Бузулуцкие игры - Сергей Синякин

— Превратили казармы в лупанарии!

Да, все внутри в казармах напоминало не воинское помещение, а публичный дом. Особенно красотками, вырезанными из журналов и любовно развешанными легионерами на стенах. Висели на этих стенах и нестареющая Джейн Фонда, и обаятельная Синди Кроуфорд, нашлось на стенах место для Шэрон Стоун и Наташи Негоды, и множество других менее именитых, но столь же грудастых и длинноногих див подмигивали легионерам по вечерам: «А ты приобрел себе новый „Плейбой“?»

Пройдя в каптерку, корникулярий содрал ненавистные штаны, облачился в доспехи и трижды подряд исполнил римскую строевую песню, от проникновенного припева которой перехватывало в горле от гордости за империю.

Славлю цезаря! Славлю цезаря!

Славлю смертью своей в бою!

Исполнив песню, корникулярий вытер слезы, снял форму и вновь облачился в презираемые штаны.

— Вина! — приказал он, и каптерщик торопливо подал чашу.

Корникулярий отпил глоток и выплеснул содержимое в мордастого хозяйственника.

— Почему вино неразбавленное? За скота меня считаешь?

От промаха каптерщика настроение испортилось еще больше. Квинт Курций Фест прошелся по казарме.

Общение с местными контрактниками не прошло даром для солдат. Двое легионеров, сидя за столом, увлеченно играли на пальцах в «тюремное очко». Этой игре римлян научил Плиний Кнехт. Несмотря на ее примитивность и то, что шевелить пальцами при разговоре в легионе считалось неприличным, игра прижилась и получила распространение, хотя корникулярий строго наказывал за нее легионеров.

Заметив начальство, легионеры немедленно прекратили свои манипуляции, но поздно — злорадно усмехаясь, Квинт Курций Фест назначил их на уборку помещения, которая в легионе считалась занятием неблагородным и нудным. Настроение корникулярия несколько улучшилось, и, отправив еще двоих провинившихся на очистку Американского пруда от тины, Курций Фест начал улыбаться.

«Эст модус ин кебус, — думал он. — Я не допущу, чтобы о легионе пошла мала фама. Плохая молва не делает чести солдату, и если центуриону Присту эта честь не дорога, то я беспощадной ману буду подобные нарушения пресекать! Пропила ману!»

Курций Фест был настоящий цивилис Романус, воспитанник легендарного Кая Валерия Пробста, прославившегося в Парфянских походах; спартанец по духу, корникулярий не терпел расхлябанности. Была бы его воля, этот гнусный городок давно бы дрожал при одном только упоминании имени цезаря! По мнению Курция Феста, центурион был излишне лоялен к жителям Бузулуцка. Его заигрывания с аборигенами корникулярию не нравились: с точки зрения Феста, Птолемей Прист вел себя возмутительно. Он явно распустил легион. Виданное ли дело, чтобы римский воин не провел утренние часы в гимнасии? Виданное ли дело, чтобы римский воин ссылался на срок службы и объявлял себя стариком, отправляя вместо себя более молодых соратников? А эти самовольные уходы за пределы казарм, эти любовницы, которые своими взглядами раздевают легионеров? Разве таких заставишь дома сидеть и шерсть прясть?

Хоть и говорят, что де густибус нон эст диспутандум, но с точки зрения корникулярия ни одна из них не годилась в подруги римскому легионеру. Смазливы, но не серьезны, смешливы, но не умны. Как тут было не спорить о вкусах?

И сам центурион увлекся такой красоткой. И увлекся так, что позабыл о делах легиона! Корникулярий негодующе покачал бритой головой.

Но о вкусах нон эст диспутандум, особенно если это вкусы твоего начальника. Квинт Курций Фест это понимал. И все-таки раздражение его было так велико, что, столкнувшись в дверях казармы с праздношатающимися Ромулом Луцием и Плинием Кнехтом, корникулярий на мгновение потерял дар речи, но тут же пришел в себя и со злорадством приказал бездельников выпороть.

— За что? — в один голос и с нескрываемым отчаянием, совсем не подобающим римскому воину, вскричали несчастные.

— Немо пруденс пунит, квиа пеццатум эст, сед не пеццетур! — туманно сказал корникулярий.

Наказывают не за проступок, а для того, чтобы он не повторялся впредь. В этом корникулярий уподобился цыгану, который выпорол цыганенка за кражу, которой тот еще не совершал. Но не объяснять же глупцам, что в их лице Квинт Курций Фест наказал весь разболтавшийся легион, более того: в их лице он наказывал и центуриона Птолемея Приста, да будет защитой ему Юпитер!

Глава тринадцатая,

в которой центурион Птолемей Прист рассуждает о религии, а затем объявляет Клавдии о своем скором отъезде на Игры, ведутся рассуждения о сущности командированных, а в Бузулуцк прибывает парткомиссия Царицынского обкома партии

— Странные вы люди, — сказал Птолемей Прист. — С виду нормальные, а преступникам поклоняетесь!

— Что вы такое говорите, Птолемей Квинтович! — вспыхнула Клавдия.

Они с центурионом Пристом возвращались из церкви, где Клавдия поставила свечку Богородице, в надежде на ее заступничество. Как говорится, сама не плошай, а на Бога надейся! Хотелось Клавдии, чтобы и Птолемей с ней остался, и чтоб Митрофан Николаевич ее вновь к секретарской работе допустил

Совмещение таких противоположных желаний знакомо, пожалуй, всякому. Народ наш даже по тому случаю очень удачную поговорку сложил. Кстати, на латыни она совершенно не звучит, поэтому все в Бузулуцке предпочитают пользоваться русским вариантом. Наиболее удачное литературное воплощение этой поговорки можно найти в эпиграмме современного бузулуцкого литератора Марциала Старикова, вступившего совсем недавно в Союз писателей России:

В друзьях своих души не чая,тайком вынашивает месть.И наслажденье получая,он все же рыбку хочет съесть!

Разумеется, что писалось это не о Клавдии, а совсем по другому поводу. Женщине таких строк не посвящают. Это ведь совершенно естественно для них — желать всего сразу, причем высшего качества и в необходимых количествах. Клавочка была всего лишь женщина, поэтому, однажды получив желаемое, она старалась изо всех сил удержать его.

Слова Птолемея Приста Клавдия восприняла с негодованием:

— Какой еще преступник? Христос с вами, Птолемей Квинтович!

Центурион терпеливо объяснил:

— Кого на кресте распинают, Клавдия? Преступников на кресте распинают. Раз на крест отправили, значит, сильно провинился человек перед людьми. А этому еще до распятия кличку дали — Крест. Значит, людей на дороге грабил, из лупанариев не вылезал. Зачем такому поклоняться? Разве хороших богов мало? Минерве, вон, молись или Весте…

— Ах, вот вы об чем, Птолемей Квинтович, — успокоилась Клавочка, поняв, что милый друг просто религиозно неграмотен. — Ну, будет время, мы с вами потолкуем… — И вдруг встревожилась: — Придешь сегодня? Или опять в своей казарме порядок наводить будешь?

Птолемей Прист вздохнул.

— Уезжаем мы завтра, — сообщил он печально. — На состязания.

Клавочка даже остановилась.

— Как это — уезжаете? Куда?

— Соревнования будут, — сказал центурион. — Стрельба из лука, гимнастика, метание копья, бег на разные дистанции. Федор игре особой нас обещался научить. Футбол называется.

— Это все Митрофан Николаевич придумал! — со слезами догадалась женщина. — Чтобы ты ко мне не ходил. Ревнует старый пень! Сколько раз он ко мне со всякими соблазнительными предложениями подкатывался! Пудры французские дарил! Вот козел лысый!

Клавдия и еще грубее выражалась, нанося непоправимый урон авторитету партийного руководителя, но центурион успокоил женщину, положив тяжелую руку на ее хрупкое плечо.

— Нет такого, кто воспрепятствовал бы нашей встрече, — сказал он. — Не родился еще такой, а если и родился, то долго не проживет!

— Да вас же в «Орленок» повезут, — всхлипывая, догадалась Клавдия. — Или в который имени Дзержинского… Это ж пятнадцать километров от Бузулуцка!

Центурион, уже знакомый с бузулуцкими мерами длины и веса, мысленно перевел километры в стадии. Выходило немалое расстояние, но терпимое.

— Не плачь, — снова сказал он. — Я к тебе ночью буду прибегать!

Последние слова Клавдия оценила по достоинству. В самом деле, много ли найдется мужчин, которые, целый день прометав копья и просостязавшись с другими мужчинами в беге и умении махать кулаками, будут способны, а главное — будут иметь желание отправиться в пятнадцатикилометровый путь, чтобы встретиться с женщиной, которая жаждет отнюдь не разговоров и бесед при ясной луне, а под утро отправиться в обратный дорогу, чтобы с первыми криками петухов уже оказаться в кругу друзей и товарищей?

Тут мне, конечно, могут возразить, что подобный героизм свойственен не только доблестным римлянам, но и русскому мужчине. Мне, конечно, напомнят армейские самоволки, когда за ночь дважды — туда и обратно пересекались обширные местности в зоне пустынь или полупустынь. Не спорю, дорогие товарищи, но согласитесь и вы, что в таких марш-бросках кроется благородное и святое безумие, достойное настоящего мужчины.