Под знаком Льва - Леон де Грейфф

Molto cantabile

По разноголосью мира и эпохи,опьяненный зельем ночи приворотной…

Бард идет по свету, по разноголосью,вслушиваясь в песню собственного бреда,в музыку высокой грезы благородной.

Опьяненный зельем ночи приворотной.

Двор ли постоялый, гомон ли таверны —со своею свитой неземных мечтанийон заходит в гавань — от мирских скитанийотдохнуть и залпом выпить чашу Вакха,чтобы вновь растаять среди волн дороги.

Опьяненный зельем ночи приворотной.

Не промолвит слова. Не проронит звука.Слушает звучанье неземных мелодий.Бард неразговорчив. А верней — безмолвен.Молчалив и скорбен. Смотрит не мигаявдаль, где реет греза, сердцу дорогая.Что за чушь такая! Сердцу дорогая…

Опьяненный зельем ночи приворотной.

По разноголосью мира и эпохи,вслушиваясь в песню собственного бреда,в музыку высокой грезы благородной,бард бредет по свету, тихий и влюбленный.

Опьяненный зельем ночи приворотной.приворотным зельем ночи опьяненный.

Adagietto[47]

Полночь прорезав злой полосою,то прямо дорога идет,то зигзагом.Умыта дорогахолодной росою…По этой дороге размеренным шагомдвижется смерть, потрясая косою.

Смерть приближается. Словно на блюде,нож преподносит песни смертельной.И засыпают звери и люди,слушая этот напев колыбельный.Смерть на пороге. Что нам досталось —выдох ли скорбный?Радостный вздох ли?Но утихает в сердце усталость.Губы смеются. Слезы просохли.

Вещая песня. Ею расколотмиг наш последний.О благостыняпризрачных снов, одевающихв холод!Сладкий напев, растворяющийв стыни!

Разве иначепримерю одеждытвои, безысходностьцвета надежды!

Смерть наступает. Ее наступленьецвета внезапно пришедшейудачи.И, покоряясьприступу лени,мы рассмеемся,а не заплачем…Цвета удачисладкая слабостьтьмы, подступившейк самому горлу…В эту минуту слабая сладостькрылья над сердцемвдруг распростерла.Танец кончины,пляска смятенья,чувственный трепеттой круговерти,где Саломея призрачной теньюпляшет над намипляскою смерти.Пляшет, взыскуянашего горла…Пламя надеждыкрылья простерло!

Полночь прорезав злой полосою,то прямо дорога идет,то зигзагом…По этой дороге размеренным шагомДвижется смерть,потрясая косою…

Сомнительная поэма о хмельном хугларе

Фрагменты

Прелюдия (lento)[48]

Mais ou sont les neiges d’antan?Francois Villon[49]

Хмельной хуглар, хулиган еретический!Вот он:он пишет стихи химерически,хулиганически неметрически!Нагло бредет себе эгоцентрически,нагло бормочет под нос экзотическинетипические, не иначе,стихотворенья… Вот потеха!«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!Идет поэт, смеясь и плача!»

Скерцо (serioso)[50]Да, он лунатик.Он влюблен в луну. Но развепристрастие к луне подобно язвеи шаг к луне — уже к безумью шаг?А как же Сирано де Бержерак?[51]да и потом…

ТриоПолночное светило!Стихами По тебя ль не освятилапоэзия? И проза не в разлукес тобою: сам Сервантес сухорукийтебе обязан Пансой и Киханой…Ну, а Фальстаф?Отелло бездыханный?А Лир, а Макбет?Ричард Третий? Яго?Офелия? Корделия?За благотебя считали Китс и даже Шелли.Ну, а Лафорг с Бодлером?НеужелиРембо с Верленоми Корбьер в придачув счет не идут и ничего не значат?Ну, а лунатик, пьяница из пьяниц,Рубен Дарио, никарагуанец?

Скерцо (serioso)Да разве ж луна, без которой ни шагувсе те, кто сжимает перо или флягу,Да разве ж луна…Сирано и Верлен!Не сыщется лунному свету замен!О светоч великих поэтови малых,возвышенных помыслов, замыслов шалых,прославленный в мощных шедеврах титанови в жидких, но честных стихах графоманов!

ИнтерлюдияХмельной хуглар,хулиган еретический!Вот он, перед вами:он пишет стихи химерические,хулиганически неметрические!Он весь какой-то ассиметрическийи даже в чем-то нигилистический.Не то чтоб развязный, но больно несвязный.Нагло бредет себе, понимаете ли,эгоцентрически,нагло бормочет под нос экзотическиеи нетипические, не иначе,свои стихотворенья… Вот потеха!

«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!Идет поэт, смеясь и плача!»

Схема элегической мелодии до минор для квартета

Фрагменты

Прелюдия (grave quasi quieto)[52]

В спальне. В тишине, в одиночестве, в полумраке,где все приноровлено к мечте и сновиденьям.В безмолвии спальни,отягощенном странной тревогой,беззвучная боль перехлестывала через край,и сердце трепетало, трепетало и билосьсломанными крыльями, отбиваяпохоронный марш на своем пробитом барабане —как некогда выразился Шарль Бодлер.Обессиленное сердце,одинокое,разлученное со своим двойником,раздавленное обломками надежд. В спальне.В тишине, в одиночестве, в полумраке спальнигде все приноровлено к мечте и сновиденьям..В спальне. В разлуке со своим двойником!

Molto lento[53]

Хохочет в глаза мне,застенчиво-нагло хохочет в глаза мнеразлука.Хохочет и воетвсе вкрадчивей, сентиментальнее и погребальней.Такая вот штука:хохочет в глаза мне разлука —в безмолвии, в сумраке и в одиночестве спальни.

Хохочет и воет, как будто степная волчица,как будто волчицав степи,где ни жаркое пламя костра не пылает,ни тройка не мчится…Ну что же, бывает.Хохочет в глаза мне —хохочет, рыдаючи все романтичней,и сомнамбуличней,и погребальней,хохочет и воет разлука —в безмолвии, в сумраке и в одиночествеспальни,в которой ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,ни звука —разлука!

Разлом и разлука.Виски проломившая мука.Кромешность моей одинокостии безнадежность.И память, живая в своей живодерскойжестокости.

Разлом и разлука.И мертвенная невозможность.Убийственная невозможность.Все прочее — тонкости.

Все радостней, все погребальнейхихикая, воя,скрипичные струны визжат,уже нас не двое.Аморфные тениструятсяпо складкам гардиныи тихо бормочут:вы в горе —и то не едины.

И тень, осьминогослоясьпо изгибам гардины,бормочет: как многов себя вы вобралинелепой гордыни.

Нелепые тени,спокойные, невозмутимо-бесстрастные тении боль в глубиневслепую раскрытой страницы,и глупое сердцетрепещет, как листья растений,трепещет, как крыльяо землю разбившейся птицы.

Скерцо (ironico ma non tanto)[54]

Спокойные тени,и тайнавслепую раскрытой страницы,и глупое сердцетрепещет, как листья растений,как бедные крыльяо землю разбившейся птицы…

Хохочут арпеджиогоре-сарказма.Хорошая мина,плохая игра.И щиплет извилинысмех пиццикато,и рифма — как спазма,и —стихохандра.

Хохочут арпеджиогоре-сарказма,смеются извилиныгорю назло.И тренькают тремоло[55]в муках маразма,и нота фальшивого энтузиазмабормочет,морочит мне голову,хочетнасквозь пробурить меня,словно сверло.

Хохочет и воетвсе вкрадчивей,сентиментальнее и погребальнейразлука.В безмолвии,в сумраке и в одиночестве спальни —ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,ни звука! —разлука!

И память,живая в своей живодерскойжестокости.разлом и разлука.Все прочее — тонкости!Все вкрадчивей, сентиментальнееи погребальнейвиски проломившая мука.Разлука!Разлука в безмолвии, в сумракеи в одиночестве спальни!

Рыдают арпеджио крови и лимфы,и смех на устах застывает,как нимфы,оказавшиеся около логовахохочущего козлоногого!И смех остываетна устах обессиленно,как солнечный свет,застигнутый хохотом полуночного филина!

Хохочут арпеджиогоре-сарказма,и феи фальшивогоэнтузиазма,и феи иллюзий,достойные рая(о, где Леонардои где Гирландайо?[56]).И феи мечтыи трепещущих линий…(О, где Леонардои где ты, Челлини?[57])

О феи-невеждынелепой надежды,о нимфы иллюзийи энтузиазма…

Хохочут арпеджиогоре-сарказма,и струны визжатбестолково и резко,хохочет и воетстаккато гротеска:хорошая мина,плохая игра.Кривляние мимаи —стихохандра.

Нелепые тени, спокойные тени,спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени,и боль в глубине нераскрытой страницы,и глупое сердце, как листья растений,трепещет и бьется разбившейся птицей.

Финал (grave quasi quieto)

В спальне.В тишине, в одиночестве, в полумраке спальни,где все приноровлено к мечте и сновиденьям.В спальне,в тишине, отягощенной странной тревогой,беззвучная боль переливалась через край,и сердце трепетало и билосьсломанными крыльями, выстукиваяпохоронный марш на своем пробитом барабане —как некогда выразился Шарль Бодлер.

В безмолвии спальни,отягощенном тревогой и бредомбеззвучной боли, трепетало и билосьсломанными крыльямиобессиленное сердце,разлученноесо своим двойником,раздавленное обломками рухнувших надежд.

В спальне.В тишине, в одиночестве, в сумраке спальни,где все приноровлено…Одинокое сердце!

И открытое море распахнутой раны!Хохочет,хохочет и воет, как будто степная волчица,как будто волчицав степи,где ни жаркое пламя костра не пылает,ни тройка не мчится…Ну что же, бывает.Хохочет, рыдаючи все романтичнееи погребальней,кромешность моей одинокостив сумраке спальни!

И смерть, и смерть, и смерть, и смерть крыломкачает поделом над ледяным челоммоим усталым…Над зряшной жизнью, где виновен я во всем —в большом и в самом малом!..

Песнопения