Не та профессия. Тетрология (СИ) - Афанасьев Семён

Через какое‑то время спор в группе старейшин стихает и все с любопытством смотрят на чужака.

– Давайте, он скажет, – предлагает Актар. – Дочь Хана туркан не знает пашто, он говорит от её имени.

– Уважаемые, приветствую всех. Я Атарбай, говорю от имени туркан. К пойманному преступнику у Шатра Хана есть претензии. Я мог бы очень долго сейчас говорить, чтоб вы устали меня слушать. А перебить опасались бы, дабы не задеть гостя…

Присутствующие весело хмыкают, как один, оценив и юмор момента, и откровенность здоровяка.

– Но давайте пойдём другой дорогой. Я просто скажу, что хочу, а потом вы решите, – переждав смех, продолжает Атарбай. – Одно из трёх мест судей от всех туркан просим предоставить дочери Хана. Остальные два места – на ваше усмотрение, тут вам решать. Хотя, с моей точки зрения, второе место было бы правильным отдать Актару: он тоже является представителем одной из пострадавших сторон и полностью соответствует всем требованиям, предъявляемым к судье. От себя скажу: именно его мудрость и глубина суждений не дали в своё время разгореться огню братоубийственной резни между туркан и пашто.

– При чём тут братья? – недоумённо спрашивает один из присутствующих. – Мы же из совсем разных народов?

– Я имел виду братство в Исламе, – вежливо поясняет азара. – И мы, и народ Актара принадлежим к одному и тому же Ханафитскому Масхабу.

Внимательный наблюдатель, смотри он в этот момент в нужную сторону, мог бы заметить искры смеха в широко раскрытых глазах дочери Степного Хана, но на неё никто не смотрит. Все поглощены беседой мужчин, а свой смех она скрывает, якобы закашлявшись.

– Открытым остаётся вопрос, как судить: по Пашто‑Валлай или… – ещё один старик недоговаривает, но присутствующие и так отлично его понимают. – Если первое, ни дочери туркан, ни самому Хану туркан нечего делать в составе судей.

Говоривший последним имеет весьма своеобразную репутацию, о которой, впрочем, знают только местные жители: он очень любит спорить. Оставшись на старости лет без жены, старик широко известен тем, что просто любит поговорить (не важно, о чём и с кем). В силу возраста, к компромиссам он не склонен. А если слышит чьё‑то мнение, которое можно оспорить, то моментально занимает диаметрально противоположную позицию, кажется, лишь затем, чтоб спор длился как можно дольше.

Увидев скользнувшую по лицу чужака тень задумчивости, старый Хамидулла (а это был именно он) моментально воодушевляется (под всё более хмурящимся взглядом Актара), затем добавляет:

– Да и участие женщины в суде, даже пусть и дочери кого‑то там…

Выдав убийственно весомый аргумент, старик напускает на лицо бесстрастное выражение, исподволь наслаждаясь реакцией окружающих (на которых он косит глазами, думая, что этого никто не видит).

– Не смея спорить с тобой в твоём доме, уважаемый, хотел бы всё же напомнить тебе кое‑что. – Ничуть не теряется Атарбай, кажется, с секунду испытывающе глядевший до этого на Хамидуллу.

Пара стоящих рядом бородачей даже крякают от любопытства и удовольствия: такие развлечения выдаются нечасто. И поимка (и грядущее изобличение) преступника наверняка внесёт какое‑то разнообразие в ежедневную рутину, и вот этот вот вежливый спор чужака с Хамидуллой тоже… внесёт.

Сварливость старика никак не умаляет его других достоинств, которые ему позволяют быть тем, кем он является.

Азара, кстати, всё делает правильно. Он просто не сдаётся и прилюдно убеждает старика, проявляя максимум вежливости и демонстративно игнорируя собственное преимущество в силе (сотню конных туркан заметили все, ещё с утра. Как и следующих с ними людей из каррани, которые, случись что, явно примут сторону степняков. А сам здоровяк вообще на целую голову возвышается над окружающими).

Если бы Атарбай сейчас попытался надавить… для местных это тоже стало бы развлечением, но уже несколько иного рода. Именно за несгибаемость в таких вот ситуациях Хамидулла и является старейшиной. Напугать его нельзя, проверено не раз. Караванный перекрёсток – не то место, где чем‑то сможет управлять быстро гнущийся и легко соглашающийся со всеми человек.

Но его можно заинтересовать и развеселить; кажется, лысый это почувствовал. Интересно, как он сейчас будет справляться со вторым, подумали присутствующие. Заинтересовать‑то вышло.

– Женщина. – Коротко роняет Хамидулла, врезаясь в возникшую паузу. – Женщина будет судить? Когда есть столько достойных мужчин? Ещё и из другого народа, – старик покатал на языке последнее слова, оглядываясь по сторонам и как будто ища поддержки у окружающих.

– Уважаемый, я очень хотел бы выслушать тебя, не перебивая по собственному неразумению. Пожалуйста, скажи, когда мне можно говорить, – здоровяк, не чинясь, возводит руки в ритуальном жесте, вежливо наклоняя голову к плечу.

Не смотря на драматичность причин происходящего, никто из присутствующих не жалеет о позднем собрании, ловя каждый звук.

– А о чём ты хотел мне напомнить, Атарбай? – старик явно неслучайно опускает формы вежливости в разговоре, делая вид, что глубоко задумался. – Я не припоминаю, чтоб видел тебя ранее или где‑то слышал о тебе. Семьи наши тоже общих дел не вели, – старик якобы рассеянно разводит руками. – О чём напомнить‑то хотел?!

– Даже не знаю, что сейчас сказать, – с виноватым видом отзеркалил жест Хамидуллы здоровяк. – Ты упомянул сразу три момента, а до того ещё один… и я теперь просто не знаю, с какого из четырёх начинать.

Внимание всех присутствующих, кажется, только что не кристаллизовалось прямо в воздухе.

Изловленный человек, названный преступником, кстати, в этот момент неслышно пошевелился, видимо, придя в себя. Стоящие рядом молодые пашто и туркан, однако, не упустили этого момента и дружно прижали его к земле.

– Начинай с самого начала, – великодушно кивнул Хамидулла, полностью удовлетворённый ходом ведущейся беседы.

Актар из каррани, стоя чуть сбоку, казалось, готов был задушить своего местного ровесника, но Хамидуллу это явно ни капельки не трогало (ну и правильно, у каррани есть свои земли пусть там командуют).

– Если с самого начала, то позволь тебе напомнить как минимум об одной женщине, которой доверяли право судить целые народы, – загадочно улыбается здоровяк. – Кстати, это и есть самое начало, как ты просишь…

– Не думаю, что опыт чужих применим в данной ситуации, – Хамидулла уже получил часть ожидаемого им внимания и теперь, кажется, просто наслаждается положением в обществе и неожиданной беседой, скрашивающей ежедневную рутину. – Да и суды чужих народов, как‑то это… – старик слегка поцокал языком. – Не сочти за грубость, туркан, но пуштуны живут своим умом. Мы всегда рады гостям, но править на своей земле будем только сами.

– Так а я тебе о чём толкую? – делано удивляется здоровяк. – Неужели ты думаешь, что я в твоём доме поучал бы тебя догматами чужих земель?! – азара (или всё‑таки туркан?!) так укоризненно смотрит на Хамидуллу, что тот невольно напрягается.

– Я не понимаю тебя, чужеземец, – обозначает дистанцию старейшина, ломая голову о том, что его собеседник имеет ввиду.

– А разве Кандагар теперь считается чужой вотчиной? – продолжает играть на публику Атарбай, всё так же демонстративно удивляясь. – И разве Назо Токхи, Бабушка Назо¹, теперь пуштунам чужая?! Да и стародавний спор, если мне не изменяет память, она судила¹¹¹ никак не между чужаками, а между Гильзаями и Садозаями¹¹, разве нет? Уважаемые, поскольку я сам не пуштун, подскажите вы! – здоровяк оглядывается по сторонам, разводя руками. – Гильзаев и Садозаев что, уже исключили из народов пашто?! Меня долго не было тут, вероятно, я это упустил…

Заполненное людьми пространство чуть не вздрагивает от единодушного выдоха и сдерживаемых порывов смеха.