Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Трудно передать тот авторитет, которым он пользовался, — писал об Евгении Ивановиче Е. И. Трубецкой. — Это был оракул, что-то вроде архиерея от разума. <…> В нем было то исключительное бескорыстие, которое внушало уважение решительно всем, даже людям совершенно противоположного ему лагеря. По своим либеральным и даже в некоторых отношениях радикальным убеждениям он не мог служить, а тем не менее все власти к нему ездили. У него можно было встретить и губернатора, и генерала, и председателя суда, и предводителя дворянства, не говоря уже о земцах. Все эти господа не только у него бывали, но считались с его прямыми суждениями, побаивались его, как ярославской «княгини Марьи Алексеевны». Он всегда говорил им правду в лицо, и благодаря его нравственному авторитету эта правда во многих случаях действовала. Оно и немудрено; расценка, которую Евгений Иванович давал человеку или поступкам, потом так за ним и оставалась. А сказанное им невзначай острое словцо потом иногда повторялось годами. <…> Отличался он большою начитанностью. В его скромном бюджете покупка книг на всех языках составляла единственную большую статью расхода. Помню его кабинет с полками, уставленными книгами до верха — до потолка. Указывая на тонкие деревянные стены своего дома, он утверждал, что книги его греют. Они и в самом деле грели — физически. Но теплота душевная, благодаря которой и другим становилось тепло у его домашнего очага, исходила от него самого».{110}
Когда Евгений Иванович приехал в Ярославль, он чувствовал себя безмерно одиноким. «Не дай бог, как скверно», — писал он тогда Ефремову. Он прожил в этом городе без малого полвека и прожил так, что его смерть оказалась тяжелой утратой, как будто ушел человек, цементировавший, соединявший все прогрессивные силы губернии. Вот отрывок из воспоминаний, написанных под свежим впечатлением от этой потерн: «Значение смерти Е. И. Якушкина для Ярославля выяснится не сразу и не скоро, ее почувствуют, и, боюсь, что больно почувствуют, лишь со временем, когда о нем многие начнут уже забывать. Теперь же, пока еще с нами его тень, яркое воспоминание, и сам он, его образ как живой перед нами, и все пм сделанное, пущенное в ход и налаженное, а также подготовленное и начатое будет двигаться и действовать прежним порядком. Но так длиться будет недолго. Многие освоятся и даже постараются поскорее освоиться с мыслью о том, что его уже нет и что он более уже не наложит печати молчания на их уста в то время, когда эти уста будут говорить не по совести… Здесь есть дом, в котором жил Якушкин, он должен быть городе кой пли даже земский, ни одна бумажка в нем не должна тронуться с ее места, ни наследники, ни домовладелец, конечно, не воспротивятся этому. Водите в пего своих детей и учите их там быть людьми… Здесь есть улица, на которой стоит этот дом, она должна быть Якушкинской… Пусть она будет улицей училищ, библиотек, музеев, детских садов».{111}
Это было написано в 1905 г., через четыре месяца после смерти Евгения Ивановича. Автор этих воспоминаний высказал одну общую для всех писавших о смерти Якушкина мысль: Евгении Иванович умер в то время, когда особенно нужны были такие люди. Уже смертельно больной, Якушкин с радостью узнал о событиях первой русской революции. «Евгений Иванович мог лишь писать и больше спрашивать, чем говорить, водя карандашом по бумаге, — вспоминает один из его друзей. — И видно было, как полно было его внутреннее состояние, как горела его душа интересами страны, народа, общества, как много он мог и хотел сказать».{112}
Еще более впечатляющее описание последних минут Якушкина оставил Тихомиров: «Он услышал могучее, властное и смелое «довольно!», прокатившееся первым громом по всей исстрадавшейся и опозоренной Руси из конца в конец. И с сладким трепетом полусомнения, полудоверия прошептали его поблекшие губы чуть ли не в молитвенном восторге и замирании: Началось… Дожил..».{113}
Так ушел из жизни Евгений Иванович Якушкин, старый народник, стойкий борец за демократию. 80-летний старец, он сохранил пылкость и впечатлительность юноши и молодые надежды, все высшие качества человека и гражданина.
На кончину Евгения Ивановича Якушкина откликнулась, без преувеличения, вся русская пресса. Вера Харузппа, тогда уже известный этнограф, писала о невосполнимой потере, которую понесла русская наука. «Эта прекрасная жизнь, — говорит она, — могла еще много дать науке и людям. В области обычного права его имя останется бессмертным».{114} «Замечательным человеком в полном значении этого слова» называет Е. И. Якушкина автор некролога в «Русских ведомостях». «Он оставил бессмертное имя в русской юридической науке. Довольно сказать: это был автор знаменитого обычного права, это был Нестор обычного права, как его нередко называли. <…> Всюду, куда ни обращалась его ясная мысль, всюду, куда ни направлялась его спокойная энергия, он оставлял память крупного работника, человека редких дарований, неустанного трудолюбия, безукоризненной добросовестности — человека обаятельно-чистой души. <…> Душевная красота его была такова, что, казалось, заслоняла его научные и общественные заслуги. По безграничной скромности Евгений Иванович едва ли имел себе равных даже среди самоотверженных деятелей освободительной эпохи».{115} Когда, через семь лет после смерти Е. И. Якушкина, скончался его старший сын Вячеслав Евгеньевич, в некрологе, посвященном ему. известный общественный деятель А. С. Пругавин писал: «Светлая память о них (отце и сыне Якушкиных. — Л. Р.) должна быть бережно сохранена русским обществом и народом».{116}
Прошло уже более 80 лет со дня смерти Евгения Ивановича Якушкина… В Ярославле нет, к сожалению, ни Якушкинской улицы, ни дома-музея, о которых в свое время мечтал И. А. Тихомиров, сам выдающийся краевед, сделавший немало для изучения Ярославского края. Но Евгений Иванович принадлежит не только Ярославлю. Его жизнь и творчество, его общественная
