Завтра будет лучше - Бетти Смит

– Но твоя мать сама работает.

– Как и твой отец, – парировала Рини. – Знаешь, Марджи, я бы не стала отдавать родителям все жалованье, а прямо сейчас договорилась бы с ними о плате за прожитье.

– Это может подождать, – сказала Марджи компромиссным тоном.

– Чего подождать? Когда еще новая красивая одежда будет нужна тебе так, как сейчас? Сколько раз ты собираешься быть молодой? Скоро ты выйдешь замуж, засядешь дома, нарожаешь детей и ни про что другое уже думать не будешь.

Поймав на себе предгрозовой взгляд наблюдающей, девушки испуганно замолчали, подняли головы и заискивающе улыбнулись. В миссис Барник шевельнулось сочувствие к ним: вообще-то они были хорошие девочки, работали усердно и только в последние минуты перед окончанием рабочего дня позволяли себе некоторую вольность. Сама миссис Барник тоже когда-то была молодой и знала, какое это наслаждение – посекретничать с подружкой. Ее губы дернулись, но улыбнуться она себе не позволила: боялась, что стоит ей проявить понимание, подчиненные начнут этим пользоваться. А разве будут держать ее на работе, если она неспособна поддерживать дисциплину?.. Вместо улыбки миссис Барник состроила хмурую гримасу, однако прошла мимо девушек, не сделав им замечания. Для них это было как отсрочка казни.

Пальцы Марджи порхали, пронзая сверкающими булавками желтые, красные, синие, зеленые и белые листочки. Всю свою почту она разобрала за десять минут до конца рабочего дня, и теперь неписаные конторские правила позволяли ей выйти в уборную. Взяв из ящика стола свои туалетные принадлежности – завернутую в чистый носовой платок пуховку с пудрой и кусочек мыла «Кашмирский букет» в обрывке полотенца, – она сунула под мышку потрескавшуюся лакированную сумочку.

– Подожди меня! – попросила Рини и уже стоя приколола к последнему листу красную бумажку, а в следующую секунду ловким движением достала все необходимое для наведения марафета.

Как только подруги открыли дверь уборной, их тут же ударила волна возбужденной беседы: сотрудницы обсуждали мистера Прентисса. Одна сказала, что он никогда не женится, потому что мать не допустит. Другая – что он никогда не женится, потому что без памяти влюблен в Мэри, которая не отвечает ему взаимностью. Третья, постарше, мягко предположила, что, если мистер Прентисс до сих пор не женился, то, вероятно, женитьба его просто не интересует.

– А должна интересовать! – протяжно воскликнула четвертая.

– Почему?

– Потому что надо же нам о чем-то разговаривать!

В этот момент Рини, стоя перед открытой дверью, пропела:

– Входите, мистер Прентисс.

На секунду окаменев, девушки облегченно выдохнули, когда в уборную вошла Марджи и закрыла за собой дверь. Шутка Рини их не смешила. Это повторялось почти каждый день. Кого бы они ни обсуждали, она, прежде чем войти, говорила: «Входите, пожалуйста» – и прибавляла имя того, о ком шла речь. А входила всегда Марджи. Девушки неизменно сердились, потому что этот розыгрыш, хоть и был им давно знаком, все равно каждый раз пугал.

Маленькая уборная была забита молодыми сотрудницами, приводившими себя в порядок перед дорогой домой. Они стояли перед зеркалами, припудриваясь, крася губы влажной блестящей помадой, причесываясь десятицентовыми гребешками. Разговаривая, девушки не отрывались от собственных отражений: следили за тем, как поблескивают зубы при улыбке, и скашивали глаза при повороте головы, пока руки мерно водили по волосам расческой. Только в зеркале взгляды собеседниц пересекались.

Тесное, как коробка, помещение наполнялось смесью ароматов: сладким ароматом пудры, более тонким экзотическим ароматом помады, теплым благоуханием женских волос. Сквозь весь этот приторный переизбыток запахов пробивался резкий дух мокрого мыла.

У большинства девушек были при себе сумочки. «Подержи мою, пожалуйста», – просили они друг друга. Одна из них, уже успевшая умыться, причесаться и подкраситься, стояла в стороне с четырьмя ридикюльчиками в руках. Марджи и Рини вверили ей и свои, достав оттуда помаду и расчески.

– Разве вы сегодня без своих служанок? – притворно возмутилась она.

Марджи и Рини благодарно кивнули ей вместо ответа и влились в толпу, собравшуюся у раковин. На фаянсе блестело три колечка с крошечными камешками – их сняли сотрудницы, которые в скором времени собирались замуж. В дни, когда Марджи удавалось прийти в уборную пораньше, она слышала, как эти девушки, стягивая с пальцев залоги любви, говорили друг другу: «Следи за мной, чтобы я свое не забыла, ладно?»

Марджи и Рини быстро вымыли руки, спеша приступить к более важному делу – макияжу. Оторвав взгляд от полотенца, Марджи посмотрела в зеркало и встретилась глазами с подругой. Они обменялись улыбками, как после долгой разлуки.

– А знаешь, что? – спросила Рини лениво.

– Не знаю. А что? – ответила Марджи.

Какая-то девушка хихикнула.

– В детстве мать давала мне шлепок, если замечала, что я гляжусь в зеркало. Говорила: «За каждым зеркалом сидит дьявол».

Повисла короткая пауза: все взгляды устремились на отражение Рини, девушки замолчали и перестали прихорашиваться. На секунду их всех невидимо связали эти слова, которые почти все они сами слышали дома от старших. Но потом связь оборвалась, и все возобновилось: опять уборная наполнилась болтовней, девушки принялись вскидывать головки и до последней крупинки выбивать о свои носы пудру из пуховок, отчего в воздух поднимались маленькие ароматные облачка.

Те, которые постарше (некоторым было аж по тридцать лет), отходили в сторону, уступая место молодым. Для них уже миновали годы, когда невинный ритуал самообожания был так важен. Они совершали свой туалет быстро и деловито: энергично мыли руки, сердито протирали за ушами намоченным кончиком полотенца и без вздоха отступали, пропуская тех, кто еще размахивал знаменами юности. К исходу третьего десятка они, казалось, навсегда оставили позади прекрасную глупость молодости, и теперь их интересовала только чистота: как будто они обменяли трепетное мечтательное девичество на антисептическую женственность. Слушая щебет молодежи, старшие изредка смотрели поверх юных голов в зеркала. Время от времени обмениваясь друг с другом взглядами, исполненными высшей мудрости, они ковыряли кутикулу полотенцем или чистили ногти коротенькими пилками.

Водя прохладной влажноватой пуховкой по лицу и полурастворившись в приятном ощущении, которое при этом испытывала ее кожа, Марджи замечталась. Вдруг у нее возникло странное чувство: она каким-то образом поняла, что этот самый момент во всех деталях навсегда отпечатается в ее памяти и в последующие годы будет неожиданно возникать перед глазами как моментальный фотоснимок. Она будет видеть эту уборную и слышать, как девушки болтают – болтают о своих женихах и о нарядах. «Забавно, – подумала Марджи, – когда мы говорим об одежде, мы думаем о мужчинах, а когда говорим о мужчинах, думаем об одежде».

Внезапно гомон в уборной