Победа».
– Давай посмотрим «Марти». Это американский?
– Да.
На контроле тетка в облезлой кацавейке обрывает края наших билетов.
Мы в полутемном вестибюле. Пахнет уборной, табачным дымом. Налево, в темном тупике две двери, М и Ж, они полуоткрыты. Направо просторное фойе, люстры сеют желтый свет, сияют высокие окна на Комсомольскую улицу, диваны под ними, кресла давно заняты. А прямо, как только минуешь контролершу, напротив, у стены, стоит высокий и суровый Сталин, покрашенный под бронзу, смотрит на всех входящих.
Саша говорит:
– Там, в Магадане, тоже такой Сталин стоял в кино «Горняк».
Усевшись, она тесно прислоняется. Берет конфету из кулька. Находит мою руку, держит обеими своими вместе с кульком.
Знакомый запах ее духов, скорее всего, «Ландыш». Знакомый запах шоколадных «мишек» и вина. В буфете было и шампанское, но взяли бутылку ее любимого кагора. Она довольна всем на свете, поглядывает на белый экран.
Свет плавно уменьшается. Сначала хроника, «Новости дня». Куда-то паровоз летит, звезда на его круглом передке все больше, больше. Льют сталь или чугун. Плотина Днепрогэса. Чукчи на собаках в тундре. И лавровый венок, огромный, с маленькой головкой Ботвинника, мирового чемпиона шахмат.
– А Марти это кто? Такой мужчина? – она нетерпеливо ждет свое американское кино.
– Мужчина, да. Марти зовут.
– Есть Марта, слышал? Женское.
– Это от вашего Восьмого марта.
– Ах, как остроумно.
Марти оказывается симпатичным малым, продавцом в мясной лавке. Ему, наверное, уже под сорок. Тюхтяй, тяжеловат, хотя и без живота, выше среднего роста, темноволосый, волосы зачесаны назад, густые, с пробором и набриолинены.
Он возвышается за своим прилавком в белом переднике, в белой рубашке с галстуком. Он улыбается покупателям, с каждым перекидывается парой-другой слов. Он всех и давно знает в этом нью-йоркском квартале, а они знают его.
