Невозвращенцы - Михаил Черных

«За первые пять лет Пробус, пользуясь хорошими отношениями с правителями Золотой Орды, удвоил состояние семьи выгодной торговлей восточными рабами. За следующие десять он стал знаменит своими диковинными товарами, которые производили мастера-рабы, скупаемые со всего света. Еще через год, за вырученные деньги он купил себе сенаторский венок, причем наследный. Патриций. Сенатор. Дукс провинции Атикула. Один из богатейших людей империи.» — так бы мог охарактеризовать его обычный житель Империи.

«В интригах никогда не находил радости. Звон монет ему всегда был приятнее звона клинков или шелеста пергамента, если конечно, на последнем не были нанесены долговые обязательства. Никогда не аскетствовал, жил на широкую ногу, тратя на свои удовольствия дикие суммы. Среди патрициев известен своими безудержными кулинарными оргиями, во время которых число перемен могло доходить до тысячи, а сама оргия длиться много дней подряд. В последнее время забросил все дела, которые теперь ведут его приказчики, и совсем сошел с ума. Все его время посвящено постоянному поглощению новых и новых блюд, от которых он отрывается только на сон. Ужасно толст, мозги заплыли жиром.» — перед поездкой добавил от себя Ганнику Кай Муций Сцевола.

«Но я не предполагал, что он будет настолько толст!» — стараясь не встречаться глазами, чтобы ничем не выдать своего удивления и отвращения, Ганник склонился перед хозяином в глубоком вежливом поклоне.

— Да будут дни твои долгими и радостными, сенатор Пробус.

— И тебе не болеть, Ганник.

Посреди комнаты стояло широкое и глубокое полукресло-полулежанка, обитая мягкими подушками, в котором расположилось тело сенатора Пробуса. Назвать его Афродитом не смог бы даже слепой человек, разве что слепо/глухо безрукий. Огромная туша жира, из которой можно было накроить трех-четырех нехуденьких людей, шеи нет, голова еле-еле торчит из складок кожи, широкий рот и выступающие на лице скулы — жевать приходиться много и часто, заплывшие жиром маленькие, как у хряка, глазки, все это производило отвратительное, отталкивающе впечатление. По периметру комната была заставлена столами, на которых стояли разнообразные кушанья и вина, непрерывно вкушаемый хозяином.

— Угожайся, — толстая, как ляжка здорового мужчины, рука сдала приглашающий жест. — Совевтую тебе отведвать вот этвого — печевные змеи, привевзено из Катая и приготовлено катайским поваром. — Даже сейчас Пробус продолжал жевать, отчего его слова можно было разобрать с большим трудом. — Или вот это, — и рука указывает в другую сторону, а губы произносят с удовлетворенным причмокиванием. — Редкая вещь! Печень ягуаров, вскормленных человеческими сердцами. Контрабанда через Западный Океан.

Ганник растерялся. Он вырос в полисе,[109] в большой семье, поэтому с детства привык есть простую и дешевую пищу. На завтрак был черствые лепешки второго или третьего дня, запиваемые водой. Поначалу, когда была жива мать, такие хлебцы были свежими, но потом делать их стало некому. Все мужчины уходили на работу в гончарную мастерскую, а сестер у Ганника не было. Другую жену отец в дом так и не привел, томление плоти сбрасывал у никому не отказывающей соседки через два дома, а купить рабыню семье было не по средствам. Поэтому и приходилось есть покупную еду, покупаемую в ближайшем трактире, причем несвежую. Так лепешки, чтобы не застревали колом в горле, для вкуса поливали различными соусами, чаще всего самым обычным гарумом, или размачивали в оливковом масле. Обед, когда есть, поработав в мастерской, хотелось гораздо сильнее, по меню мало отличался от завтрака:[110] к лепешке мог добавиться небольшой кусочек сушеной рыбы. К концу рабочего дня Ганник представлял собой один желудок, вопящий «Дай!». После работы они заходили в плебейские термы, где смывали с себя пот и грязь. Младший, с быстрыми ногами, мылся скорее всех и бежал на рынок чтобы купить свежей зелени, овощей и фруктов. Стоили они очень дешево, так как выращивались на фермах в предместьях. Ужин был плотным: по дороге от терм отец с детьми заходил в трактир, где покупал большой, чтобы на всех хватило, котелок горячей каши, густо приправленной салом. Как вариант, могли быть бобы, сыр и рыба, или еще что-нибудь — недорогое, но вкусное, особенно после долгого рабочего дня, сытное. Под вечер, чтобы чуть-чуть побаловать желудок, дети ели овощи и фрукты, а отец отравлялся с соседями в трактир посидеть и поболтать за кувшинчиком вина.

В четырнадцать лет его взял в обучение ланиста Сцевола. Неясно, чем ему приглянулся обычный подросток, увиденный в мастерской, хотя Кай Муций славился своим нюхом на кадры. Откупившись от отца огромной по тем временам для Ганника суммой в двадцать денариев «за потерю работника в мастерской», парень покинул родной город. Обучение профессии проходило тяжело, и часто ему приходилось отведывать кнута, зато пища стала гораздо разнообразнее. По прикидкам Ганника, рабы-гладиаторы в школе питались вдвое лучше, чем его свободная семья. Правда жили они недолго, ну да это другой вопрос. Ланиста оправданно считал, что рабы должны чувствовать и привыкать к крови, и на еду не скупился. Поэтому мясо, пусть и простая свинина, реже баранина, всегда присутствовало на их столе. Куски получше, конечно, шли наверх, но все равно, все равно… Так что «от пуза» он наелся мяса уже в относительно зрелом возрасте, хотя пища все равно оставалась приготовленной просто.

Теперь, стоя перед шикарнейшим патрицианским столом, Ганник находился в растерянности. Повара у Пробуса были мастерами, а верхом поварского искусства считалось умение «подать на стол кушанье в таком виде, чтобы никто не понял, что он ест». Вот и приходилось выбирать наугад. Наконец, определившись, Ганник подошел к стоящему за спиной Пробуса столу и положил на маленькую серебряную тарелку кусочек от самого простого, мясного на вид, яства.

— И что ты там выбрал? — заинтересовался сенатор. — Ммм… По запаху не могу определить. Ну-ка! — щелкнул пальцами. Тот час же из занавешенных ниш появилась четверка дюжих рабов, подскочила к лежанке и повинуясь жесту сенатора подняла и развернула его вместе с креслом.

«Единый! Да он сам совсем не может двигаться! Наверное и в отхожее место его тоже носят, или вообще, под себя делает!» — Ганнику, привыкшему общаться с отлично сложенными, мускулистыми и подвижными гладиаторами (другие просто долго не протягивали в школе), видеть этот верх разложения было омерзительно. «Не удивительно, что мозги заплыли жиром!»

— О! Паштет из неба глубоководного окуня под катайским соусом! Да ты, Ганник, эпикур! Нет! Нет! — воплем остановил Афород потянувшегося было за вином Ганника. Тот резко отдернул руку. — Как можно запивать это красным вином, да еще западным?! К этому отлично подходит тростниковое Та-Кемет! Вон, запечатанный малахитом серебряный кувшинчик стоит в уголке, за Филийским Синим. Вот!

Найденный небольшой кувшинчик, покрытый затейливой чеканкой, действительно был запечатан драгоценной малахитовой пробкой. «Я никогда не слышал о тростниковом вине. Сколько же стоит сам напиток, если у него такой сосуд?» — подумал Ганник и налил себе немного в золотой кубок, стоявший на стойке с чистой посудой.

— О нет! Как можно! Ты не промыл свой рот от предыдущего блюда! Ты не почувствуешь вкусового цвета! Вон, в углу, на блюде, лежат росские дикие яблоки…

— Фу! — скривился Ганник, откусив кусочек.

— Да, кислятина. Все у этих варваров, не как у людей. Но на то мы и мудрые хозяева, чтобы находить применение даже совершенно противным вещам. Зато теперь твой язык и небо очистились и готовы к новому…

Взяв в рот серебряной ложкой кусочек паштета Ганник приготовился к небесным ощущениям, но… Ничего особенного он не почувствовал. Кусочек паштета и глоток вина, хоть и сочетались друг с другом, но были такими слабыми на вкус, что особого удовольствия он не получил. Гораздо вкуснее, на его взгляд, были жаренные на огне свиные колбаски, набитые рублеными овощами, сыром, ливером и печенью. Видя отсутствие восторга на лице гостя Гней сделал повелительный жест рукой, по которому сидящий в углу специальный раб быстро положил паштет на тарелку и подал хозяину. Попробовав и немного подумав сенатор брезгливо срыгнул в стоящее специально для этого ведро и печально сказал.

— Ты совершенно прав, Ганник. Повар, приготовивший это, будет наказан. Какой отвратительно резкий привкус! Совершенно не чувствуются неба! Тогда я советую тебе…

Что хотел посоветовать осталось неизвестным, так как в это время прозвучал сигнал к началу богослужения. Недовольно поморщившись Ганник отставил в сторону тарелку с кубком и встал на колени, про себя подумав еретическую мысль, что варварские боги не заставляют унижаться. Фраза сенатора: «через недуги свои телесные и пожертвования богатые, я избавлен от поклонов», тоже не прибавила удовольствия.