Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Впрочем, с точки зрения Бокстеля все это в конечном счете было пустяками. Он считал ван Берле только художником, то есть своего рода безумцем, который искажает чудеса природы, тщась воспроизвести их на полотне. Если художнику вздумалось соорудить над своей мастерской еще один этаж, чтобы обеспечить себе лучшее освещение, это его право. Господин Бокстель, являясь цветоводом подобно тому, как господин ван Берле был живописцем, понимал, что соседу для его картин требуется солнце, вот он и отнял полградуса у его тюльпанов.

Закон на стороне ван Берле. Bene sit, или, проще говоря, так тому и быть.

К тому же Бокстель сделал открытие, что избыток солнца вредит тюльпанам: этот цветок и растет лучше, и раскрывает более красочные лепестки, впивая нежные лучи утреннего и вечернего светила, а не обжигающий жар полудня.

Стало быть, он чуть ли не был благодарен ван Берле, бесплатно построившему для него солнцезащитное укрытие.

Может, на деле все обстояло не совсем так и эти замечания Бокстеля о соседе не вполне отражали истинный ход его мысли. Ведь высоким душам в час роковых катастроф свойственно находить опору в философии, дарующей им порой удивительный источник отрады.

Но увы! Что сталось с ним, с этим злополучным Бокстелем, когда он увидел за стеклами новоявленного этажа зрелые и дочерние луковицы, цветки в просторных ящиках с землей и в горшочках, короче, все то, что изобличает род занятий маньяка, помешанного на тюльпанах!

Там появились пачки наклеек, стеллажи, ящики с отделениями, а также металлические решетки и сетки, призванные, обеспечивая доступ воздуха в эти ящики и стеллажи, защищать их от мышей, жучков, долгоносиков, полевок и крыс, любознательных ценителей луковиц по две тысячи франков штука.

Появление этого оборудования изрядно ошарашило Бокстеля, но он еще не осознал размеров своего несчастья. Ван Берле был известен как поклонник всего, что радует глаз. Он скрупулезно изучал природу, дабы придать своим картинам такую же завершенность, какая отличала полотна Герарда Доу, его учителя, и Франса ван Мириса, его друга. Так, может быть, он задумал изобразить жилище цветовода, разводящего тюльпаны, для чего и собрал в своей новой мастерской аксессуары, необходимые для создания правдоподобной декорации?

Тем не менее Бокстель, хоть и убаюканный этой обманчивой надеждой, не мог противостоять пожиравшему его жгучему любопытству. Едва наступил вечер, он приволок лестницу и приставил ее к стене, разделявшей их владения. Заглянув к соседу, он обнаружил, что громадный прямоугольный участок земли, где прежде зеленели различные растения, перекопан, разбит на гряды, почва обильно удобрена речным илом – смесь, особо импонирующая тюльпанам, а по краям грядок выложен дерн, препятствующий осыпанию. Мало того: грядки располагались в направлении юго-юго-запад с таким расчетом, чтобы рассветное и закатное солнце согревало их, а от полуденного зноя они были защищены, вода имелась в избытке, совсем рядом – рукой подать, короче, соблюдены все условия не только для нормального произрастания тюльпанов, но и для достижения новых успехов в их разведении. Сомнений более не оставалось: ван Берле отныне тюльпановод.

В единый миг Бокстель представил себе, что будет, когда этот ученый богач со своими четырьмястами тысячами флоринов капитала и десятью тысячами ренты все свои умственные и физические возможности с размахом употребит в тюльпанном деле. Он предвидел в туманном, но уже близком будущем успехи соседа, и мысль о них, пусть еще не достигнутых, причинила ему такую боль, что руки разжались, колени ослабели и, обессиленный отчаянием, бедняга скатился с лестницы.

Стало быть, этот ван Берле отнял у него полградуса тепла не для рисованных тюльпанов, а ради настоящих. Выходит, у ван Берле будет самое что ни на есть великолепное, умеренно солнечное расположение гряд, а сверх того просторная комната для хранения луковиц и их деток, светлое, хорошо проветриваемое помещение – роскошь, Бокстелю недоступная, ему-то пришлось пожертвовать для этой цели своей спальней, а самому примириться с необходимостью спать на чердаке, дабы не навредить клубням и деткам своими животными испарениями.

Итак, у Бокстеля появится соперник, ровня, а чего доброго, и победитель, прямо здесь, за соседними воротами, за ближней стеной, причем это не какой-нибудь безграмотный, никому не ведомый садовод, а крестник самого господина Корнелиса де Витта, можно сказать, знаменитость!

Похоже, Бокстелю не хватало того благоразумия, каким отличался индийский царь Пор, находивший утешение в том, что победивший его Александр – прославленный воин.

Нет, в самом деле, что, ежели ван Берле получит новый сорт тюльпана и назовет его «Ян де Витт», а прежде выведет еще один, «Корнелис»? Это же нестерпимо, можно задохнуться от бешенства!

Так Бокстель, пророк собственного несчастья, в завистливом озарении предугадал то, чему суждено осуществиться.

Поэтому нет ничего удивительного, что после этого озарения он провел наимерзейшую в своей жизни ночь, такую отвратительную, какой и вообразить бы не мог.

VI. Ненависть цветовода

С этого момента заботы, ранее поглощавшие Бокстеля, вытеснил страх. Когда человек лелеет свой излюбленный замысел, это придает усилиям его духа и тела мощь и благородство, но Бокстель утратил их, без конца пережевывая урон, которым грозят ему замыслы соседа.

Как и следовало ожидать, ван Берле, приложив к этому все способности выдающегося ума, коим его одарила природа, стал выращивать прекраснейшие тюльпаны.

Корнелис преуспевал даже больше, чем кто бы то ни было из энтузиастов тюльпанного дела в Харлеме и Лейдене, городах, с наиболее благоприятными почвой и климатом: ему удавалось варьировать и форму лепестков, и цвет, выводя все новые сорта.

Он принадлежал к той изобретательной и наивной школе цветоводов, которая еще в VII веке сделала своим девизом изречение, впоследствии забытое, но в 1653 году открытое заново: «Кто пренебрегает цветами, тот оскорбляет Бога».

Из этой логической посылки адепты культа тюльпана, отличающегося особой изысканностью, самого прекрасного из всех цветов, вывели следующий силлогизм: «Кто пренебрегает тюльпанами, безмерно оскорбляет Бога».

Как видим, это рассуждение того сорта, с помощью которого при наличии злой воли четыре-пять тысяч голландских, французских и португальских тюльпановодов, не говоря об их собратьях с Цейлона, из Индии и Китая, могли бы весь мир поставить вне закона, объявив схизматиками и еретиками, заслуживающими смерти, сотни миллионов людей, к тюльпанам равнодушных. Нет сомнения, что при подобных обстоятельствах Бокстель, хоть и был смертельным врагом ван Берле, выступал бы с ним под одним знаменем.