Грозное лето - Михаил Соколов

У Орлова все в груди надломилось, и он тяжко сказал:

— А я везу от Жилинского приказ Самсонову: держаться до прихода Ренненкампфа… Неужели фон Гинденбург и фон Бенкендорф он же так может вести войну? Это же позор неслыханный!

— Гинденбург — не знаю, а Гофман и Людендорф могут. Людендорф таким же обманным путем заставил бельгийцев открыть ему ворота главной цитадели Льежа и взял крепость. Что касается Ренненкампфа, то он не будет помогать Самсонову. По личным мотивам. Предал он Самсонова! Все предали. О, и зачем вы слушали Жоффра… Он все равно останется неблагодарным России за то, что вы оттянули на себя два-три корпуса бошей с запада. Ибо не будь нас с вами, Англии и России, боши перестреляли бы французов, как вальдшнепов, — это сказал сэр Китченер. Вы спасаете Жоффра ужасной ценой.

— Вы так говорите, майор, будто наступил конец света, — недовольно заметил Орлов.

Нокс раздраженно возразил:

— Не конец света наступил, капитан. Конец корпусам Мартоса и Клюева наступает, и Самсонов понимает это, коль решил отводить центральные корпуса и коль сказал мне, когда получил донесение, что Благовещенский отошел уже за Ортельсбург: «Положение армии стало критическим. Мое место сейчас при войсках, но вам я советую вернуться, пока не поздно, и передать моему правительству правдивые сведения. Я не могу предвидеть, что принесут ближайшие часы!»

Орлов возмущенно спросил:

— Но почему же вы согласились покинуть его в такую минуту, вместо того чтобы настоять не уезжать из Нейденбурга, а принять все меры его защиты? На случай, если Мартосу и Клюеву придется отступать именно на Нейденбург? — И добавил: — Вы ведь так энергично умели настаивать, чтобы Самсонов только наступал, невзирая на опасность этого, ибо первая армия Ренненкампфа топчется на месте и не может действовать вместе со второй. Вот какие вы союзники, майор Нокс. Только о себе, о своих интересах печетесь, извините.

Нокс горячо воскликнул:

— Вы не имеете права так оскорблять меня, капитан! Я честно исполняю свой долг, и не моя вина, что генерал Самсонов не слушает меня!

— Наоборот, майор: вина генерала Самсонова в том и заключается, что он слишком много прислушивался к «советам» союзников, а не к голосу собственного сердца и делал то, что вы и обе наши ставки велели ему, — дерзко заметил Орлов, да еще и добавил: — Вы и только вы, союзники, виноваты в том, что происходит.

Нокс обдал его лютым взглядом, но сказал более спокойно:

— Капитан, если вы скажете вашему начальству подобное, вы будете жестоко наказаны, — и упавшим голосом заключил: — Жоффра надо было поменьше слушать вашему великому князю, — вот где ищите причину случившегося, мой друг. А теперь — прощайте. Быть может, я еще успею с генералом Вильямсом что-либо сделать.

Он небрежно козырнул и уехал, а Орлов остался стоять на дороге, среди подстриженных ив, и тупо смотрел на серый, отполированный годами булыжник мостовой. И ничего не видел.

И погнал коня в Млаву, в штаб корпуса Кондратовича, чтобы дать телеграмму в Белосток.

В штабе Кондратовича были лишь низшие офицерские чины, так как Кондратович уехал на автомобиле на фронт с высшими чинами, и Орлов без проволочек тут же продиктовал телеграмму генералу Бобровскому в Остроленку с просьбой немедленно сообщить ее в штаб фронта лично главнокомандующему.

«Положение армии критическое. И левый фланг открыт. Противник может атаковать Нейденбург в любой час. Самсонов едет к Мартосу, сейчас направляюсь к нему. Не уверен, что ваш приказ что-либо изменит. Требуется незамедлительная атака противника со стороны первой армии. Или Мартос и Клюев могут подвергнуться смертельной опасности. Орлов».

Но потом подумал и велел телеграфисту вычеркнуть фразу: «Не уверен, что ваш приказ что-либо изменит».

— Поздно ведь, ваше благородие, текст уже пошел по проводам, — сказал телеграфист и несмело спросил: — Что, плохи дела?

— Повторите телеграмму прямо в Белосток, быть может, дойдет, — сказал Орлов.

— Слушаюсь. Но на это потребуется много времени.

— Передавайте, — сказал Орлов, потом по памяти сделал копию телеграммы на листке блокнота, спрятал его в боковой карман новой, зеленого цвета, гимнастерки и, поправив портупею, вышел на улицу.

По Млаве громыхали орудия, зарядные ящики к ним, и ездовые торопили шестерки коней и то и дело покрикивали: «Шибчей, милаи, шибчей, вам сказано, клячи-неторопыги», хотя «клячи» выглядели упитанными, но орудия были тяжеловаты, и их на рысях не потащишь.

То был тяжелый артиллерийский дивизион, который передислоцировался из Ново-Георгиевска на фронт, и Орлов с горечью подумал: «Опоздали, „милаи“, слишком опоздали», но командирам орудий ничего не сказал, а решил в Нейденбург ехать. И тут вдруг увидел: возле штаба стоял автомобиль, брошенный им из-за отсутствия бензина, и шофер с механиком обрадованно крикнули:

— Есть бензин, ваше благородие! Куда прикажете ехать: домой или в Нейденбург?

И только Орлов уселся ехать, как его окликнул знакомый женский голос:

— Штабс-капитан, вы ли это?

И Орлов увидел Марию. Вся в белом, с загорелым лицом, окаймленным белоснежной косынкой, улыбающаяся мягко и радостно, она стояла возле штаба ни дать ни взять как видение, а он смотрел на нее и не знал, верить ли своим глазам или это всего лишь призрак добрый и желанный.

И наконец произнес неуверенно и удивленно:

— Боже мой, Мария? Вы же отбыли в Петербург, мне сказали.

— Должна была отбыть, но меня попросили прежде помочь увезти раненых, так как не хватает сестер, — ответила Мария, подойдя к автомобилю, и продолжала: — И не раскаиваюсь, так как увидела вас вновь, и поздравляю с новыми погонами, — заметила она новые погоны на Орлове. — Ну, здравствуйте, и поздравляю. Теперь у меня два ангела-хранителя, два капитана: вы и Бугров. Кстати, он тоже где-то здесь, во второй армии.

Орлов готов был схватить ее на руки и унестись с ней куда-нибудь за тридевять земель, но всего только поцеловал ее руку и сказал взволнованно и беспокойно:

— В такое тревожное время… В такой близости к фронту увидеть вас — это счастье. Жаль, что оно скоро кончится, ибо я еду к Самсонову, и когда теперь мы встретимся — неизвестно… А почему вас направляют в Петербург? Не прижились? Кому-то дорогу перешли? — спросил он, робко глянув в ее искристые глаза.

— Патронесса моя, княгиня Голицына, пришла в ярость, что я уехала без ее благословения, и дала такую депешу великому князю, что он повелел доставить меня в Петербург едва ли не на аэроплане. Поразительно! Великий князь занимается такими мелочами… Ну, а вы как? Почему вы здесь, в Млаве?

Орлов рассказал, что и как, и неожиданно строго добавил:

— Мария, мне очень приятно было встретить вас, но было бы еще приятнее, если бы вы поскорее уехали отсюда подальше. Не исключено, что Млава станет прифронтовым городом, и всякое может случиться.

Мария улыбнулась, сверкнув мелкими и белыми, как сахар, зубами, и ответила:

— А мне хорошо там, где будете вы, Александр. Виновата: капитан. А если бы вы взяли меня с собой на фронт, я только была бы весьма благодарна судьбе.

— Я чувствовал бы себя преступником, если бы подверг вашу жизнь опасности встретиться с немецкой пулей. Банально, но иначе сказать не могу, — ответил Орлов и предложил: — Отойдем на минуту.

Мария покорно отошла с ним в сторону, а когда он остановился — услышала:

— Я люблю вас, Мария. Давно люблю, много лет. Еще с того времени, когда увидел вас в Смольном. Когда танцевал с вами. Но я не мог надеяться и не мог сказать вам об этом. «Не моя судьба», — думал я. Теперь решился…

Кто-то властно крикнул грубым неженским голосом:

— Сестра Мария, кончайте свиданничать! Мы едем на вокзал принимать раненых!

Мария вдруг поцеловала Орлова в щеку, как тогда, в степи за Новочеркасском, и побежала к стоявшей у входа в штаб сестре милосердия — чопорно-белой и надменно-важной, как монастырская мать-игуменья, и оттуда крикнула Орлову:

— Я буду ждать вас, капитан! Очень буду ждать. И молиться за вас!

И исчезла так же вдруг, как и появилась.

Орлов посмотрел ей вслед, поискал ее взглядом и не нашел в толпе солдат и в скопище повозок.

И сказал шоферу и механику:

— В Нейденбург. Постарайтесь, чтобы через час были там.

— Слушаемся, ваше благородие!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Генерал Самсонов еще не знал, что случилось на правом фланге его армии, и был уверен, что вот-вот получит донесение от генерала Благовещенского о том, что он вошел в соприкосновение с корпусом генерала Шейдемана, то есть с первой армией. Да и что там могло случиться, коль, по сведениям штаба фронта, возможный противник на пути движения корпуса Благовещенского, первый резервный корпус немцев, ушел из Растенбурга два дня тому назад?