Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич

Часть II

ЯКУШКИН — СОБИРАТЕЛЬ

И ПУБЛИКАТОР

Глава 1

ЧААДАЕВ И ДЕКАБРИСТЫ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ Е. И. ЯКУШКИНА

Как уже говорилось, Евгений с детских лет был воспитан в уважении к личности сосланного отца и в сочувствии к делу, за которое он пострадал. Тут была заслуга не только матери и бабушки, но и некоторых друзей семьи, среди которых особенно следует отметить Петра Яковлевича Чаадаева.

Дружба философа со старшим Якушкиным зародилась во время обучения в Московском университете. Затем оба они проделали весь поход 1812–1813 гг. в рядах прославленного Семеновского полка и жили в одной палатке. В 1812 г. Чаадаеву было 18 лет, Якушкину — 19. Перед Кульмским сражением они побратались, обменявшись нагельными крестами, и сдержанный Чаадаев стал называть Якушкина братом и говорил ему «ты» (единственному человеку, не состоявшему с ним в родстве). Чаадаев поддерживал с сосланным декабристом переписку, в 1851 г. послал ему в Сибирь свой портрет. К сожалению, из их переписки сохранилось только шесть писем — по три с каждой стороны. Чаадаев был сердечно привязан и к жене друга, восхищался ее умом и красотой, называл ее сильфидой.

Вернувшись из заграничного путешествия в 1826 г., когда Якушкин был уже арестован, Чаадаев постоянно навещал его семью. Он был дружен и с бабушкой Евгения, которая живо интересовалась новыми религиозно-философскими идеями Петра Яковлевича. Точно так же относился к семье Якушкиных и брат философа Михаил Яковлевич. Он даже сопровождал Анастасию Васильевну в одну из ее поездок в Ярославль для встречи с мужем. Молодая женщина находила постоянное утешение в беседах с братьями Чаадаевыми. «Вечером оба брата Чеда(евы)[1] были у пас, — пишет она мужу 21 октября 1827 г. — Мы много плакали; они тебя любят так, как немногие умеют любить».{117} Петр Яковлевич продолжал посещать Якушкиных и в дальнейшем, а когда Евгеши»! и его старший браг Вячеслав немного подросли, они стали бывать у него на Новой Басманной, где по понедельникам собирался цвет московского мыслящего общества.

В 1836 г. Чаадаев писал Якушкину в Сибирь: «Твои дети на днях приходили повидаться со мной. Я их обнял с чувством и счастья, и грусти».{118} Евгению в это время 10 лет. Подрастая, он в какой-то мере заменяет Чаадаеву сосланного друга. С ним сдержанный Чаадаев делится самым заветным, ему он читает хранимые как святыня письма покойного Пушкина (много лет спустя сын Евгения Ивановича Вячеслав расскажет об этом другу семьи II. А. Ефремову). Бывая на знаменитых чаадаевских понедельниках, молодой Якушкин слышал такие речи, какие вряд ли можно было в то время услышать в другом доме. Обветшалый флигелек на Новой Басманной, в котором Чаадаев прожил безвыездно четверть века, был местом встреч людей разных поколений, объединенных «сознанием, что мысль стала мощью», по выражению Герцена. Посещение такого дома, без сомнения, имело большое значение для молодого Якушкина; в частности, там он много слышал об отце и о декабристах вообще.

«Для русской жизни, — писал много лет спустя сын Е. И. Якушкина, — имело особое значение то обстоятельство, что при общей реакции и усиленном ренегатстве несколько человек, уцелевших по разным причинам после катастрофы 14 декабря, оставались среди смущенного общества, среди шатании и отступничества представителями освободительного движения двадцатых годов, выражали свои убеждения, насколько это было возможно, будили общественную мысль и общественную совесть. Благодаря этим немногим лицам идеи двадцатых годов вернее сохранились и затем легче дошли до молодого поколения, преемственно выразившись в нарождавшемся новом движении. Это были те библейские праведники, которыми спасался город… В числе этих немногих представителей преданий разбитого, но не побежденного освободительного движения видное и независимое место занимал И. Я. Чаадаев». Он «выступал со словом обличения против пошлости, против отступничества, он проповедовал, он обличал, он рассказывал более молодым людям в поучение о времени своей молодости, о политическом движении при Александре I, о тайных обществах, о декабристах, об их деле».{119} Нет сомнения в том, что рассказ Вячеслава Евгеньевича основан на воспоминаниях отца, который и был одним из этих молодых людей, более чем внимательных слушателей «басманного отшельника». Огромный интерес к людям 14 декабря, уже заложенный семейными преданиями, еще более укрепился у юноши под влиянием бесед с Чаадаевым.

Петр Яковлевич Чаадаев.

Портрет Козима (?). Середина 1840-х гг.

Чаадаев был не только мыслителем, по и блистательным рассказчиком, что засвидетельствовано многими его современниками. Но он никогда не записывал воспоминаний, которыми так часто делился в своих беседах. Молодой Якушкин, прекрасно понимая, какое значение для потомства имели бы такие записки, много раз просил Чаадаева начать писать или диктовать ему мемуары. Наконец несговорчивый философ дал свое согласие. Однако только лишь приступили они к работе, как внезапная смерть настигла вполне, казалось, крепкого Чаадаева. Так этот замысел и не был осуществлен. Почти полстолетия спустя Якушкин с сожалением рассказывал об этом, считая одной из самых своих горьких неудач то, что он не успел записать рассказы Чаадаева.{120} Но он передал их своим детям и друзьям, и в 50-летнюю годовщину кончины Чаадаева представитель третьего поколения этой замечательной семьи рассказал русской читающей публике о той роли, которую сыграл опальный философ в эстафете передовых идей.

Нет сомнения в том, что Евгений с молодых лет пользовался замечательной библиотекой Чаадаева, не имевшей себе равных по составу книжного фонда. Библиотека эта была сравнительно невелика — около трех тысяч томов, намного меньше, чем библиотеки Соболевского, Полторацкого и даже менее крупных библиофилов того времени. Но состав ее был самый изысканный.