Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Итак, успехи ван Берле множились, его известность росла, между тем как имя Бокстеля исчезло, и уже навсегда, из списка выдающихся тюльпановодов Голландии, а представителем Дордрехта в этой области был признан Корнелис ван Берле, скромный, безобидный ученый. Так невзрачный сучок выпускает порой самые пышные отростки, шиповник с четырьмя бесцветными лепестками дает начало громадной благоуханной розе, а царственная династия зарождается в хижине мясника или в рыбацкой лачуге.

Ван Берле, с головой погруженный в свои занятия, возился себе со всходами, посадкой, срезкой, завоевав сердца всех европейских любителей тюльпанов, и даже не подозревал, что у него под боком живет страдающий низложенный венценосец, чью власть он узурпировал. Он продолжал свои опыты, завоевывая очередные победы. За два года его грядки покрылись столь дивными шедеврами, что после Господа Бога да еще, быть может, Шекспира и Рубенса никто не воспарял так высоко в своей области творчества.

Вот почему, чтобы получить представление об адских муках грешника, о котором забыл поведать Данте, стоит посмотреть на Бокстеля. Когда ван Берле полол, удобрял и поливал свои насаждения или, опустившись на колени у края грядки, всматривался в каждую жилку цветка, прикидывая, какие видоизменения в него можно внести, какие сочетания оттенков испробовать, Бокстель, прячась, словно кокетка за своим веером, под сенью молодого клена, который он затем и посадил у стены, воспаленными глазами, с пеной у рта следил за каждым шагом соседа. И если тот казался веселым, если он замечал на его лице улыбку или в глазах – искру счастья, он посылал ему столько проклятий, столько свирепых угроз, что даже странно, как ядовитое дыхание зависти и злобы не проникло в стебли цветов, отравляя их, почему тюльпаны Корнелиса не чахли и не умирали от этого.

Поскольку зло, коли уж проникнет в душу человеческую, быстро переходит в наступление, захватывая ее все больше, Бокстеля вскоре перестало удовлетворять одно лишь подсматривание за ван Берле. Он желал разглядеть также и его цветы: будучи по сути художником, он жаждал оценить шедевры соперника, как бы они ни задевали его за живое.

Бокстель купил подзорную трубу и с ее помощью смог не хуже самого владельца следить за всеми переменами в состоянии цветка, начиная с момента, когда в первый год его жизни из земли проклевывается бледный росток, и до того, когда после пяти лет созревания луковицы появляется благородный, меняющий затем цилиндрическую форму на округлую изящный бутон, на котором проступают неясные оттенки цвета, потом раскрываются лепестки, и лишь тогда тюльпан являет взору потаенное сокровище своей чашечки.

О, сколько раз несчастный завистник, взобравшись на лестницу, пожирал глазами тюльпаны, цветущие на грядках ван Берле! Они ослепляли своей красотой, у него захватывало дух от их совершенства!

Превозмочь восторг было не в его силах, но минуты любования сменялись лихорадкой зависти, недугом, превращающим сердце в мириады мелких, грызущих друг друга змей, – постыдный источник жестоких мучений.

Сколько раз, истерзанный этой пыткой, настоящего представления о которой не дают никакие описания, Бокстель томился соблазном спрыгнуть ночью в сад, опустошить грядки, зубами изгрызть луковицы, да и самого хозяина изничтожить, если тот осмелится защищать свои тюльпаны.

Но… убить тюльпан? Это же такое гнусное злодейство в глазах истинного садовода!

Человека убить – еще куда ни шло.

И тем не менее все новые успехи, которых ван Берле, казалось, ведомый безошибочным инстинктом, ежедневно достигал в своем искусстве, доводили Бокстеля до таких пароксизмов бешенства, что он подумывал забросать камнями и палками тюльпаны на грядках соседа.

Но по зрелом размышлении он сообразил, что назавтра, обнаружив нанесенный ущерб, ван Берле затеет дознание и придет к заключению, что палки и камни в XVII столетии не сыплются с неба, как во времена амаликитян, и хотя злодеяние совершилось в потемках, преступник будет разоблачен, закон покарает его и, главное, он будет на всю жизнь обесчещен в глазах всей тюльпанолюбивой Европы. Осознав это, Бокстель счел за благо вооружиться хитростью и прибегнуть к средству, которое не бросит тени на его репутацию.

Правда, ему пришлось долго искать такое средство. Но в конце концов он его нашел.

Однажды вечером он привязал друг к другу двух котов, прикрепив к задней лапе каждого конец бечевки длиной в десять футов, и бросил их со стены на середину самой главной гряды, королевы всех грядок. На ней росли не только «Корнелис де Витт», но еще молочно-белый и пурпурно-красный «Брабантец», «Мраморный» – сероватый, красный и ослепительно алый, «Чудо» – сорт, привезенный из Харлема, а также тюльпаны «Коломбина темная» и «Коломбина туманно-светлая».

Ошалевшие животные, упав со стены, сначала заметались по грядке, пытаясь разбежаться в разные стороны, но связывающая их бечевка натянулась, и они, почуяв, что дальше хода нет, принялись с пронзительным мяуканьем кидаться туда и сюда, ломая бечевкой цветы. Наконец за четверть часа отчаянной борьбы они умудрились спастись бегством, порвав бечевку, в которой совсем запутались.

Ночь была темной, так что Бокстель, притаившийся за своим кленом, видеть ничего не мог, но по воплям разъяренных котов представлял себе все, и горечь, переполнявшая его сердце, отхлынула, освобождая место радости.

Ему так не терпелось полюбоваться причиненными разрушениями, что он оставался на своем посту до рассвета, только бы скорее усладить свой взор жалким зрелищем, в которое борьба двух котяр превратила соседские грядки.

Утренний леденящий туман пронизывал до костей, но он не ощущал холода: его грела пламенная жажда отмщения. Горе соперника послужит ему утешением во всех тяготах.

С первыми лучами зари дверь бело-розового дома отворилась, и появился ван Берле. Он направился к своим грядкам, улыбаясь как человек, хорошо выспавшийся в своей постели и видевший добрые сны.

Внезапно он заметил борозды и холмики на почве, еще вчера гладкой, словно зеркало, и тут же увидел, что симметрия цветочных рядов нарушена, тюльпаны торчат как попало, словно пики батальона, в самую гущу которого угодило пушечное ядро.

Побледнев, он бросился вперед.

Бокстель возликовал, его аж затрясло. Тюльпанов пятнадцать-двадцать валялись разодранные, вывороченные из земли, одни цветы были поломаны, другие раздавлены, их краски уже успели побледнеть, на их ранах проступал сок – эта драгоценная кровь, за которую ван Берле был готов отдать свою.