Грозное лето - Михаил Соколов

Путь Макензену на Пассенгейм — Едвабно был открыт. Путь в тыл второй армии с востока.

— …Остальное вам известно, ваше превосходительство, — заключил Александр. — Если первая армия, в частности корпус генерала Шейде-мана, завтра, форсированным маршем, не настигнет тылы корпуса Макензена, а кавалерийская дивизия генерала Гурко — тыла корпуса Белова, — положение второй армии станет критическим…

Жилинский не проронил ни слова. Если Макензен возьмет Пассенгейм — Вилленберг, корпус Клюева окажется в критическом положении, капитан прав. И прав был третьего дня, когда докладывал о движении Макензена на юг. Потеряно два полных дня. Что можно предпринять теперь? Немедленно, сегодня же? Перебросить хотя бы одну дивизию из второго корпуса Шейдемана по железной дороге Растенбург — Рессель — Гросс-Бессау? Но это было невозможно, так как противник наверное же угнал весь подвижной состав. Пройти сорок верст своим ходом корпус Шейдемана за один день не сможет, дай бог, чтобы прошел за два дня по лесистым местам, между озерами. А резервов не было. И путей подвоза их к линии фронта не было. Генерал Жоффр был прав, когда настаивал: строить железные дороги вблизи границы с Германией как можно скорее, ибо надеяться на одни ноги солдат нельзя. Впрочем, Жоффра что-то не очень выручают свои собственные железные дороги, и он продолжает отходить к Парижу. Очевидно, дело не только в дорогах. Благовещенский продемонстрировал это достаточно наглядно: сначала думал шапками закидать противника и выставлял отдельные пакеты войск, а не все силы корпуса. Потом струсил, не разобравшись в обстановке, потом отступил в спешке и панике, без нужды и необходимости. Теперь он вряд ли сможет контратаковать Макензена и отбросить его на север. А контратаковать более некому.

И Жилинский произнес тихо и грустно:

— Положение осложнилось, капитан, очень осложнилось. Вы правильно определили третьего дня замысел противника, и я напрасно нашумел на вас, — совсем неожиданно сказал он. — Если бы мы приняли надлежащие меры предосторожности и готовности два дня тому назад, Макензен вкупе с Бюловым ничего бы не сделал, а мог бы попасть между двух огней: шестым корпусом второй армии и вторым — первой. А в общем, мы с Янушкевичем и Сухомлиновым были правы: нельзя было торопиться с наступлением в Восточной Пруссии до полного сосредоточения всех сил фронта, но к нашему совету никто не прислушался. Союзников надо было вызволять.

Александр готов был не поверить своим ушам: Жилинский, самоуверенный и деспотичный, как и великий князь, называвший Самсонова трусом и истрепавшим его нервы, и гнавший его в шею все вперед и дальше в глубь Восточной Пруссии, — этого Жилинского как подменили. Сейчас перед ним сидел обыкновенный человек, потерявший все свое величие главнокомандующего, весь державно-грозный вид и административный пыл, и на него было непривычно смотреть. Понял наконец просчеты свои собственные и своего штаба и то, что этого ему не простят в случае осложнений на фронте? И вспомнил судьбу Куропаткина, которой он, бывший начальник его полевого штаба, избежал по счастливой случайности?

И Александру стало жалко его, хоть и в малой мере, но помогавшему ему в пору учения в академии. Но Александр не терял надежды на лучшее и поэтому сказал возможно уверенней:

— Я полагаю, ваше превосходительство, что не все еще потеряно. У генерала Самсонова — крепкий орешек на его левом фланге, и противник не так просто справится с тремя находящимися там корпусами, если попытается атаковать. Положение же правого фланга…

И Жилинский стал Жилинским и грубо прервал его:

— Перестаньте самоутешаться, капитан. Я вынужден буду приказать Самсонову отвести центральные корпуса — вот что с уверенностью могу сделать. Если не опоздал сделать. А вы об орешке говорите. Не орешек Артамонов! И не корпус у Кондратовича, а одна дивизия. И Клюев гнилой орешек, ибо более всего думает о своей красавице супруге и о том, чтобы сохраниться, а не воюет. Если Александр Васильевич не устоит и не даст Франсуа и Шольцу генерального сражения, мы проиграем кампанию. Во всей Восточной Пруссии. И великий князь сделает со всеми нами то, что повелел сделать с Комаровым.

Он помолчал и неожиданно заключил:

— Вы едете, сколь возможно скорее, к Самсонову с моим приказом продолжать атаковать противника на левом фланге второй армии. Первая армия через два дня настигнет противника в районе Алленштейна — Бишофштейна. Генералу Рихтеру я прикажу занять кавалерийской дивизией Толпыго Пассенгейм, упредив подход сюда противника, а всем корпусом прикажу отогнать Макензена на север, навстречу Ренненкампфу. Если положение осложнится — вторую армию придется отвести к Нейденбургу. Эта директива будет передана Самсонову и по телеграфу, если удастся. Прямая связь со штабом второй армии потеряна. Вы представляете лично главнокомандующего фронтом.

— Слушаюсь.

— Передайте Александру Васильевичу, чтобы держался. Два дня. Через два дня положение изменится к лучшему для нас. Поедете на моем моторе. Меня будете информировать через Млаву-Остроленку телеграфом.

— Слушаюсь. Но генерал Артамонов…

— Должен стоять как скала, — это его слова, сказанные штабу фронта. Ему разрешено выдвинуться выше Сольдау. К тому же я приказал генералу Сиреллиусу, начальнику третьей гвардейской дивизии, немедленно покинуть Ново-Георгиевск и эшелонами прибыть завтра в Млаву и далее — к Нейденбургу — Сольдау. В дело сами не ввязывайтесь.

— Слушаюсь. Но, ваше превосходительство…

— Никаких «но». Не исполните сего приказа — накажу примерно.

Вошел дежурный офицер и сказал:

— Ваше превосходительство, на проводе — генерал Янушкевич.

И Жилинский вышел в аппаратную..

…Во дворе Александра встретил штаб-ротмистр Кулябко и по-простецки спросил:

— Ну, капитан., как дела-успехи? По лицу вижу: очередной разнос.

— Не было. Но…

— Что еще за «но»? Опять на передовые?

— К Самсонову.

Кулябко даже просиял от удовольствия и воскликнул:

— Так это же отменно хорошо! Значит, едем вместе.

— А вам-то что там делать? Там немцы близко, могут и того…

— Ничего, мы за себя постоим, капитан. И мне нужны не немцы, а мои соотечественники: пораженцы, левые цицероны и прочие личности. Самсонову сейчас — трудно, а там, где командующему трудно, непременно найдутся и те, кто мне нужен: Вы понимаете. Служба моя такая, мой друг. А посему зайдем в корчму и выпьем на дорожку но кружечке пивка. Да, а когда ехать-то?

— Когда прикажет главнокомандующий. Полагаю, что через час, не ранее.

— В таком случае вполне успеем. А впрочем, не стоит. Служба есть служба. Вы на моторе, разумеется, покатите?

— На моторе.

— Отлично! Да, — как бы вспомнил Кулябко. — А что я не вижу вашего приятеля, капитана Бугрова? В лазаретах нет, в штабе — тоже. Не к Самсонову ли укатил?

«Скотина. Вот зачем тебе потребовалось ехать к Самсонову. Поохотиться за Николаем», — подумал Александр Орлов и ответил:

— Если капитан Бугров узнает, что вы им интересуетесь, вызовет и ухлопает.

— Раненой рукой? Не попадет.

— Он стреляет левой еще лучше, чем правой.

— На кой черт он мне нужен, обормот этот. Пусть им интересуется родитель-миллионщик, а у меня и своих дел предостаточно. Я не успеваю собирать листовки левых, сыплют ими, как из рога изобилия, и клеят на всех заборах, канальи.

— А вы переходите в армию, получите роту и — с богом, — сказал Александр Орлов, что пришло на ум.

Кулябко вздохнул и произнес с сожалением и обидой:

— Не дадут. Репутация у меня не очень… Пристрастие имею, сами знаете. По жандармской части только и осталось… А быть может, попытаться бросить пить, как вы полагаете? Право, мне куда удобнее было бы гонять солдат, нежели гоняться за всякой дрянью и доносить по инстанции. Попросите за меня, капитан. Я еще не совсем пропащий, право, и могу водить солдат в бой, как и положено настоящему офицеру.

— Но настоящие офицеры погибают вместе с солдатами, — сказал Александр Орлов. — Вон в дивизии генерала Комарова за один день пали на поле брани семьдесят три офицера.

— Я знаю. За это Комарова надлежало бы отдать под военно-полевой суд. Вместе с Благовещенским, ан нет, генералов отдавать не положено. И Ренненкампфа надлежало бы судить по всей строгости военного времени. За бездеятельность и нежелание помочь Самсонову.

— Но о таких вещах, штаб-ротмистр, вам лучше помалкивать, — наставительно заметил Александр Орлов и постарался отделаться от Кулябко, бросив уже на ходу: — Пока, штаб-ротмистр. Мне надо собраться в дорогу.

И ушел так неожиданно, что Кулябко остался в полном недоумении: осуждает его слова этот новоиспеченный капитан или полагает за лучшее вообще держаться от него подальше, жандарма и выпивохи?